Клагес [13] предлагает правильный метод, когда исходит из представления не об автономных половинках, а о полюсах, следовательно, из поляризованного целого, и представляет мужское существо как проникнутое женским, а женское — как проникнутое мужским. Но тут же романтическое направление мыслей Бахофена вызывает роковой левый уклон: так же как Луна получает весь свой блеск от Солнца, так и женщина приобретает свою ценность только от своих отношений с мужчиной.
Нужно выбирать: либо мужчина и женщина, даже в их различии обладают — в равной мере, но каждый сообразно своей собственной природе — тенью и светом, положительным и отрицательным, лицом и изнанкой и являются счастливым и необходимым дополнением друг другу (способность логического анализа, способность непосредственного интуитивного понимания и т.д.); либо речь идет о непримиримой противоположности между янь и инь, между пассивным началом и активным, между землей, ночью, хаосом, с одной стороны, и воздухом, днем и порядком, с другой. Незатруднительный метод контрастов неизбежно кончается безвыходным конфликтом противоречий (солнечное существо вечно противопоставляется земному), полной зависимостью одного от другого (женщина — лунное существо) или же автономией и полной независимостью сравниваемых сфер.
Эта автономия излагается в романе Симоны де Бовуар "Второй пол". Книга замечательна по своей искренности и наличию нескольких сильных тезисов, но в целом содержит искажение, так как женщина рассматривается в ней сама по себе, как отдельный "предмет". Автор возмущается исторической искусственностью женского существования, но она сама делает из этой искусственности образ женщины. Действительно, она категорически отбрасывает всякое метафизическое происхождение, которое мы находим, например, в мифе Платона или в еврейском Мидраше:
"первоначально мужчина и женщина имели одно тело, но два лица; Бог их разделил и дал спину каждому из них; это — символическое толкование библейского Откровения, которое также символично: Ева извлекается из Адама. Это означает, что первоначально человеческое существо представляет собой единое духовное целое — "мужчина-женщина", и эта сущность предшествует их разным существованиям. Но Симона де Бовуар решительно отрицает всякую истинную внутреннюю жизнь, когда Бог ближе к человеку, чем сам человек, отрицает всякую сущность, которая, до исторического существования, определяет и ограничивает человеческое существо. Для нее все заключено в этом мире, и человек является не чем иным — абсолютно не чем иным, — как только тем, что он делает. Тогда свобода есть лишь произвол, освобождение от всякого искусственного предопределения, исходящего от мира так называемых нормативных ценностей. Страстное отрицание этого порядка, отказ от всякого отношения к Абсолюту как метода познания и меры вещей, наконец, феноменология герметически замкнутой сферы, через которую не проходит ни один kairos, — вот в чем сущность философии Сартра и Симоны де Бовуар. Последняя в своем романе "Второй пол" восстает против того грубого факта, что мужской пол отождествляет себя с человеческим существом вообще. На фоне мужского существа без тайны появляется женщина, которая, как кажется, не имеет своей собственной судьбы и является лишь составным элементом этого мужского существа. Женщину определяют, логически исходя от мужчины, и это определение по преимуществу отрицательное. Но для Симоны де Бовуар "инаковость" женщины содержится в ее телесности, и от эротико-сексуальной разницы проистекают психологические различия. Мужчина в своем теле имеет возможность брать мир, женщина в своем рабстве его телу испытывает воздействие мира.
Симона де Бовуар отказывается видеть в женщине тайну, которую воспевали поэты, отрицает всякую священную символику покрывала и сводит женское существо к простой загадке, не совсем еще разгаданной. Такая антропология до того проста, что обезоруживает; основанная на метафизической пустоте, она заканчивается в абсурде, лишенном всякой консистенции; уничтоженное — ничто, а дальше?.. Человеческое существо не обладает ничем, что могло бы выйти за пределы эмпирического; всякая трансцендентность заключена в закрытые границы этого мира, в дурной бесконечности человеческих проектов, и невозможно никакое трансцендирование этой замкнутой тотальности — к Другому, потому что этот Другой не существует и, главное, человек не есть замысел Божий. Сущность целиком заключена в существовании; в своей чистой субъективности человек есть ничто; он лишь дефект на гладкой поверхности небытия. В подобном аду мир (как состояние — pax) может быть синонимом только скуки и сна; остаются лишь судороги отчаяния, борьбы двух "инаковостей". Единственная встреча лицом к лицу — это встреча двух сексуальных партнеров, и единственный экстаз — это экстаз "маленькой вечности наслаждения", в которой каждый утверждает себя как самый необходимый и, в результате, совершенно ненужный[14].
Феноменологический анализ, чтобы быть приемлемым, должен достаточно глубоко проникать во внутреннюю жизнь человека — до взаимодействия между человеком и нормативным порядком ценностей, до области первообразов.
Истина о женщине — это не тот или другой женский тип, даже самый замечательный по своим человеческим качествам; истина лежит в духовном плане харизм, открывающихся в первообразе женского начала, ибо этот первообраз содержит в себе и объясняет все формы женского начала. Он один трансцендирует образы верных супруг, благочестивых вдовиц и, более широко, женщин, у которых остались лишь качества, связанные с "домашним очагом", причем мерой для этого служит историческое явление: патриархат, царство самца.
В то время как имеется огромная литература о женщине, не существует ни одного подобного произведения о мужчине, то есть о мужском начале; достаточно применить тот же метод к мужчине, чтобы немедленно убедиться в его нелепости, убивающей сам принцип подобного подхода: можно ли говорить о девственном мужчине, о муже, о вдовце или о приходском деятеле? Но даже если женщина является "продуктом" мужской цивилизации, то о мужчине можно сказать то же самое; и действительно, мужское существо ставит ту же проблему. Как проницательно заметил Мерло-Понти[15], мужчина также не является "естественным видом", но — "исторической идеей".
Конечно, речь идет не о том, чтобы из женщины делать "товарища", мужеподобную амазонку; с другой стороны, нельзя также использовать женщин для церковной "семейной жизни" в более широком смысле этого слова. Еще раз повторим: речь идет о дополнительном харизматическом состоянии, о том, что женщина привносит в единую человеческую реальность в качестве конститутивного элемента.
Даже в классическом благочестии можно заметить след левого уклона. Почитание Богородицы резко возросло, из Нее сделали третье существо, сущность которого не имеет ничего общего с сущностью других женщин; Она — Дева и Мать, но не женщина. Между Пресвятой Девой и орудием диавола, искушавшим отшельников, как будто не может быть ничего среднего. В самом чуде девственного зачатия Пресвятая Дева выходит за рамки человеческого, и так появляется разрыв между онтологическими уровнями. Однако всякое упрощение дает лишь кажущуюся ясность за счет путаницы в отношении более глубоких вещей. Например, мы увидим дальше, что вопрос женского священства находит решение на уровне харизматическом, а не физиологическом. Также и "глубинная психология" указывает на ошибку .которая кроется в простом бегстве от женского начала: одиночество ничего не может изменить, так как мужчина снова встречается с женским началом в своей собственной душе ("ani-та" — женская сторона) и в своих неврозах.
Падение выделило яды "несчастного сознания". Женское и мужское начала оказались в конфликтном противопоставлении, образовали дурную полярность, и этот конфликт доходит до отчаяния, до судорожного противоборства. С другой стороны, в одном аграфе (во Втором послании священномученика Климента Римского) приводятся слова Господа о последних временах: "Царствие Божие придет тогда, когда двое станут одно и когда мужское начало изменится по отношению к женскому началу". Это — время конечной интеграции и гармонии компонент: "Се, творю все новое" (Откр. 21.5). Эта мысль еще точнее выражена в другом аграфе (Послание Варнавы): "Вот, я творю последнего как первого". "Противоречия превращаются в противоположности" и поднимаются до своего "совпадения" (coincidentia opposilorum определяет Божественное, согласно Николаю Кузанскому).
Finis amoris, ut duo unumflant: в свете Конца эти слова относятся к единству, охватывающему мужское и женское начала, становятся эсхатологическим знамением человеческой судьбы, знамением приближения Царствия Божьего, Образ которого этот Конец нам показывает[16].
