Евангелие от Иоанна
Всякий, кто читал Евангелие от Иоанна, согласится, что оно отличается от первых трех Евангелий. Прежде всего оно примечательно тем, что пятьдесят процентов его содержания составляют изречения Иисуса, сказанные Им в разговорах с отдельными личностями или небольшими группами людей. В силу этого многих ученых волнует проблема подлинности и исторической ценности данного Евангелия и тем самым всех изречений Иисуса, которые в нем содержатся.
В какой-то степени сюжет Евангелия от Иоанна параллелен сюжету синоптических Евангелий. Иоанну знакомы некоторые обстоятельства, изложенные синоптиками, и поэтому в данном случае возникает вопрос о достоверности исторического облика Иисуса, описанного Иоанном, а также о подлинности изречений Иисуса и повествований о Нем, содержащихся в данном Евангелии. Некоторые ученые утверждают, что Иоанн ничего не знал о синоптических Евангелиях[124], другие считают, что он был знаком только с Евангелиями от Марка и от Луки[125], третьи уверены, что он знал только Евангелие от Марка[126], и, наконец, четвертые заявляют, что Иоанну было известно только Евангелие от Луки[127]. Иные ученые утверждают, что он знал все три синоптических Евангелия[128]. Свое недавнее исследование, посвященное проблеме взаимосвязи всех четырех Евангелий и их достоверности, библеист Гарольд Фэгэл завершает следующими словами: «Мы не располагаем свидетельствами, которые заставили бы нас признать, что Иоанн решил исправить Марка или что он, на свой лад изложив существо дела и прибегнув к собственной манере повествования, исказил Евангелие от Марка. Евангелие от Иоанна написано человеком, который, повествуя о подвиге веры, хочет, чтобы его читатели тоже поверили, однако наличие богословского мотива ни в коей мере не умаляет достоверности написанного. Да, за этим описанием (описанием Иисуса. — Прим. авт.) чувствуется богословский мотив, но от этого автор вовсе не проигрывает в историчности изложения»[129].
Примерно то же самое говорит и другой хорошо известный исследователь Нового Завета Шнейдер: «Евангелие от Иоанна во многом отличается от синоптических Евангелий, однако это не дает нам права сомневаться в его исторической ценности. Нет сомнения в том, что служение Иисуса было обширнее того, о чем рассказывают синоптики, в своем изложении следующие определенному образцу. Иоанн не мог придумать событий, о которых только он один рассказывает своим читателям; эти события составляют часть предания, которое он повторяет»[130].
Нет сомнений в том, что евангельское благовестие, совершаемое апостолами, а также слова, приписываемые Иисусу, в действительности восходят к Нему Самому. Иисус в разных местах и в разное время рассказывал те же самые истории и притчи, обращенные к разным людям, и поэтому один евангелист мог пересказывать их в одном контексте, а другой в другом. Именно так можно объяснить имеющиеся незначительные различия в повествовании вместо того, чтобы утверждать, что слова Иисуса и описываемые обстоятельства просто выдуманы ранней церковью (и соответствующими евангелистами) или изменены ради каких-то практических нужд и определенных целей ранней Церкви.
Другим методологическим подходом, возникающим непосредственно из критики формы с ее сомнительными критериями, о которых мы только что говорили, и основанным на этой критике, является редакционный анализ, редакционная критика, составляющая еще одну часть историко-критического метода. Редакционная критика не ставит целью доказать подлинность изречений Иисуса: она рассматривает евангелистов как писателей или как законченных богословов с четкой богословской ориентацией. Она видит в евангелистах богословов, которые мало интересовались историей или вовсе не интересовались ею, и поэтому якобы наложили свой богословский отпечаток на материалы, сформированные в период устной традиции.
Этот метод был разработан четырьмя учеными-богословами после второй мировой войны (в послебультманновский период); каждый из них рассматривал соответственно Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Деяния апостолов[131]. Они считали, что, излагая материал, евангелисты преследовали свои богословские интересы и поэтому поправляли и изменяли предания и сообразовывали его со своими целями[132].
Профессор Р. Т. Фортна следующим образом описывает основную предпосылку новозаветной редакционной критики: «Редакция — это сознательная переработка более древнего материала для удовлетворения новых потребностей. Она не просто сочетает или исправляет его, но творчески преобразует»[133]. Это означает, что каждый евангелист преобразовывал дошедший до него материал, и исходя из этого редакционная критика подчеркивает те различия между ними, которые присущи им как творцам-богословам, не интересующимся историей.
Мы не можем описывать разнообразные и противоречивые выводы, сделанные этой формой критики, поскольку цель нашего изложения заключается в другом[134]. Отметим, однако, что одна из присущих ей ошибок — субъективизм. Первые два десятилетия, посвященные изучению Евангелия от Луки и Деяний апостолов, показали, что разработки, осуществляемые редакционной критикой, уподобились «зыбучим пескам»[135]: даже по отношению к самым общим проблемам, касающимся сочинений апостола Луки, у ученых нет единого мнения[136]. «Утверждая и развивая методику, характерную для предшествующей дисциплины, то есть для критики формы»[137], редакционная критика не может скрыть те же самые слабые места, о которых мы говорили, обсуждая проблему достоверности изречений Иисуса.
Еще одна ошибка, присущая редакционной критике, вытекает из того факта, что она тесно связана с теорией двух (или четырех) источников происхождения синоптических Евангелий. В свете недавних выступлений против этой теории и с учетом того, что «теперь многое не позволяет говорить о приоритете Евангелия от Марка как о каком-то «безусловно доказанном предположении критики»[138], утверждение этого приоритета «не является надежным критерием оценки изысканий редакционно-критического толка»[139].
Попросту говоря, это означает, что с развенчанием теории о том, что Евангелие от Марка является самым ранним из всех четырех, а многие известные ученые именно об этом говорят, редакционная критика теряет точку опоры, оставляя своих сторонников наедине с весьма плачевными результатами. Так или иначе, но утверждение сторонников редакционного критицизма, что географические и биографические данные, содержащиеся в Евангелиях, служат только богословскому замыслу евангелистов и не имеют никакого отношения к истории, остается необоснованным.
Вопрос не в том, были новозаветные писатели богословами или нет. Они, конечно, были ими, но они были и историками[140]. Кроме того, они были богодухновенными авторами. Мы знаем, что слова Иисуса исходят не из туманного прошлого: они тесно связаны с Тем, Кто их говорит. Равным образом, существует последовательная взаимосвязь между информацией географического, биографического и иного порядка. Иисус учил сообразовывать благовестие с характером слушателей и с теми условиями, при которых оно возвещается. Соразмеряя Его весть с многообразием характеров и условий, адресуя ее грядущим поколениям, богодухновенные писатели придавали ей несколько иную форму, расставляли иные акценты, но при этом всегда сохранялась принципиальная связь с Иисусом, ходившим по дорогам и тропам Палестины. Таким образом, одни и те же изречения, притчи, проповеди могут иметь различную форму в зависимости от ситуации и целей, которые ставил перед Собой Иисус.
Принцип избирательности и учета ситуации очень важен для понимания Евангелий. Бывает так, что какие-либо две притчи или совокупность обстоятельств оказываются очень похожими друг на друга, но тем не менее они разные. Например, в Евангелии от Луки притча о потерянной овце (Лук. 15:3 — 7) предстает как ответ книжникам и фарисеям, обвинявшим Иисуса в том, что Он принимает грешников (Лук. 15:2). В Евангелии от Матфея (Матф. 18:12 — 14) Иисус ту же притчу рассказывает ученикам (Матф. 18:1). Таким образом, Он дважды по разным поводам обращается к ней, рассказывая ее разным людям и преследуя разные цели. Перемена акцентов сделана не Лукой или Матфеем: она обусловлена самой жизнью и деятельностью Иисуса.
Когда евангелисты под водительством Святого Духа выбирали для повествования ту или иную притчу, они, конечно, в какой-то мере выражали свои богословские интересы. Каждый из них включал в Евангелие выбранную им притчу, однако нельзя сказать, что они качественно видоизменяли имеющийся материал. Можно привести много примеров, поясняющих такую ситуацию.
Один из выводов представителей критики формы заключается в том, что «Евангелия — это не биографии Иисуса, написанные Его учениками с историческими целями»[141]. Обычно это означает, что истории в Евангелиях нет и что они созданы первохристианскими общинами, в них нуждавшимися[142].
