Таков знаменитый финал 19-й главы, который никто из комментаторов не может толком объяснить «с историко-философских позиций»: «…Из Египта в Ассирию будет большая дорога, и будет приходить Ассур в Египет, и Египтяне в Ассирию; и Египтяне вместе с Ассириянами будут служить Господу. В тот день Израиль будет третьим с Египтом и Ассириею; благословение будет посреди земли, Которую благословит Господь Саваоф, говоря: благословен народ Мой — Египтяне, и дело рук Моих — Ассирияне, и наследие мое — Израиль»[327]. В течение многих веков этот текст выглядел вполне однозначно, и единственное, что мы можем сделать в наш просвещенный век — это толковать его уже совсем расширительно, имея в виду весь известный нам мир. А вот в смысле историческом, если допустить, что здесь видны следы каких-то реальных событий, то мы услышим призыв к «мирному сосуществованию», а никак не к борьбе с иноземными захватчиками.
Все это вместе взятое дает возможность считать Исайю представителем антивоенной партии, а именно политической группы, которая по тем или иным причинам выступала против войны с Ассирией и геополитическая точка зрения которой оказалась в итоге исторически оправданной, ибо объективно способствовала сохранению иудейской культурно-политической независимости. Возможно потому идейные наследники Исайи смогли утвердить чистый яхвизм в качестве единственной государственной религии Иудеи и таким образом заложить основание нескольких цивилизаций. Поэтому приписывание спасения Иерусалима Исайе, наверное, исторически справедливо. Остается неясным, почему все-таки спасся Иерусалим? Ведь согласно ассирийским традициям ему надлежало быть стертым с лица земли. Можно ли объяснить это чудо?
В 4-й Книге Царств содержатся несколько противоречивые сведения об ассирийско-иудейских отношениях во времена правления Езекии и о ходе обреченной на поражение войны за полную независимость Иудейского царства. Это понятно: летопись, вероятнее всего, составлялась не по горячим следам, а на несколько десятилетий позднее, с иной исторической перспективы, или, что еще верней, писалась в несколько приемов, ибо причины и ход событий становились понятны со временем даже самым проницательным авторам — историкам Древней Иудеи VII в. до н.э. Все это привело к смещению и смешению событий. К счастью, существует подробное описание тех же событий с ассирийской стороны. Версии заметно расходятся друг с другом, и ученые не без труда сводят их в единое целое, тоже не являющееся совершенно определенным. Тем не менее общая картина выглядит следующим образом.
При Саргоне II никаких активных антиассирийских действий Иудея не предпринимала. Даже наоборот: верноподданный Езекия аккуратно выплачивал весьма значительную дань. Втайне же он, как потом выяснилось, мечтал от подобного бремени освободиться, однако политическая ситуация к тому не располагала. Все изменилось примерно в 705 г. до н.э., когда ассирийский царь погиб на поле боя — где-то далеко, на северо-восточной границе. Вот тут-то антиимперские силы решили, что пришло их время — и жестоко просчитались.
Упоминают, что политическую недальновидность проявил и новый ассирийский владыка, вошедший в историю под именем Синаххериба. В отличие от своих предшественников, он как будто был особенно не расположен к Вавилону и даже не прибыл туда для коронации[328]. Но Вавилон занимал в месопотамских умах совершенно особое место, и обращаться с ним как с еще одной, только чересчур строптивой провинцией империи было нельзя. Такой точки зрения, по-видимому, придерживались новый царь и его окружение. Поэтому делается вывод, что Синаххериб опирался в основном на армию, а до прочих слоев имперского населения ему было мало дела. Это, в свою очередь, логично следовало из принятого верховной властью геополитического выбора, обозначившего предпоследнюю стадию существования Ассирии. Царь теперь полностью зависел от войска и в целях собственного благополучия должен был постоянно ублажать и подпитывать армию. Свидетельством того являются регулярные и не вполне необходимые военные походы, один из которых оказался столь печален для Саргона II. Экстенсивно развивавшееся государство могла подпирать только грубая сила. При этом армия была предана не Ассирии как государству, а только трону, или, точнее, тому, кто на троне сидел[329].
Отсюда в исторических масштабах был всего один шаг до полного отчуждения армии от государства, по-прежнему лоскутного и аморфного. Всего лишь один шаг до почти бесследного разрушения такого государства, поскольку другими социальными институтами тогдашние властители пренебрегали, скорее всего даже не догадываясь об их важности. Ведь обладая доставшейся им военной машиной, можно было грабить того или иного соседа для пополнения казны на несколько лет вперед. Да и было ли им до продуманной долговременной политики, когда они жили в постоянном страхе военного переворота, как и все диктаторы-милитаристы? Но в конце VIII в. до н.э. до гибели ассирийской военной машины оставалось еще несколько десятилетий. К тому же свое высшее выражение эта машина получила именно при Синнахерибе. Переговоров он, судя по всему, не любил, а воевал с удовольствием, будучи весьма талантливым полководцем.
Поэтому, узнав, что в Вавилоне снова объявился неуловимый Мар-дук-апла-иддин, поддерживаемый местным населением и пришлой эламской армией, Синаххериб сразу же двинулся на юг. По-видимому, тогда же ему перестали платить дань сирийские царства и палестинские города, а иудейский царь Езекия «отложился от царя Ассирийского, и не стал служить ему»{73}. Это можно назвать спланированным выступлением первого антиассирийского военного союза. Правда, действовали союзники исключительно пассивно и думали лишь об обороне, по-видимому рассчитывая, что у ассирийцев не хватит сил на всех геополитических безобразников. Но поодиночке они были империи не страшны, а ресурсов у нее пока было в избытке, поэтому коалицию ждало страшное поражение.
Судьба борьбы решилась в Месопотамии. Именно там Синаххерибу противостояли наиболее серьезные противники, не говоря уже о том, что схватка происходила относительно недалеко от ядра имперской территории. В экономическом, в идеологическом и в военном отношениях Вавилон был, конечно, гораздо важнее отдаленных западных вассалов. Первый удар обрушился на него. Вавилонско-эламское войско было наголову разбито, после чего последовало очередное насильственное переселение, на сей раз халдеев-южан. Омрачало триумф то, что хитрый Меродах-Мардук бежал из ассирийских сетей, унеся с собой даже изваяния халдейских богов. Синаххериб посадил на вавилонский трон малоизвестного истории человека, чем, по-видимому, хотел показать, что считает великий город не более как одной из провинций, и двинулся карать западных изменников. Устоять перед ним никто не мог. Сначала были приведены к покорности сирийцы и филистимляне, разбит египетский экспедиционный корпус. После чего «пошел Сеннахерим, царь ассирийский, против всех укрепленных городов Иудеи, и взял их»[330]. Наступила очередь Иерусалима.
Из ветхозаветных версий лучше всего известна самая образная. Исайя предсказывает отчаявшемуся Езекии, что город будет спасен от нашествия, вслед за чем «вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот, все тела мертвые»[331]. Зафиксирована не оставляющая сомнений в своей реальности попытка ассирийцев вести пропаганду среди осажденных: так, один из ассирийских военачальников обратился к иерусалимцам на еврейском языке, чтобы убедить их в бесполезности сопротивления (несмотря на то что сановники Езекии просили его: «Говори рабам твоим по-арамейски, потому что мы понимаем, а не говори с нами по-иудейски, вслух народа, который на стене»{74}). Ассирийские надписи тоже свидетельствуют: армия вплотную подошла к Иерусалиму и тамошний царь «был, как птица в клетке». Но почему же город так и не был взят?
Классическая версия принимает библейское свидетельство, толкуя его таким образом, что в лагере осаждающих началась эпидемия. Этому есть смутное подтверждение в маловразумительном сообщении Геродота[332]. Дескать, как-то раз «пошел войной на Египет Санахариб, царь арабов и ассирийцев». Войско же египетское поссорилось с фараоном и воевать не желало. Однако египетский бог явился к фараону во сне и обещал заступиться. Тогда последний собрал с бору по сосенке ополчение и двинулся навстречу врагу. И вот «ночью на вражеский стан напали стаи полевых мышей и изгрызли их колчаны, луки и рукоятки щитов, так что на следующий день врагам пришлось безоружными бежать»{75}. Считается, что в данной легенде искажено известие об эпидемии чумы, обрушившейся на ассирийское войско. Иосиф Флавий почти ничего к этому прибавить не может, хотя, что любопытно, говорит о чуме немного скомканно{76}. Вообще, эпидемическое объяснение выглядит довольно неубедительно, особенно потому, что основные имперские силы к Иерусалиму даже не подступали, и Ветхий Завет об этом свидетельствует вполне определенно. Что же все-таки произошло? Хвастливые ассирийские надписи не проливают света на этот вопрос. Они подтверждают то, что известно и так: Иудея была полностью опустошена, а Иерусалим обложен, «выход из [городских] ворот», по выражению «Анналов» Синаххериба, был «запретным»{77}. А дальше?
