— Вы раньше в монастыре были?
— И я был, и все наши пустынники из монастырей вышли.
— А в пустыне долго живут?
— Самые старые лет двадцать.
— А как же вы уходили из монастырей — самовольно, или с благословения игумена?
— Больше, действительно, самовольно… Но и в монастырях иногда сочувствуют. Был в Драндском монастыре старец Иеремия — покойный уж теперь. Пришел к нему однажды наш пустынник за советом. Не знает, как быть с помыслами, — все кто-то внушает: уйди да уйди с горы, никакого спасения тут нет. Тоска напала. Особенно тяжело ему было, что цветы садить нельзя. Уж очень пустынник этот цветы любил. А у нас цветами заниматься не то, что запрещается, а считают за пустое дело. Старец и сказал ему: «Терпи, не уходи из пустыни. Обязательно продолжай жить. Если искушению поддашься, уйдешь, потом и вовсе места не найдешь себе. А если о цветах тоскуешь, так тоже не сомневайся: сади их! Я и семян тебе разных дам. Живи по-прежнему…» Пустынник послушался. Спаси Господи…
— А вы часто тоскуете, о. Иван?
— Бывает. Без этого нельзя? Иной раз такая скорбь нападет, кажется, бежал бы на край света. И все тогда по-другому, кажется, и не видишь, что вперед двигаешься. А враг и мучает: зря, мол, здесь живешь, никакого спасения нет. Пока еще не стар — уходи. И страх тогда нападает. Всего боишься. Ночи не спишь. Но за скорбью всегда бывает утешение. Помогает Господь. Проходит это… Вот увидите пустынников, посмотрите на нашу жизнь: живем ничего, слава Тебе, Господи. Только бы не гнали с гор, все бы хорошо было.
— Да за что же вас гонят?
— А Господь знает, за что! Теперь еще ничего, слава Богу, а одно время очень гнали. Вреда мы лесу не делаем, сами увидите. Места там непроходимые, лес все равно взять нельзя. Выберем себе какую-нибудь полянку, поставим келью, насадим картофель, больше нам ничего не надо.
— А кукурузу сеете?
— Немного, больше муку покупаем. Ее хоть и посеешь, медведь всю переломает. Медведей очень много. Раз кукурузу попробует — не отгонишь, и днем и ночью ходит, пока не поломает всю.
— Откуда же у вас деньги, о. Иван?
— Рукоделием занимаемся: ложечки, вилки, крестики, четки делаем, на Новом Афоне берут в лавку. Ложечку в день можно сделать легко. Дают за нее пятнадцать копеек.
— Сколько вы тратите в год?
— По разному. Иной рублей пятнадцать тратит. Какие наши траты? Масло, соль, сахар. А больше всего мука.
— Как же вы ее к себе доставляете?
— На себе носим. По пуду, по полтора. Осенью сразу на год запасаем. Картофель свой. Вот и еда наша.
И точно боясь, что я увижу в этом подвижничество, прибавил:
— Мы едим много: два раза в день. И живем свободно: если к пустыннику придет в гости брат пустынник, он угостит его и картофель поджарит на масле… Устав монастырский держим, конечно, но больше сама жизнь устав нам дает. Иной раз и попостишься побольше, иной раз и подкрепишь силы…
Эти слова о. Ивана были очень характерны. И в о. Сергии, и теперь в нем очень ярко чувствовались эта религиозная широта и «свободный дух». В самом тоне, в самом языке не было того «общего», что делает похожими между собой всех монахов без исключения. Ни опущенных глаз, ни заученных выражений, ни вздохов, ни елейного голоса. Видно, что все «внутри», и что «внешний» устав только для руководства…
В заключение нашей беседы о. Иван снова сказал:
— Вот увидите сами, как мы живем. Слава Богу. Конечно, может быть, что и не так: вам со стороны видней…
IV. «ИСПЫТАНИЕ». — ПО ДОЛИНЕ РЕКИ КОДОР
Утром о. Иван разбудил меня в шесть часов.
Мы ни слова не говорили с ним вчера, как будем двигаться дальше: пешком, или, как предполагалось раньше, о. Иван сходит в Латы и приведет лошадь от поселенца.
Но утром как-то само решилось, что надо идти пешком.
О. Иван страшно обрадовался.
— Вот и хорошо, вот и отлично. Пойдем прямиком, тут до Лат всего верст пятнадцать будет… После дождей немножко трудновато, да ничего… испытание сделаем… На крутых подъемах я вас за палку вытяну, а на спусках за спину будете держаться…
— А рек переходить не придется?
— После дождей в одном месте, пожалуй, в брод надо будет.
— Я не смогу: у меня голова кружится.
— И ничего нет удивительного! У пустынников многих, люди привычные, и то бывает. Я перенесу вас на себе…
— Смотрите! Во мне около пяти пудов…
— Ничего! Я и два мешка муки перенесу. Бояться нечего.
— Итак, значит идем!
— Идем, идем… Сделаем испытание. Увидим, можете ли вы дальше идти и, главное, подняться на наши горы.
От подворья мы пошли не по шоссе, а задами, спустились вниз, в овраг, по высокой, совершенно мокрой траве. Я сразу промок по пояс. У о. Ивана тоже по пояс почернел серый подрясник. В овраге было холодно, и зелень такая густая, что казалось, мы идем не утром, а вечером.
Рис. Долина реки Кодор
О. Ивану, действительно, пришлось переносить меня.
Осторожно поставил на другом берегу и сказал:
— В вас нет пяти пудов… мешок с мукой тяжелее…
Из оврага поднялись на небольшую гору, потом снова спустились в овраг и табачными плантациями вышли к реке Кодор.
Первое время дорога шла низом, по самому берегу реки, и идти было приятно.
После дождей Кодор казался широкой, многоводной рекой. Только по стремительно-быстрому течению и белым пенистым волнам можно было догадаться, что это «горная речка».
Я уже начинал разочаровываться. Вместо «испытания» по трудной дороге, мы шли по открытой ровной поляне, точно по городской площади, не хватало только асфальта.
Но о. Иван, который шел впереди, остановился и сказал:
— Теперь отдохнем. Надо сворачивать в гору.
Я не устал еще, но послушался. Мы сели на мшистые, нагретые солнцем камни и стали отдыхать.
И вот началось мое «испытание»!
Я выдержал его блестяще! Не только взошел на гору, но о. Ивану ни разу не пришлось втягивать меня за палку или подставлять спину.
— У нас один пустынник был, старичок, так я его всегда на палке тянул, — говорит о. Иван после самого крутого подъема перед выходом на шоссе.
Я устал, сильно устал. Но не ожидал от себя такого успеха и потому чувствую особую бодрость.
О. Иван сияет от удовольствия и говорит мне:
— Испытание выдержали. Слава тебе, Господи. Теперь всю дорогу можно пешком идти. Сейчас выйдем на шоссе, дорога пойдет легкая, ровная до самых Аджар. Подъем чуть заметный будет. После такой горы идти по шоссе за отдых покажется…
Рис. "Богатская стена"
О. Иван оказался прав.
Первую версту по шоссе мы шли так быстро и легко, как будто бы только что вышли в путь. Да и вид кругом заставляет забывать об усталости. Вся долина с белой, как снег, рекой посредине открывается перед глазами. Такой простор, такая роскошь природы, что не только усталость, все решительно забываешь на мгновение и чувствуешь себя частью, невидимо связанной с этим чудесным миром, и вечность свою вместе с ним. Вот куда надо посылать всех мертвых духом. Воскреснут!
Аджарское шоссе, или, как оно официально называется, Военно-Сухумская дорога, не похоже на шоссе Кавказского побережья. Оно очень узкое, местами не более двух аршин. Поселенцы имеют особо приноровленные телеги для перевозки клади: маленькие и узенькие. Но чаще всего гонять лошадей вьюком. Слева почти отвесная стена скал, справа такой же отвесный обрыв к Кодеру.
Я смотрю вниз и радуюсь в душе, что отказался от мысли ехать на лошади. Идти жутко, а ехать и вовсе трудно было бы. Ведь, достаточно одного движения лошади в сторону, и полетишь в пропасть. Когда идешь пешком, если и ждешь опасности, то только сверху: может упасть размытый дождем камень. Шоссе полно самых трагических воспоминаний: упал с лошадью поселенец, разбился вдребезги… Упала с лошадью женщина… Задавила снежная глыба…
— А где же недавно был обвал?
— Вот сейчас будем проходить. Называется «Богатская скала». Это самое опасное место. Скалы висят над головой и часто обрываются. Мы и то зимой иногда бегом здесь бегаем: страх нападает…
«Богатская скала» — это почти отвесная гора страшной высоты. Камни обнажились, и все время слышен шум скатывающихся с горы осколков. Шоссе особенно узко в этом месте, а пропасть к реке так глубока, что трудно смотреть в нее без головокружения. Опасное место можно пройти в 2–3 минуты, но невольно является потребность «бежать», и дорога кажется мучительно медленной.
— Вот тут и обвал был, — говорит о. Иван.
У самой скалы стоит передок телеги, на которой ехал поселенец. Железные шины изуродованы. Валяются мелкие камни, еще не убранные с дороги.
Мы идем с о. Иваном молча. Я вижу, что он спокоен; но сам не могу отделаться от своеобразного жуткого чувства. О. Иван, видимо, понимает мое состояние. Он идет впереди очень скоро. Нарочно выбирает дорогу, хотя и по грязи, но ближе к скалам. Когда слышно, как осыпаются камни, он подымает голову и идет еще скорее. Я едва поспеваю за ним. Но вот дорога делает поворот, и мы выходим на безопасное место.
