Заметим, что этническая история — одна из самых интересных исторических дисциплин. Только, увы, очень уж она чувствительна к политическому климату, поэтому все, что имеет мало-мальское отношение к современности, служит полем для бурных научных и ненаучных споров. Точных заключений о далеких событиях древней истории, уже потерявших свою остроту, составить тоже нельзя в связи с отсутствием достоверных данных. Тем не менее можно предположить, что какие-то из вторгавшихся на равнины Плодородного Полумесяца племена бесследно исчезли из истории, а какие-то ассимилировались и прижились в Месопотамии.
Механизм вхождения одной нации в другую или же их слияния — с образованием нового, третьего этноса, как и протиповоположныи феномен национального отторжения, рассматривается учеными на основании хорошо изученных эпох и, как уже говорилось, вызывает множество дискуссий[358]. Несколько проще разобраться в отношениях мощной культуры со своими не столь организованными и многочисленными соседями. Лучшим примером в данном случае будет Китай: за редким исключением все соседи Поднебесной были либо уничтожены, либо китаизированы.
При этом китаизация достигалась отнюдь не всегда с позиции силы. Очень часто «северные варвары» сами завоевывали империю, после чего наиболее активные из них начинали составлять новый правящий класс и перерождались в течение двух-трех поколений. И даже если император с несколькими военачальниками продолжали общаться на языке предков, страна все равно оставалась Китаем — и по духу, и по культуре. Видимо, общение двухтысячелетней южно-месопотамской культуры с кочевыми захватчиками и переселенцами проходило по «китайскому» сценарию. В любом случае, духовно-религиозная преемственность, существовавшая в Вавилонии на протяжении этого периода, не вызывает сомнений. То, что Вавилон в отличие от почти всех остальных великих городов Междуречья раз за разом возрождается из пепла нашествий, а к концу VIII в. до н.э. вступает в борьбу с самой Ассирией, тоже указывает на невероятную способность жителей этой географической области к этнической регенерации. Иначе говоря, новые и новые волны переселенцев с течением веков неизменно становятся вавилонянами, прекрасно сознавая свою отдельность и обособленность.
Например, дошел текст послания, обращенного к ассирийскому царю Ашшурбанапалу (669/668–631/629 гг.[359]). В нем вавилоняне подробно перечисляют свои городские привилегии, в частности упоминая, что свободным гражданином является «любой отпрыск вавилонской семьи, кем бы он ни был». И добавляют, что в черте их города «нельзя убить даже собаку»{87}. Насколько большую роль в этом повышенном самосознании (в том же тексте Вавилон назван «центром мира») играло то, что Город был и древнейшим, и сакральным центром Месопотамии (что в некотором смысле совпадало)? Скорее всего, немалую. Как-то не получалось у жителей центра мира вообразить себя провинцией, пусть даже ассирийской. К сожалению, узнать, насколько был красив тогдашний Вавилон, мы никогда не сможем.
Синаххериб окончательно решил «вавилонский вопрос» примерно с шестой попытки (689 г. до н.э.). Никакого удовлетворения это, конечно, не принесло, а только одни неприятности, причем всем заинтересованным сторонам. Задним числом можно предположить, что, как и в сходных с этой исторических ситуациях, разумно было бы испробовать возвращение Вавилону реальной независимости. Существование крепкого государства на юге Месопотамии могло оказаться в интересах ассирийцев, если бы оно при этом не имело достаточно сил, чтобы угрожать северянам. Однако такого варианта Синаххериб, подобно многим его историческим преемникам, представить не мог. Как можно было отпустить кого-то на свободу, пожертвовать тем, что было «его», законным, ассирийским? Да и не будем переоценивать значение личных решений царя. Проявить слабину перед непокорными южанами нельзя было и по соображениям политическим. В мире ассирийских интриг царь мог не пережить поражения в схватке с Вавилоном, мнимого или реального. Но не пережил он и своего триумфа.
К победе Синаххериб шел много лет. Сначала было несколько кампаний против союзных вавилонских, халдейских и эламских войск, отомстить которым за сына ассирийский царь почитал делом чести. Судя по всему, ассирийская военная машина постепенно истощила своих противников и выбрала удачный момент для решающей схватки — в Эламе начались династические раздоры. Незадолго до этого, в 691 г. до н.э., произошла очередная решающая битва между ассирийцами и войсками очень пестрой, составленной из южных и восточных народов коалиции. Обе стороны утверждают, что одержали победу. Поэтому ученые, подобно тем судьям, которые никак не могут решить, кто же из тяжущихся лжец, а кто — честный человек, принимают половинчатое решение и считают, что битва закончилась вничью. Но даже в этом случае очевидно, что такой результат больше устраивал ассирийцев: многонациональные союзы — и тогда, и сейчас — продукт временный (как говорили римляне, ad hoc), и единство в них даже после победы сохраняется очень редко. Тем более если победы достигнуть не удалось — всегда кто-то пытается заключить сепаратный мир, а кто-то просто разворачивается на 180 градусов и бросает бывших союзников на произвол судьбы. Поэтому логично, что следующим актом драмы стало падение Вавилона, датируемое 689 г. до н.э.
Хроники повествуют, что Синаххериб с самого начала своего царствования относился к Вавилону не особенно хорошо. Чувства эти, кажется, были взаимны. В ту далекую эпоху подобные проблемы могли иметь только одно разрешение. После девятимесячной осады Вавилон был взят, отдан на разграбление и методично разрушен[360]. Победная ассирийская надпись упоминает сбрасывание остатков зданий в реку, а также изменение русла Евфрата (!), чтобы никто не упомнил, где на самом деле находился непокорный город. Бога Мардука, впрочем, из Вавилона заранее вывезли в качестве трофея, как и многие другие ценности[361]. Без очередной депортации тоже не обошлось. Так в истории образуются мертвые пятна. Город полностью исчез с лица земли, не оставив археологам ничего из своей ранней, примерно полуторатысячелетней истории. Самое интересное, что после зверского уничтожения Вавилон был отстроен в невероятно короткий срок — при первом же удобном случае. Судьба же Синаххериба оказалась весьма печальной.
Не подлежит сомнению, что разрушение «дома бога» современники рассматривали как богохульство. Подобное обращение со священным городом и его храмами не могло сойти с рук даже наиболее могущественному из земных владык, и рано или поздно должны были появиться желающие стать инструментом «божественной кары». Ясно, что власть Синаххериба была не настолько крепка, чтобы он мог совершенно пренебрегать общественным мнением. Считается, что в качестве жеста примирения он назначил своим наследником сына вавилонянки, хотя не исключено, что в данном случае он пошел на поводу у любимой жены Наки'и. Последнее также может свидетельствовать о роли, которую Синаххериб наконец-то стал придавать приморским областям. Так или иначе, несмотря на сравнительно мирный характер последних лет своего царствования и сооруженные тогда же впечатляющие постройки Ниневии[362], победоносный царь не справился с внутриполитической борьбой и был убит спустя несколько лет после падения Вавилона. Как ассирийские, так и библейские источники намекают на Божью кару. Мы же опять укажем на общественное мнение, которое в те далекие годы просто проявлялось по-другому.
Погиб Синаххериб от руки собственных сыновей, вероятно, недовольных отсутствием перспектив на престолонаследие, и случилось это, может быть, именно в Вавилоне (или в том, что от него осталось). Интересно, что убийцы в дальнейшем проиграли борьбу за ассирийский трон своему «провавилонскому» сводному брату, который незадолго до этого оказался далеко на западе, на другом конце империи: по-видимому, Синаххериб беспокоился за его жизнь. Любопытно, что в дальнейшем сын-победитель не раз дистанцировался от отцовской политики в отношении Города и даже косвенно критиковал его в своих надписях. Так Синаххериб потерпел в борьбе с Вавилоном полное поражение — и личное, и историческое. Библейский летописец предсказуемо лаконичен: «Сыновья… убили его мечем, а сами убежали в землю Араратскую. И воцарился Асардан, сын его, вместо него»{88}.
Так и хочется сказать: поделом ему. Наверное, подобное высказывание даже будет справедливым, хотя многие и многие детали давно минувших событий неизвестны. Но не эту ли роль — роль оценочную — играет история в человеческой культуре? Мы отнюдь не просто подражаем библейским авторам, когда хотим увидеть дурной конец дурного человека или, в крайнем случае, увидеть «историческую справедливость», исполнившуюся в его отношении. Не говорит ли то, как мы относимся к истории, как читаем ее, как видим, больше всего о нас самих? Что происходит, когда мы рассматриваем противостояние Ассирии и Вавилонии, приписывая первой роль злодея, а второй — жертвы, но жертвы устоявшей, отомстившей за себя и в конце концов победившей? Не отражается ли в такой точке зрения вечная парадигма борьбы вооруженного разбойника с честным трудягой, конфликта, вокруг которого обращается вся человеческая история? Ассирия навсегда взяла на себя роль исторического злодея: на ее примере многие и многие поколения будут обучаться тому, что рано или поздно бандита и грабителя ждет наказание. Не важнее ли такой философский или этический урок, чем обыденная историческая скрупулезность? Не ценнее ли то, как мы видим какое-либо событие, того, каким оно было «на самом деле»?
