В этой среде, пропитанной шовинизмом и увлеченной стремлением строить демократию без религиозных основ на почве позитивистического миропонимания, наш младший сын Андрей был бы поставлен в неблагоприятные условия для духовного развития и, став подданным Чехословакии, считался бы, как русский, гражданином второго разряда. Поэтому мы решили отдать его в школу, в которой преподавание велось бы на одном из мировых языков Западной Европы. Помня заявление Андрея, что первым иностранным языком, которому он хочет научиться, должен быть английский и сам увлекаясь этим языком, я приобрел двухтомный самоучитель английского языка под редакциею Джона Томсона и, когда Андрею исполнилось семь лет, начал учить его. Пользуясь всяким случаем, за обедом и ужином, во время прогулок, я задавал ему вопросы из самоучителя: What is the time? Are You hungry? и т. п. Через два года он достиг таких успехов, что мы могли уже читать роман Вальтера Скотта „Talisman" в обработке для детей или даже такую книгу, как „Hereword The Wake". Эти книги присылала нам из Лондона Н. А. Деддингтон. Я подумывал уже о том, хватит ли у нас средств, чтобы послать Андрея в Париж к старшим сыновьям и учить его там в английской школе. В 1927 г., когда пора было определить Андрюшу в школу, я увидел объявление о том, что с осени в Праге открывается English Grammar School. Это была реальная гимназия с английским языком преподавания. Мы тотчас же зачислили Андрея в эту школу и осенью он был принят в нее. К Рождеству принятые осенью дети были разделены на два класса — приготовительный и первый. Наш Андрей, как знакомый уже с языком, был зачислен в первый класс. В этом первом году существования школы в первом классе было всего лишь около десяти учеников, мальчиков и девочек. Большинство были дети, родившиеся в Северной Америке в семьях дипломатов, консулов, коммерсантов. Они лучше знали английский язык, чем чешский, и потому в их классе вплоть до конца курса гимназии установилась привычка говорить не только на уроках, но и в общении друг с другом по–английски. Через восемь лет, когда Андрюша кончал гимназию, он хорошо владел английским языком и выговор у него был очень хороппш. С первого же класса он очень заинтересовался латинским языком. Английский учебник был превосходно составлен: он вводил в латинский язык так легко и свободно, как современные самоучители живых языков. Андрей учился хорошо, английские учителя любили его и курс школы он прошел «с отличием». Только с одною или двумя чешскими учительницами, которые будучи «прогрессивными», проявляли пренебрежение к царской России, он вступал иногда в столкновения, удачно защищая Россию, к которой в то время питал пылкую любовь. Так, когда учительница сказала, что в России, вследствие отсталости ее культуры, железные дороги появились поздно, он возразил, что Царскосельская железная дорога была построена уже в 1837 г. На уроках чешской литературы учительница преподносила классу пошлейшую сатиру на Россию „Krest sv. Vladimira" Гавличка–Боровского. Это странное произведение содержит в себе безвкусную смесь древнего св. Владимира с современным Гавличку царем Александром П и глупые нападки на религию, например на просительную молитву. Андрей, будучи очень религиозным, возмущался и указывал на недостатки этого сочинения. Уже в школе у него обнаружился особенный интерес к истории Европы и ко всем вопросам, связанным с учением о государстве. Кроме того, начиная с четырнадцатилетнего возраста он во время прогулок стал задавать мне вопросы философского характера и к концу гимназического курса приобрел уже ясное представление о моей системе философии. Очень рано проявилась у Андрея любовь и способность к музыке. В Праге Борис продолжал понемногу свои занятия музыкою, беря уроки у выдающейся пианистки и замечательной преподавательницы музыки Елены Максимовны Покровской. Мы дарили ему к праздникам дешевые издания партитур симфоний Бетховена. Партитуру V–ой симфонии Борис часто просматривал и напевал. При этом присутствовал и Андрей и таким образом хорошо ознакомился с этою симфониею. В 1925 г., когда Андрею было всего восемь jieT, мы собрались пойти в концерт в Сметановом зале, где Пражская филармония объявила концерт, состоявший из V–ой симфонии Бетховена и VI–ой симфонии Чайковского. Андрей стал настаивать, чтобы мы взяли его с собой. Мы уступили его просьбам, не надеясь все же, что он будет в состоянии слушать такую серьезную музыку. В действительности однако он прослушал всю симфонию с большим напряжением и явным пониманием. После этого, боясь утомления его, мы хотели увести его домой, но он запротествоал и прослушал с неослабным вниманием также шестую симфонию Чайковского. После этого, конечно, было решено, что он тоже начнет брать уроки музыки у Покровской. Метод ее преподавания своеобразный. Она не задавала своим ученикам никаких скучных упражнений, а сразу начинала с небольших пьес, переходя очень быстро к пьесам все более сложным. Ученик должен был только изредка исполнять пьесу целиком и упражняться, главным образом, над теми отрывками ее, которые ему не удавались и затрудняли его. Учась в английской гимназии, Андрей мог упражняться не каждый день и очень понемногу. Тем не менее он достиг значительных успехов. Приятно было слушать, когда он играл, например „Aufenthalt" Шуберта–Листа. Будучи в восьмом классе гимназии, он уже хорошо исполнял первую часть концерта C‑moll Бетховена. Е. М. Покровская и Андрей играли эту часть концерта на двух роялях.
Сердечные припадки, мучившие меня со времени революции 1905 г. и прекратившиеся, как только началась революция 1917 г., возобновились после нашего приезда в Чехословакию. В Збраславе во дворе Velki Hospody был флигель, в котором жил врач С. Н. Литов и б. профессор анатомии Старков. Литов, внимательный врач и добрый человек, нередко наблюдал эти припадки и решительно уверял меня, что никакого органического порока в моем сердце нет. Тем не менее припадки были чрезвычайно мучительны: пульс доходил до 150 в минуту и более, являлось мучительное ожидание приближающейся кончины. После долгих исканий я нашел средство против этой болезни. Как только начинался припадок, нередко часа в три ночи, я накидывал на себя платье и начинал, медленно ходя по комнате или выходя на балкон, читать наиболее любимую мою, полную глубокого философского содержания молитву к Духу Святому «Царю Небесный»… Потом, когда припадок начинал ослабевать, я садился за стол и читал какие‑либо главы Евангелия до полного успокоения. Молитва сосредоточивала мое внимание на своем возвышенном содержании и создавала живую уверенность в том, что телесная смерть не страшна, потому что Бог не оставит нас в эту минуту. Замечательно, что с течением времени припадки стали проходить быстрее и становились все менее интенсивными. Наконец, они совсем перестали повторяться и перед самым засыпанием нужно было для защиты от них только прочесть несколько молитв.[40] Вскоре после нашего приезда в Прагу я получил письмо от доктора психиатрии Николая Евграфовича Осипова, б. приват–доцента Московского университета. Н. Е. писал мне, что он высоко ценит мою философскую деятельность, привез с собою из Москвы все мои сочинения, применяет мою систему для решения вопросов психиатрии и хочет познакомиться со мною. Знакомство это доставило и мне, и всем членам нашей семьи большое удовольствие. Н. Е. был человек добрый, разносторонне образованный, наблюдательный и остроумный. Жил он вместе с семьею б. московского текстильного фабриканта В. С. Рябова, жена которого Валентина Александровна увлекалась религиозно–философскими проблемами и читала произведения от. Сергия Булгакова, Бердяева, мои. Каждый приезд Николая Евграфовича и Валентины Александровны к нам или нас к ним был для нас праздником. Многие вопросы психиатрии мы обсуждали с Н. Е. и я надеялся, что он, увлекаясь учениями Фрейда, но относясь к ним критически, переработает фрейдизм, положив в его основу мой персонализм. Тяжелая болезнь сердца Н. Е. разрушила эти планы и унесла его в могилу 19 февраля 1934 г. Друзья и почитатели его издали в его память сборник статей под заглавием «Жизнь и смерть», два тома.
Не меньшую радость доставляло нам общение с Сергеем Владиславичем Завадским, б. прокурором Судебной Палаты в Петрограде, ставшим сенатором при Временном правительстве. Сергей Владиславич был человеком исключительного благородства; в сложных общественных вопросах и конфликтах его решения могли служить гарантиею моральной правильности поведения. Во всей его фигуре, манере речи и обхождении был отпечаток утонченной дворянской тургеневской культуры. На Юридическом факультете Русского университета в Праге С. В. был профессором гражданского права. Теоретические и практические знания его в области юриспруденции были замечательны. С. В. особенно любил и высоко ценил русский суд в том виде, как он был организован благодаря реформам Александра П; благодаря долголетней службе на всех ступенях этого суда, он знал его особенности в совершенстве и углубил эти сведения сравнением с юстициею в Западной Европе и Северной Америке, где он во время поездок за границу посещал заседания суда. Свои мысли о русском суде он изложил в десяти двухчасовых популярных лекциях, прочитанных им в Русском Свободном университете за полгода до своей кончины. Опубликование этого курса было бы очень полезно и для русских, и для западных европейцев.
