Разбросало нас всех…
Кто куда попал…
Кто-то за Урал учебу продолжать отправился, кто-то в Москве остался, а я в Ленинград попал, на Невском пятачке оказался…
Вот где ад был…
Из наших, почитай, никого целыми не осталось. И я бы тоже не остался живой, если бы молиться не стал.
Прямо передо мной тогда мина разорвалась…
Но я, — вы, конечно, не поверите! — не разрыв перед собою увидел, а преподобного Сергия… Как тогда в церкви…
И как тогда, очнулся уже в госпитале. Сам цел, а лицо все иссечено осколками…
— Да… — проговорил собеседник. — Такую вот историю мне юнга Иванов рассказал.
— Чего же здесь удивительного? — сказал я. — На войне много таких историй происходило. Почти с каждым фронтовиком какое-нибудь чудо было. Мне один фронтовик говорил, дескать, с кем чуда не произошло, все там остались лежать…
— Верно, конечно, про чудеса… — согласился собеседник. — Только тут другое… Мы ведь с бывшим юнгой Ивановым в храме разговаривали, как раз возле стены, на которой фреска. Преподобные Сергий и Герман Валаамские… Похоже, что юнга Иванов эту фреску и должен был счистить, как комиссар приказывал… И вот посмотрел я на Сергия, и снова словно током ударило. Лик его ну точь-в-точь как лицо у юнги Иванова изуродован был!
— Как же так? — помолчав, спросил я. — Как же вы себя верующим человеком не считаете, если такое видели?
— Как? — собеседник попытался усмехнуться. — Не знаю… Видеть всякое приходилось, да столько всего наделано, что страшно, понимаете ли, верить. Страшнее всего это для нас…
На этот раз моему собеседнику удалось усмехнуться.
Хотя, может быть, лучше он и не пытался бы усмехаться…
Литургия закончилась.
В храме остались те, что ожидали заказанных служб, да еще любопытствующие. Они толпились у прилавка, где торговали свечами и книгами, разглядывая иконы, бродили по церкви.
Вот хорошенькая молодая женщина в пушистой меховой шапке остановилась возле иконы Казанской Божией Матери, зашептала что-то, потом неумело перекрестилась и уже хотела отойти. Но нагнулась к иконе поближе, как в зеркале, рассматривая свое отражение. Поправила выбившуюся из-под шапки прядку и, почувствовав осуждающий взгляд, оглянулась на Марину и быстро отошла.
Марина тоже смущенно опустила глаза. Что ей было осуждать эту женщину, если еще год назад и сама она тоже не знала, как и когда креститься, где встать в храме…
Догорали на канунном столике свечи. Крест с распятым на нем Спасителем возвышался над трепетными огоньками…
Ожидание затягивалось, но наконец появился и батюшка.
Крепкий, чернобородый, он вышел из алтаря с кадилом в руке, и панихида началась.
Марина в последний раз оглянулась, но муж — панихиду она заказала по свекрови, сегодня была годовщина ее смерти — все еще не появился. Наверное, задерживался по своим делам. Вздохнув, Марина зажгла свечку, что держала в руке, и застыла, наблюдая за службой.
— Упокой, Боже, рабы Твоя, и учини я в раи, идеже лицы святых, Господи, и праведницы сияют яко светила; усопшия рабы Твоя упокой, презирая их вся согрешения… — звучали под сводами церкви высокие, скорбные слова.
Помахивая кадилом, священник подошел к подоконнику и взял лежащие там записочки.
Когда он первый раз оглашал имена, Марина отвлеклась и пропустила имя свекрови. Снова зазвучали слова молитв, и Марина решила больше не думать, успеет или нет застать хотя бы окончание панихиды муж. Глядя на огонечек своей свечи, повторяла она вслед за священником знакомые слова и теперь уже не пропустила, когда прозвучало имя свекрови. Только почему-то записку батюшка прочитал неправильно, вместо «приснопамятной», как положено в годовщину памяти, произнес «новопреставленной Марии»…
«Батюшка, дорогой… — мысленно поправила его Марина. Приснопамятной… Присно-па-мят-ной Марии, батюшка…»
— Спасе наш, с праведными рабы Твоя, и сия всели во дворы Твоя, якоже есть писано, презирая яко Благ прегрешения их, вольныя и невольныя, и вся яже в ведении и не в ведении, Человеколюбче… — звучали слова, и скорбный Спаситель возвышался на кресте над застывшими с зажженными свечами в руках людьми.
И снова, когда начал перебирать записки священник, — Иоанна, Антония, Сергия, Андрея, Андрея, Сергия, Любови, Александры, Павла… — зазвучали имена.
«Приснопамятной Марии, батюшка… — снова подумала Марина. — Прис-но-па-мят-ной…»
Священник вдруг прервал скороговорку. Поднес записочку поближе, потом поднял голову, оглядывая собравшихся, снова посмотрел в бумажку. — Приснопамятной Марии… — медленно и старательно, словно первоклассник, прочитал он и дальше снова перешел на обычную скороговорку, перебирая записки.
Марине даже не по себе стало.
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную…» — тихо, одними губами прошептала она.
Кто-то осторожно тронул ее за плечо. Марина оглянулась и увидела мужа.
— Успел все-таки… — прошептал он.
Подошел к канонному столику и поставил там свою свечку. Уже прозвучали — «Вечная память» — последние слова молитвы, и панихида кончилась…
— Жалко все-таки, что я не знала твою маму… — сказала Марина, когда уже шли домой. — Я даже не представляю ее себе.
— А как ты ее можешь представить, если она умерла, когда мы еще и незнакомы были… — муж покачал головой. — Представить страшно, как давно это было. Четверть века уже прошло. Надо будет все-таки позвонить сестре и отпеть хоть заочно.
— Как?! — Марина остановилась. — Вы не отпевали ее?!
— Где?! — муж покачал головой. — У нас же нигде близко церкви не было. Да и сами тогда мы некрещеные были.
— А я и не знала, что она не отпетая еще… — тихо проговорила Марина. — Как же так?
— Надо отпеть… — думая о чем-то своем, проговорил муж. — Не собраться никак с делами этими.
Оставшуюся до дома дорогу прошли молча.
Когда ни зайдешь в храм, у этой иконы всегда горят свечи…
И так размещен образ, что кажется, будто пламя свечей, отражающееся в стекле киота, и рассеивает сгустившиеся на иконе сумерки, и пространство, где находится Богородица, смыкается с пространством храма.
Не от того ли такая удивительная молитвенная тишина стоит тут…
А недавно мне довелось узнать и историю появления этой иконы в храме.
Настоятель рассказал, что они выкупили икону у одного своего прихожанина за 10 000 долларов.
— За сколько?!
— Все переспрашивают… — вздохнул настоятель. — А главное, что мы тогда только начинали восстанавливать храм. Денег ни на что не было, но все равно, когда увидели икону, хотя и несуразной нам цена показалась, решили купить. Правда, договорились, что сумму эту храм будет выплачивать частями.
— И как же выплачивали?
— Сам не знаю… — сказал священник. — Однажды я даже взмолился, когда на исповеди владелец иконы подошел ко мне… Отдай, говорю, икону так. Ты же православный человек… Видишь ведь, нет денег у нас…
— Нет! — ответил он. — Не могу без денег отдать.
— Не понимаю тебя… — сказал я. — Ты ведь не молодой уже. Пенсию получаешь хорошую… Куда тебе такие деньги?
— Сыну хочу помочь…
— А он что? Инвалид у тебя? Или несовершеннолетний?
— Почему инвалид? Здоровый мужик. И зарабатывает неплохо…
— А чего же тогда ты помогать ему собираешься?
— Так родной ведь… Кому же помогать, если не родному?
— А церковь что, не родная тебе?
— Родная… — говорит. — Только сыну я должен помочь…
Священник прервал свой рассказ.
Подошел к иконе, перекрестился.
— И больше вы уже не говорили про это? — спросил я, когда священник завершил молитву.
— Не говорили… Это вообще последний наш разговор и был… Не успели мы ему деньги за икону отдать… Помер он.
— Значит, получается, что все-таки пожертвовал он икону в храм?
— Нет-нет… — покачал головой священник. — Мы сыну его деньги потом отдавали. Он еще проценты с нас стребовать хотел.
— Проценты?!
— Да… Такой вот человек оказался. А я ведь ему вначале тоже предложил пожертвовать икону на помин души отца…
— Ну, он, видно, не верующий был…
— Не верующий… — вздохнул священник. — Только, знаете, что он сказал мне?
— Что?
— Он сказал, что, если бы и верил в эту, как он выразился, муру, все равно бы ни копейки на помин души отца не дал… Я, говорит, может быть, еще и заплатил бы, чтобы наоборот получилось…
— Что наоборот? — спросил я.
— Вот я тоже у него спросил так, а он только захохотал в ответ… До сих пор, понимаете ли, этот смех вспоминаю…
Священник перекрестился.
