Итак, мы наблюдаем пять чудесных сновидений за сравнительно короткий период времени, причем четыре сновидения пришлись на долю лишь одного Иосифа (ср. Иоил.2:28). Впрочем, последнее откровение можно было опустить, если бы в предпоследнем сновидении ангел сразу же велел идти в Галилею. Кроме того, если ангел сказал, что «умерли все искавшие души Младенца», то почему надо было бояться Архелая? А если Архелай тоже хотел убить Иисуса, то тогда зачем ангел велел святому семейству возвращаться в Палестину? Впрочем, мы уже неоднократно встречались с нелогичными и нерациональными, а иногда просто подлыми, поступками Бога и Его ангелов; во всяком случае, таковыми эти поступки выглядят в передаче библейских писателей.
Иудей, персонаж книги Цельса Правдивое слово, спрашивает у Иисуса: «А зачем Тебя еще младенцем понадобилось увезти в Египет, чтобы Тебя не убили? Ведь Богу не подобало бояться смерти; а между тем ангел явился с неба, приказывая Тебе и Твоим домашним бежать, чтобы вы, оставшись, не были убиты. Неужели дважды уже посланный ради Тебя ангел не мог защитить Тебя здесь; великий Бог {не мог защитить} собственного Сына?» (Orig.CC.I.66).
То, что именно бегство Моисея (Исх.2:15) имел в виду Примус в своем повествовании о бегстве в Египет родителей Иисуса, явствует из того, что возвращение Иосифа после смерти Ирода евангелист мотивирует таким же выражением, каким ветхозаветный автор мотивировал возвращение Моисея после смерти фараона: «И сказал Господь Моисею в (земле) Мадиамской: пойди, возвратись в Египет; ибо умерли все, искавшие души твоей. И взял Моисей жену свою и сыновей своих, посадил их на осла, и отправился в землю Египетскую» (Исх.4:19–20; ср. Мф.2:20–21).
Примус, кроме того, считал, что если «избранный» народ вышел из Египта, то и Мессии надлежало также выйти из Египта. В этом обстоятельстве евангелист видел осуществление слов Яхве из Книги Осии: «Из Египта вызвал сына Моего» (Ос.11:1). Разумеется, под сыном сам пророк (или Бог) разумел не Мессию, а израильский народ. Однако под сыном Божиим экзегеты из иудеохристиан подразумевали не только народ Израиля, но и Мессию, поэтому Примус решил, что и Иисуса Бог должен был вызвать из Египта (Мф.2:15) — значит, Христу надлежало оказаться в Египте, притом именно в детстве, ибо в пророчестве Осии говорится, что «Израиль был юн» (Ос.11:1).
Из всего вышесказанного мы понимаем, что история о бегстве в Египет является догматической конструкцией, а не историческим фактом. Эта история дала повод противникам христианства обвинять Иисуса в колдовстве, ибо Египет издревле славился магами и чародеями всякого толка. Так, по свидетельству Юстина (Just.Dial.69), ранние противники христианства утверждали, что чудеса Иисуса были чародейством и обманом, что сам Иисус был одним из многих волшебников и обманщиков, ходивших по различным областям и выдававших себя за сверхъестественные существа. Цельс, например, указывает, что Иисус, «нанявшись по бедности поденщиком в Египет и искусившись там в некоторых способностях, которыми египтяне славятся, вернулся, гордый своими способностями, и на этом основании объявил себя Богом» (Цельс у Оригена. — Orig.CC.I.28). В Талмуде (Вав Талм. Шаббат.104б) можно найти и другое замечание: Иисус «вывез магию из Египта в царапинах на теле», то есть в виде татуировок.
Лука сообщает, что, «когда исполнились дни очищения» у Марии, то есть через 40 дней после родов (Лев.12:2–4; Jos.AJ.III.11:5), родители Иисуса принесли Его в Храм. «Тогда был в Иерусалиме человек, именем Симеон. Он был муж праведный и благочестивый, чающий утешения Израиля», то есть пришествия Мессии; «и Дух Святый был на нем. Ему было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня. И пришел он по вдохновению в храм» и там, увидев Иисуса, узнал в Нем Мессию и сказал свое пророчество. Пророчица же Анна, также узнав Христа, «говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме» (Лк.2:22–38).
Откуда же появилась легенда о пророчестве Симеона?
Ответ заключается в следующем: апостол Павел пишет, что распятый Христос «для Иудеев соблазн» (1 Кор.1:23); эта фраза имеет тот смысл, что иудеи не принимали того утверждения первых христиан, что Мессия якобы мог умереть смертью, позорной в гражданском и в религиозном смысле (ср. Втор.21:23 и Деян.10:39), и отсюда логически выводили, что Иисус не мог быть Христом. Поэтому христиане предположили, что если бы какой-либо праведный иудей мог предсказать всю катастрофу Иисуса еще тогда, когда Основатель был младенцем, то позорная казнь выглядела бы Божиим актом спасения человечества. Таким образом, защищая репутацию Иисуса-Мессии, христианский автор выводит некоего Симеона, «мужа праведного», который сразу же ассоциируется с иудейскими первосвященниками Симеоном I Праведным (שִׁמְעוֹן הַצַּדִּיק, Шим’óн hаццаддúк, 301–291 гг. до н. э.), последним из Великой Синагоги (כְּנֶסֶת הַגְּדוֹלָה), и Симеоном II Праведным (226–198 гг. до н. э.), и этот Симеон третьего Евангелия при виде мессианского Младенца предсказывает Ему грядущие пререкания, а Марии — оружие, которое пронзит ее душу (Лк.2:35), то есть предсказывает насильственную смерть, которая постигнет Иисуса в будущем; и из этого прорицания выходило весьма необходимое для христиан указание на то, что идея Мессии не исключает, а включает признание страданий и смерти; кроме того, заявление Симеона, что Младенец родился «на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий» (Лк.2:34), явно указывает на то, что промыслом Божиим уже была предусмотрена неприязнь иудеев к Иисусу и что произволению каждого иудея предоставлено повести себя так, чтобы Богом посланный Мессия послужил ему не на падение, а на восстание.
Такова история создания легенды о пророчестве Симеона. Разумеется, легенда эта является не историческим фактом, а апологией христианского писателя.
Теперь давайте попытаемся согласовать между собой рассказы первого и третьего Евангелий. Если представление в Храм предшествовало прибытию волхвов, то восточные мудрецы не могли застать святое семейство в Вифлееме, ибо родители Иисуса, «когда они совершили все по закону Господню, возвратились в Галилею, в город свой Назарет» (Лк.2:39). Кроме того, Анна уже разнесла весть о рождении Мессии, поэтому с приходом волхвов весь Иерусалим не мог встревожиться новостью (Мф.2:3). Если предположить, что прибытие волхвов и последующее бегство святого семейства в Египет предшествовали представлению Иисуса в Храм, то поклонение волхвов и бегство в Египет не могли уложиться в период времени в сорок дней. Ведь по пришествии волхвов в Иерусалим даже Ирод предположил, что Мессии может уже быть два года. Кроме того, семейство Иисуса вернулось из Египта уже после того, как Ирод успел избить младенцев и умереть, так что ни о каких сорока днях не может быть и речи. Если же, игнорируя связь и порядок первого Евангелия, предположить, что после отбытия волхвов из Вифлеема родители Иисуса представили Младенца в Храм, прежде чем явился им ангел и, указав на злодейский умысел Ирода, велел бежать в Египет, то можно ли представить, чтобы ангел не удержал их от столь опасной для них поездки в резиденцию Ирода? А если они все-таки приехали в Иерусалим и весть о пребытии мессианского Младенца была уже распущена там повсюду пророчицей Анной, то почему же Ирод не попытался схватить Мессию тут же в Иерусалиме? Наконец, рассказ третьего евангелиста о представлении Иисуса в Храм отнюдь не предполагает таких событий, как прибытие и разведка волхвов, которые встревожили весь Иерусалим; напротив, он констатирует, что весть о рождении Мессии стала лишь в то время распространяться в столице и что жизни младенца Иисуса никакая опасность не грозила.[431]
Итак, несходством и несовместимостью обоих евангельских рассказов подтверждается их антиисторический характер. Их создали либо сами авторы первого и третьего Евангелий, либо другие авторы, а последние редакторы Благовествований лишь включили их в текст Евангелий.
Татиан не включил в свой Диатессарон эти легенды о детстве Иисуса. Он, вероятно, рассудил так: ввиду того, что нельзя согласовать повествования о детских годах Иисуса и Его родословия в первом и третьем Евангелиях, а также ввиду того, что апостол Матфей, который открыл цикл евангельских записей, начал свое повествование в арамейском Евангелии не с рождения и детства Иисуса (сам апостол Матфей, наверно, ничего о них не знал), а с крещения Его Иоанном (?), то и ему, Татиану, следует поступить так же.
Однако я не могу согласиться с мнением Штрауса, что в этих рассказах нет ни капли исторической информации. В частности, я думаю, что обрезание Иисуса (Лк.2:21) и представление Его в Храм, конечно, без пророчеств Симеона и Анны (Лк.2:22–24), носят исторический характер, ибо того требовал иудейский Закон (Быт.17:12; Лев.12:2–6,8), а Иисус, по утверждению апостола Павла (Гал.4:4), «подчинился закону».
