Затем Гарнак переходит к разбору остальных выражений, составляющих содержание второго члена. Приведя эти выражения, немецкий ученый замечает: все эти выражения в существе дела согласны с первоначальным евангельским благовестием, — согласны, но не вполне. «Если бы здесь находились только слова «Распятого при Понтии Пилате и погребенного, в третий день воскресшего из мертвых, сидящего одесную Отца, откуда Он придет судить живых и мертвых», то нельзя было бы усматривать никакого различия между Символом и первоевангельской проповедью. Но прибавка здесь слов «рожденного от Св. Духа и Марии Девы» указывает, что здесь мы имеем дело не с первоначальным евангельским благовестием; в пользу моего воззрения можно привести самые основательные исторические показания; ибо 1) таких слов нет во всех посланиях апостола Павла и вообще во всех посланиях Нового Завета; 2) их нельзя найти в Евангелии от Марка и с какой–либо уверенностью в Евангелии от Иоанна; 3) генеалогии Иисуса, находящиеся в Евангелиях от Матфея и Луки, ведут происхождение Его от Иосифа, а не от Марии; 4) все четыре Евангелия — два непосредственно, а два опосредованно — свидетельствуют, что первоначальная евангельская проповедь о Христе Иисусе начиналась Его крещением. — Это несомненный факт, что учение о рождении Христа от Св. Духа и Марии Девы уже в середине II в. и даже несколько раньше сделалось твердым звеном христианского Предания; но, с другой стороны, несомненно и то, что такое учение не находило никакого места в древнейшем благовестии. Это благовестие открывалось возвещением об Иисусе Христе, сыне Давидовом по плоти, Сыне Божием по Духу (ср.: Рим. 1, 3 и сл.), или же возвещением о крещении Христа Иоанном и сошествии Св. Духа на Него. Если же в Апостольском символе не встречается указания на его сыновство по Давиду, на крещение и нисшествие Св. Духа на Христа и если вместо всего этого внесено учение о рождении от Св. Духа и Марии, то это составляет новость По сравнению с древнейшим благовестием; а это, в свою очередь, доказывает, что Символ принадлежит не к самому древнему времени и наравне с Евангелиями от Матфея и Луки не составляет древнейшей ступени евангельской истории. Впоследствии, уже вскоре после времени появления нашего Символа, Церковь стала требовать, чтобы выражение «Дева» было понимаемо по отношению к Марии в смысле приснодевства».
Другим отступлением во втором члене от древнейшей евангельской проповеди Гарнак считает очень яркое указание на вознесение Христа. «В древнейшем благовестии не было такого учения. В первом Павловом послании к Коринфянам, в посланиях Климента, Игнатия и Поликарпа и в «Пастыре» Ерма вообще не упоминается о вознесении; нет указания на это же и в первых трех Евангелиях.
А если мы в настоящее время в этих Евангелиях читаем подобное известие, то это позднейшая прибавка, как доказывает история текста (?). В некоторых из древнейших свидетельств указание на воскресение Христа сливалось в одно с представлением о сидении Его одесную Бога, но безо всякого упоминания о вознесении; по посланию Варнавы, воскресение и вознесение совершились в один и тот же день; в Новом Завете только книга Деяний указывает, что между этими фактами протекло 40 дней; другие древние свидетельства дают нам еще иной промежуток и даже определяют его 18–ю месяцами. Из такого колебания, продолжавшегося долго, открывается, что древнейшее благовестие один и тот же факт (воскресение) описывало различными словами и что разделение (дифференцирование) одного факта на многие отдельные акты относится к позднейшему времени. Во всяком случае, указание на «воскресение Христа из мертвых требовало пополнения, ибо нужно было веровать не в одно Его восстание из мертвых, но и в то, что Он столь возвысился, что получил власть и господство на небе и земле. Последнее верование в древнейшем благовестии выражалось неодинаково: или представлением о Его вознесении, или же о Его сидении одесную Бога».
Третий член. — «Верую во Св. Духа». Кажется, что Дух Св., говорит Гарнак, понимался в Символе не в смысле лица (ипостаси), а в смысле силы или дара божественного. По крайней мере, так вообще понимали тогда Духа Святаго. Около середины II в., когда возник Символ, еще не веровали в Духа Св. как отдельное лицо. Подобное верование появилось много позже, даже в середине IV в. большая часть христиан не держалась этого верования (?). Поэтому, кто вносит в Символ, пишет Гарнак, учение о трех лицах Божества, тот объясняет его вопреки его первоначальному смыслу и перетолковывает его. Итак, Дух Св. понимается в Символе в качестве божественного дара. Обнаружением и выражением этого дара служат три блага, которые затем и исчисляются в Символе, это — «св. Церковь», «отпущение грехов» и «воскресение плоти». Но не все эти три блага входили в состав первохристианской проповеди, заявляет Гарнак. В самом деле, апостол Павел говорит: «Скажу вам, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления» (1 Кор. 15, 50); и в Евангелии от Иоанна написано: «Дух животворит, плоть не пользует нимало» (6, 63). Значит, если Символ понимает воскресение из мертвых и вечную жизнь в смысле воскресения плоти, то в этом случае послеапостольская Церковь переступила ту грань, которая отделяет эту Церковь от древнейшего благовестия. Правда, едва ли можно сомневаться в том, что некоторые из первохристиан учили о воскресении плоти, но это не было общим учением. Церковь тогда учила или о воскресении вообще, без дальнейших подробностей, или о вечной жизни. Учение же о «воскресении плоти» возникло в Церкви вследствие борьбы с гностицизмом. Значит, Церковь приняла это учение ввиду временной нужды; а если так, замечает Гарнак, то рассматриваемая формула не заслуживает защиты.
На последних страницах своей книжки Гарнак подвергает оценке те прибавки и распространения, которые стали принадлежностью новоримского Символа. Автор немного занимается этим делом, так же поступим и мы. Большую часть этих прибавок он считает несущественными стилистическими распространениями. С несколько большим вниманием он останавливается лишь на трех: «снисшедший во ад», «Кафолическая Церковь», «общение святых». Мы, со своей стороны, передадим его замечания лишь по поводу двух первых тезисов Символа. — «Снисшедший во ад». Это выражение, по мнению Гарнака, привнесено в Символы не раньше IV в. на Западе, на Востоке же оно не встречается ни в Никейском, ни в Константинопольском символе. Но самая мысль о снисшествии Христа во ад встречается у писателей как церковных, так и еретических еще во II в. (Быть может, на основании 1 Петр. 3, 19.) После того как этот тезис был внесен в Символ, его начали истолковывать, но объяснения были Не одинаковы. «Насколько я знаю, — говорит Гарнак, — в древности едва ли кто при этом думал о действительном аде, но, скорее, разумели преисподнюю, некое темное место, царство мертвых». Что карается выражения «Кафолическая Церковь», то берлинский ученый делает по этому поводу такие замечания: «Название Церкви «кафолической» очень древне в церковной литературе, по крайней мере, так же древне, как древнеримский Символ, и встречается впервые на Востоке. Оно первоначально означало нечто другое, как «общая» Церковь, все христианство. Оно относилось к невидимой (небесной) Церкви». Позднее оно изменило свой смысл: этим именем стали означать видимую Православную Церковь, в отличие от еретических обществ. Последнее понимание автор, очевидно, считает натянутым.
В заключение критической части своей работы Гарнак делает несколько похвальных замечаний по адресу древнеримского Символа. Вот эти похвальные замечания: «Кто после чтения мужей апостольских и апологетов обратится к древнеримскому крещальному Символу, тот с благодарным удивлением признает в этом Символе чистоту веры Римской церкви. Если примем в расчет, какие странные и необыкновенные (?) идеи уже и тогда стали проникать в христианское благовестив, как хилиазм и апокалиптика — с одной стороны, номизм (?) и греческая философия — с другой грозили повредить Евангелию, то древнеримский Символ покажется вдвойне велик и достопочтенен. Но не должно скрывать, — добавляет автор, — что в Символе мы напрасно стали бы искать указание на Христову проповедь, на Христа как Спасителя бедных и больных, мытарей и грешников, вообще указание на Его личность, как Она освещена в Евангелиях. В этом отношении Символ несовершенен, ибо ни один Символ нельзя назвать совершенным, коль скоро он не рисует перед нашими глазами и не запечатлевает в сердце Спасителя».
В рассматриваемой книжке Гарнака находится «Послесловие», в котором есть несколько мыслей, которые мы считаем нужным отметить, так как они знакомят нас с общими воззрениями этого ученого на Символ вообще. «Мы желаем, — пишет он, — свободного, но ясного исповедания (Символа) и не выносим несовершенств древнего исповедания (Символа). Мы считаем себя обязанными указывать на эти несовершенства, стремиться к тому, чтобы не почитали их чемто существенным, и содействовать изменению их к лучшему». «Мы должны направлять свои усилия к тому, чтобы наступило время, когда бы все соблазнительное в Символе было исправлено более решительно, чем как это возможно теперь. Кроме этого, нужно, чтобы наша совесть не отягощалась формулами, которые не содержат прямого учения о спасении, хотя бы они и находились по букве в соответствии с Библией или древнейшим благовестием, ибо и эти последние также носят на себе преходящие черты своего времени». «Преимущественное право и священная обязанность евангелических теологов состоят в том, чтобы, не беспокоясь о чьем–либо благоволении или неблаговолении, трудиться в интересах чистого понимания Евангелия и открыто объявлять о том, что, по их убеждению, соответствует или не соответствует истине».
