…Когда учёный дошел до этого места своей истории, к нам подошел благочинный и разогнал наше маленькое собрание. К счастью, история была уже рассказана. На следующий день мы с профессором смогли лишь обменяться улыбками. Он уехал с Афона, и больше я его никогда не видел.
Спустя несколько лет случилось так, что и мне пришлось покинуть Афон из-за одного сильного искушения. Увы! Теперь я не послушник Божьей Матери. Здесь, в России, друзья, чтобы хоть как-то меня утешить, пригласили меня поехать с ними в Иерусалим. Я согласился, и правильно сделал – эта поездка действительно несколько приглушила мою скорбь. Кстати, там со мной произошло небольшое происшествие, которое, как я считаю, можно «подшить к делу» об Агасфере.
Случилось это перед воскресной Всенощной в храме Гроба Господня. Мы ждали, когда арабы откроют врата, и тут я увидел сидящего на корточках у стены храма бродягу, при взгляде на которого я почувствовал необъяснимое отвращение. Он ответил на мой взгляд, и я с удивлением обнаружил, что один глаз у него синий, а другой – зеленый.
Я сразу же вспомнил свой давний разговор с профессором и решил подойти к незнакомцу. Бродяга же, увидев моё намерение, накинул капюшон, скрыв лицо, а свою клюку выставил вперёд, уперев её мне в грудь. Так мы, ни слова не говоря, простояли некоторое время, пока подошедший друг не увёл меня, сказав, что врата храма Гроба Господня уже открывают и что на этот ритуал обязательно следует посмотреть. Когда я обернулся, бродяга уже уходил быстрым шагом по темной каменистой Via dolorosa [23].
Может быть, это и был Агасфер, ждущий Второго пришествия Господня? Принял ли он крещение или ещё нет? Наверное, нет человека на Земле, с большей радостью, чем он, ожидающего исполнения последних слов Нового Завета: «Ей, гради, Иисусе!»
Тему для этого рассказа мне подсказал один русский афонский пустынник, имени которого мне разглашать не хотелось бы, ибо даже небольшая известность вредна для пустынников. Как говорили древние отцы – щедро одаривай нищих, но отшельников оставляй ни с чем, потому что, одаривая пустынника, ты разоряешь его устав и губишь его, думая, что совершаешь благо.
Это же касается и мирской славы. Пусть она останется с усопшими отцами, а здравствующие пусть пьют бесчестие, как очистительную воду. И да не побьют меня монахи за столь дерзновенное высказывание!
Этот пустынник сказал мне один раз: «Если бы мне пришлось написать книгу об Афоне, я назвал бы её так: «Осторожно – афониты», а написал бы её, чтобы обезопасить верующих от тех, кто использует авторитет Святой горы для собственного прославления». И рассказал затем одну неприглядную историю.
Поначалу я сам соблазнился и не хотел обнародовать его рассказ, боясь тем самым очернить авторитет Святой горы. Но вскоре со мной произошёл случай, который и разрешил все сомнения.
Однажды зимой я приехал в Троице-Сергиеву лавру поклониться мощам преподобного Сергия. Я был одет в послушническое, на голове моей красовалась афонская капа. Неожиданно ко мне подошёл незнакомый человек благообразной наружности, вероятно, весьма порядочный и благоговейный, и спросил:
– Не сочтите за дерзость мой вопрос: у вас такая странная скуфейка, откуда вы, батюшка?
Не справившись с искушением пощеголять именем Афона, я, многозначительно посмотрев на благоговейного паломника, ответил:
– Да что вы, какая дерзость! Я приехал со Святой горы.
– Это с Афона, что ли?!
– Именно, с Афона. – Я кротко улыбнулся, изобразив смирение.
И тут мой собеседник с невообразимым подобострастием посмотрел на меня и сказал с придыханием:
– У вас глаза цвета небес!
Он глядел на меня, человека, не блещущего никакими духовными дарованиями, как зачарованный, словно на святого. А знаете, что можно ощутить, когда на тебя смотрят, как на святого? Никакие восторги перед деньгами, яхтами и популярностью не будут так тешить твоё тщеславие, как если в тебе просто «увидят» Дух Божий. Тогда ты начинаешь казаться себе полубогом, спустившимся на землю с небесного Афона по некоей воздушной лествице.
После этот случая я понял, что Афон нисколько не потеряет от этой истории, как благодать священства не оскверняется недостойными пастырями, которые губят только свои души, так и Святая гора нисколько не оскверняется недостойными «афонитами». А если слава её немного и померкнет, так это только полезно для монахов.
Что же касается мирян, то они, думаю, должны знать о существовании людей, использующих благоговение к Афону и святогорцам в своекорыстных целях. Там, где святость, не дремлет и лукавый, пытающийся рядиться в образ истинной духовности.
По большому счёту виною таких злоупотреблений является совсем не благоговение к святой горе (как же добро может породить зло?), но тяга к тленной славе. Думаю, многие скорее согласились бы стать духовными чадами афонского иеромонаха, чем иеромонаха из какого-нибудь Моршанска. Разве нет? Нам ведь необходимо, чтобы общеизвестные истины были услышаны нами от человека известного, какого-нибудь старца или популярного духовника.
Спрос рождает предложение: вы хотите быть учениками афонита, значит, появятся и «афониты», желающие стать вашими учителями. «Афониты» приемлют славу от своих учеников, они же, в свою очередь, вырастают в собственных глазах, полагая, что перенимают учение истинной афонской духовности.
Но перейдём к изложению истории, рассказанной мне пустынником, о котором я упомянул в начале рассказа.
Однажды, не так давно, на Святую гору приехали два человека – пожилой монах из Киева и молодой послушник из России. Послушника звали Андрей, монаха – отец Илларион.
Можно сказать, что на Святой горе не слишком рады прибывающим из России подвижникам, и вовсе не из-за греческой ксенофобии, которая, правда, тоже имеет место, но и из-за авантюрного характера многих русских подвижников, пытающихся осесть на Афоне.
Судите сами: обычный смиренный монах, принявший постриг в своей обители, разве будет помышлять об Афоне? Может быть, конечно, он и вздохнет не раз в своей келье, читая Силуана Афонского, но против воли игумена пойти не посмеет.
Часто на Афон вместе с настоящими рабами Божьими прибывают беглые иеромонахи, дьяконы в запрете, нерадивые послушники, бродяги, искатели приключений и такие, как Андрей и отец Илларион, желающие использовать Святую гору в качестве трамплина для собственной карьеры.
Эти два человека, Андрей и отец Илларион, никогда не встречались и вряд ли слышали друг о друге, но я поместил их в одном рассказе, чтобы подчеркнуть, что искушением стать старцем-святогорцем и заслужить почитание верующих, не прибегая к подвигам самоограничения, молитвы и смирения, болеет и стар и млад.
И вот, прошёлся Илларион по горе, в монастырь брать его никто не захотел, и монах задумался: как же добыть вожделенную благодать великого ангельского образа? Как достичь своей цели – постричься на Афоне в схиму и уже в качестве «святогорца» вернуться в родную Украину, где можно начинать «старчествовать» и окормлять благоговейных мирян?
Можно было, конечно, податься в зилоты.
Монастырь Эсфигмен принимал всех, кто против Вселенского и Московского патриархов. Можно было встать под мятежное черное знамя зилотского монастыря, на котором написано: «Православие или смерть». Илларион знал, что зилоты заставляют новостильников, «сергианцев» или других «еретиков» перекрещиваться в истинную веру, что фактически равносильно отречению. Через два года трудов на ниве зилотства можно было получить схиму, а затем, «покаявшись», вернуться в лоно Церкви. Зилотский постриг, в отличие от рукоположения, признаётся нашей Церковью законным, поскольку рукоположение может производить только правильно поставленный епископ, а во время пострига монах даёт обеты Самому Богу, и по всем канонам «расстричь» схимника невозможно.
Но отец Илларион отмёл этот вариант: два года тяжелых трудов и мучительное приспособление к братству Эсфигмена казались ему слишком дорогой платой за схиму, и он решил пойти другим, более коротким путем.
Он зачастил в сербский монастырь Хилендар, где подружился с духовником этой славной обители. Духовник Симеон был очень добрым, простым и открытым человеком и в силу этого никогда и никого не подозревал в нечистых намерениях. Факт исторической дружбы сербского и русского народов отец Илларион, выбирая жертву, тоже учёл.
Прошло некоторое время, и Илларион стал просить своего нового друга постричь его в схиму. Духовник сперва отказывался, объясняя, что у него будут большие неприятности, если об этом кто-либо узнает. Но Илларион божился, что о постриге не узнает ни одна живая душа, и духовник наконец дрогнул под мольбами отца Иллариона. Поверив, что тот сохранит тайну пострига, отец Симеон однажды ночью в маленьком параклисе тайно постриг его в великий ангельский образ.
