Всякому известно, что если семь цветов пропустить через стеклянную призму, получится белый цвет. И наоборот, если через ту же призму пустить белый луч света, он разложится на 7 составных своих цветов.
Начальник обыска до такой степени растерялся, что ничего даже и не сказал. Что случилось с ним? Понял ли он догмат Троицы? — Никак! Принял ли? — Нисколько! Но данным сравнением из его возражения было выбито оружие недопустимости Троицы — Единицы, вследствие непостижимости такого сочетания было устранено препятствие. Как? Через сравнение с известным ему фактом сочетания семи цветов в одном. Хоть он ничуть не понимал и этой тайны природы (как и мы с вами, читатель, не понимаем ее и доселе); но самый факт ее был ему известен, — или, как ошибочно говорят, — "понятен". А если возможно было одно, то уже легче принять и другое подобное. Впрочем, — повторю, — это легче уму неглубокому; а серьезный человек и после этого останется перед непостижимой тайной бытия — не только сверхъестественного (Троица), но и естественного (радуги).
Возьму другой пример.
Я долгое время не знал, что такое "артишоки". Спрашиваю евших этот плод: объясните! Начинаются сравнения: вы вкушали спаржу? — Ел. — Это похоже. — Ну, вот я теперь думаю о спарже, а ни в малейшей степени не прояснил вкуса артишоков.
И сколько бы ни пытались "объяснить" мне о них, все равно, вещь остается единичной и на другой язык непереводимой. А когда я вкусил их уж сам, я "узнал", что за вкус в артишоках. Но и после этого опыта я ни другим, ни самому себе этого вкуса и чем именно он отличается от спаржи, от шпината и т. п. (объяснить не могу). Таким образом, аналогии имеют, по существу, очень малое значение, лишь устраняя препятствие к понятию непостижимого, еще не познанного бытия. И сознательный верующий, нашедший другие пути веры, несравненно более серьезные, не будет спускаться на путь сравнений, а сошлется лишь на факт, на откровение; и притом не побоится заявить о непостижимости его. Так именно мы видим в рассказе ап. Павла о видении им "третьего неба"… Это слово "третье небо" он все же изрек, — хотя оно нам с вами совершенно непостижимо; а ему было приемлемо, ибо он это испытал. Но о дальнейшем он совершенно отказался объяснять: "не знаю — не то в теле, не то вне тела", слышал "несказанные слова", коих невозможно передать на человеческом языке, т. е. хотя бы сравнить с чем-нибудь известным человеку. А самый факт для него был несомненным: "знаю", "знаю", — повторяет он настойчиво (2 Кор. 12, 1–4).
Таков незначительный смысл метода аналогий: они лишь для детей кажутся умом и опытом. А так как большинство из нас еще нуждаются в словесном "молоке" (Евр. 5, 12), то употребление сравнений в религии имеет довольно широкое место.
Поэтому я нахожу небесполезным привести здесь несколько примеров: может быть, кому-нибудь они пригодятся.
Как воплотился Бог в человеке и все-таки не смешался с ним в нечто новое, третье? — Сравнение: как и душа живет в теле человека, но не смешивается с ним, однако составляется одно живое существо — человек, а не два человека, и не третий — новый.
Как мог воскреснуть Христос и воскреснуть мертвые? — Ап. Павел на это отвечает сравнением с растением, оживающим из разложившегося зерна (1 Кор. 15, 35–38). То же сравнение употребил и Сам Спаситель (Ин. 12, 24).
Что за новое духовное тело? — Можно указать на пример куколки, перерождающейся из червяка в порхающую бабочку.
Каким образом хлеб и вино превращаются в Тело и Кровь Христовы? — Сравнение: и всякая пища и питье каким-то таинственным процессом химического превращения делаются телом и кровью в человеке.
Как может быть бесконечность? — Сравнение: и пространство кажется нам бесконечным.
И так далее. При небольшом напряжении можно всегда найти что-нибудь похожее. Тем более, что человек есть некий образ Божий; а потому и сравнения между Богом и нами имеют некоторое основание в самом подобии нашем.
Такова еще новая польза "ума". Вера от этого не становится "разумною"; но ее уже легче принимать робкому уму человека, еще не понявшего пути превосходства тайн перед всякими "разумными" соображениями.
З) Естественные доводы рассудка в пользу веры
Иногда и мне казалось, что уму вовсе уж нет места в области веры. И это — строго говоря — так. Но в вере рядом с областью вещей сверхъестественных есть еще область естественного порядка, тесно с ним связанного. И тут есть великое место и естественным путям познания, которые содействуют принятию потом и сверхъестественного бытия.
Возьму пример веры во Христа Спасителя, как Сына Божия. Как Бог сделался человеком, это непостижимо; как в Нем соединились — и притом и неслитно, и нераздельно — тайна. Но что Христос, как Человек, действительно был, жил на земле, исторически ясно и несомненно. И эту сторону можно обосновать теми же самыми способами, как и историчность всякого человека: остались документы от того времени; документы (Евангелия и Послания) засвидетельствованы очевидцами. Это совершенно ясно открывается и из внешнеисторических, и из внутренних данных этих источников. В частности, от того искреннего и простосердечного тона, каким они написаны, от множества деталей, которые могли быть известны лишь очевидцам. И всякому, читающему Писания простосердечно, становится несомненно достоверным, что писали их бесхитростные и добросовестные очевидцы.
А если бы кто захотел искать и внешних свидетельств со стороны знавших об этих событиях или пользовавшихся Писанием, то следы этого мы находим отчасти от первого века, а уже от второго века их — множество.
Но, повторяю, сами Евангелия, Деяния и Послания настолько несомненны по своему происхождению и содержанию, что всякий непредубежденный человек не может не принимать их. Я свидетельствую об этом и по своему собственному опыту, — как перед Богом! Многое множество раз я зрел эту достоверность, читая Евангелие, особенно за богослужением. Зрел простым разумом, а не каким-либо чудесным откровением. И несомненность Евангелий и Деяний апостолов мне представлялась (и сейчас представляется) такой очевидной, что я не мог не верить свидетельствам писателей. И можно сказать, что это была уж не "вера", а простое видение бывших вещей.
Когда мы теперь изучаем историю Цезаря, мы не говорим, что "верим" в это, а просто "знаем" на основании достоверных свидетелей и внутренней несомненности описываемых событий. Совершенно так же "узнаешь" и о событиях Евангельской истории Христа Господа. А если эти документы столь несомненны, то и их свидетельство о Божестве Иисуса Христа должно принимать просто, без колебаний. И не только "должно", но и просто "невозможно" не принимать. А если не принимать, то это было бы только противоестественным упорством, противоразумным насилием над самим собою, над своим же умом, над очевидностью. И я много раз замечал за собою и другим говорил, что при чтении Писаний не вера трудна, а неверие; чтобы не веровать, нужно бы или сходить с ума, или закрывать очи от очевидной правды. И Сам Спаситель обвинил неверовавших современников именно в ожесточенном упорстве их, как причине неверия:
"Потому не могли они (евреи) веровать, что… народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их" (Ин. 12, 39, 40. Ис. 6, 10). "Ибо возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию" (ст. 43).
И прямо говорил: "Вы не хотите придти ко Мне" (Ин. 5, 40).
Таким образом, простое, разумное, беспристрастное "исследование" источников нашей веры приводит нас к вере.
Если же мы обратимся далее к содержанию откровения о Христе Господе, то это еще более убедит наш разум в Божестве Господа Иисуса Христа. Если источники истинны, то несомненны и факты Евангелий и Деяний. А они — явно чрезвычайны, с какой бы стороны мы ни подошли к ним. Если мы возьмем всю жизнь Господа, то с момента безмужнего зачатия Девы Марии до воскресения и вознесения Его на небо, все — сверхъестественно. Если мы возьмем Его чудеса и поразительную легкость их совершения, — они говорят о Творце мира, для Которого так же легко воскресить умершего сына вдовы Наинской или смердевшего уже Лазаря, как и сотворить весь мир из "ничего".
Если мы видим, как повинуется Ему и сама неодушевленная природа, — "умолкни, перестань!" — и море мгновенно стихло, то мы и теперь дивимся, как и потрясенные в то время апостолы, готовые пасть на колени пред Ним и говорить: "Воистину Ты Сын Божий" (Мф. 8, 27; Лк. 8, 22–25). Когда мы читаем об изгнании Им бесов, то зрим в Нем Владыку и преисподнего мира, без воли Которого бесы не смеют даже войти и в свиней (Мф. 8, 31).
Когда же слышим, как Он говорит с властью грешникам: "прощаются тебе грехи", то мы, вместе с евреями, спрашиваем справедливо: "Кто может прощать грехи, кроме Бога?" (Мф. 9, 2). А он отвечает: Сын Человеческий имеет эту власть, — как, следовательно, Бог.
