Болгарский царь Петр совместно с патриархом Феогностом в X веке начал борьбу с богомилами, которая продолжалась вплоть до османского вторжения. В годы царя Бориса в болгарских церквах гремела анафема:
«Так как вселукавый наш враг-дьявол рассеял по всей болгарской земле манихейскую ересь, смешав ее с масалианской , тем, кто является начинателями этой ереси, анафема.
Попу Богомилу, который при царе Петре воспринял эту манихейскую ересь и распространил ее в болгарской земле, добавив, что Христос-бог наш родился от святой богородицы приснодевы Марии лишь по видимости и по видимости был распят, но вознес воспринятую плоть и оставил ее в воздухе, его [попа Богомила] прошлым и существующим ныне ученикам, называемым апостолами, анафема.
Тем, которые имеют дружбу с ними и по единодушию едят и пьют с ними и получают дары от них как их единомышленники, анафема.
Тем, кто называет сатану творцом всего видимого и повелителем дождя, града и всего, что произрастает на земле, анафема.
Тем, которые говорят, что сатана создал Адама и Еву, анафема...
Тем, которые отвергают поклонение честному и животворящему кресту и святым и священным иконам, анафема...
Тем, которые называют простыми домами святые божьи церкви, в которых освящается и обновляется все христианство и славится божье имя, анафема трижды...»
Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его намного легче.
Пословица
Зерна мистических идей падают на благодатную почву только в разоренной стране.
Именно такой и была Византия. Генуя и отчасти Венеция высасывали из нее все соки. Дешевые готовые изделия массового спроса, завезенные из итальянских городов, разрушали собственное производство, разоряли византийских ремесленников, но защититься от них таможенными пошлинами не было никакой возможности, – таковы были жесткие условия генуэзцев, поставленные ими еще в 1261 году, когда они помогли сесть на престол Палеологам. Наоборот, генуэзцы забирали себе семь восьмых (!) таможенных пошлин с транзитных международных караванов – с того, на чем могла бы богатеть Византия, – но оказывалось, что ее внешний долг только возрастает! Более дорогие византийские товары лежали не купленными, а ремесленники голодали и лишь облизывались, глядя на базарные цены. Жить в Византии было нечем, а тем временем на византийские деньги, на деньги половцев и бродников, ограбляемых под видом торговли в Крыму, на Нижнем Дону и в Приазовье, цвели Венеция и Генуя: здесь начиналось то, что позже назовут Кватроченто и Чинквеченто ...
В Византии же центральная власть никого и ни от кого уже не могла защитить. Прониары, владетели поместий и целых регионов, вершившие свою власть с помощью дружин, стратиги городов со своими наемниками, настоятели монастырей со своими монахами, каждый из которых имел оружие и готов был в любую минуту взять его в руки, – все они видели, что рассчитывать на помощь от центра не приходится. Византия расползлась на лоскутки. Но и города, и монастыри, и сельские лендлорды еще не умирали от голода. Они могли терпеть и ждать.
От голода умирали простолюдины. А дервиши, пришедшие из-за проливов, нашептывали такую убедительную, такую понятную фразу: «Вы работаете – а они отнимают у вас последний кусок хлеба, убивая ваших детей!» Но кто были «они»? Палеологи? Генуэзцы? Кантакузин? Разбираться было некогда. Терпение народа исчерпалось до донышка и лопнуло. Расползшаяся на лоскутки страна обратилась в кровавую кашу. Это движение получило название «восстание зелотов».
Почему они так назвали себя? Зелотами (евр. канаим), т.е. «ревнителями [веры]», в первые годы по рождеству во плоти Слова назвали себя иудеи, восставшие против римского владычества, отказывающиеся платить Риму налоги и признать над собой иную власть, кроме власти Господней. Политическую свободу они сделали религиозной заповедью, а подчинение власти Рима назвали смертным грехом, равным идолопоклонству. Они «обладали ... необузданной любовью к свободе. ... Никакая смерть не казалась им страшною, да и никакое убийство (даже родственников и друзей) их не удерживало от того, чтобы отстоять принципы свободы» . Самые яростные зелоты, овладевшие секретами конспирации и организованные в террористические группы, называли себя сикариями (кинжальщиками).
Для Генуи Византия – лишь кормушка, и рыцарские услуги Генуи Палеологам обходились в такую копеечку, которую она уже не в силах платить. «Великий доместик» Византии, главнокомандующий ее армией, владелец колоссальных поместий Иоанн Кантакузин это прекрасно понимал. Понимал он и то, что Западу – Франции, Священной Римской империи, Королевству обеих Сицилий, папскому престолу – Византия была только костью в горле. Горлом были проливы. Не будь ее – у них бы только улучшился аппетит. Но кто же поможет справиться с Генуей? Золотая Орда? – ее союзник. Египетские мамлюки? – ее союзники...
Турки! Генуя, зажав их меж своими союзниками, не дает им воспользоваться всеми выгодами их географического положения. Турки – враги генуэзцев. Но не восклицательный знак нужно поставить здесь, а вопросительный, и, может быть, не один, ибо такую резкую смену государственного курса и внешнеполитических ориентиров многие квалифицируют не более и не менее как государственную измену... Впрочем, эти «многие» – из стана соратников Палеологов, но ведь есть много аристократических фамилий, земельных собственников, которые отнесутся к такому шагу с пониманием... Есть еще одна точка опоры: афонские православные монахи, давно ставшие в оппозицию Палеологам, навязывающим им унию с католицизмом...
Это был шаг не отчаяния, а точного политического расчета. Кантакузин, видя неизбежность гибели ромейской державы, если немедленно не будут предприняты шаги для освобождения от власти Генуи, обратился к османскому султану Орхану, и, получив от него принципиальное согласие на помощь, объявил себя императором Византии. Сторонники Палеологов этому, естественно, воспротивились...
Сначала полыхнуло в Адрианополе... Пришедшее сюда письмо Кантакузина с извещением о его вступлении на престол, которого с нетерпением ждали и стратиг города и прониары ближайших поместий, было торжественно зачитано с лобного места. В толпе послышались крики возмущения:
– Турецкий прихвостень!
– Чем один кровопийца лучше другого!
– В генуэзскую-то мошну денежки как текли, так и течь будут!
– Итальянцы – единоверцы, а турки нас обрежут и вино запретят пить!
Стражники выхватили некоторых недовольных и здесь же высекли их плетьми. А ночью по городу замелькали серые фигуры. Землекоп Вранко, базарный носильщик Мугдуф и разорившийся торговец мясом Франгопуло убеждали сторонников, что их час пришел. С раннего утра в городе начался кровавый ад: простолюдины разбивали лавки торговцев, врывались в богатые дома, грабя, убивая и насилуя всех, кто попадался под руку. Впрочем, кое-кто из купцов и аристократов, заранее знавших о заговоре, успели скрыться из города: всю ночь скрипели их каруцы у городских застав, где озлобленные стражники требовали непомерных денег, чтобы открыть ворота, – и тут же снова закрывали их пред следующим беглецом.
Впрочем, многих богатеев взяли в плен и заперли под стражей в городских башнях, намереваясь получить выкуп, – часто должники тащили в башни своих кредиторов, обвиняя их в том, что они – на стороне Кантакузина, что сплошь и рядом было правдой, и обещая выпустить, если те простят им долги...
Чту было народу в малолетнем Палеологе , за провозглашение государем которого он повсюду выступал? Только то, что «богатеи его не приемлют, значит, он – за народ!» Знатные же и образованные видели, что Кантакузин выдвинул единственно приемлемую программу выхода Византии из катастрофы, – но, даже побуждаемые жаждой перемен, не торопились выступать в его поддержку, видя остервенение народа...
Восставшие бедняки грабили все подряд. Болезнь растекалась по империи, подобно моровой язве. Умеренным и покорным, каким он был еще только вчера, не желал оставаться никто... Поднимались город за городом, слыша о происходящем по соседству...
В Фессалониках восставшие захватили в плен не только многих знатных граждан, но и некоторых членов семьи протостратора Синадина, правителя города и друга Кантакузина. В их руках мелькали не только топоры и косы, но и не известно откуда взявшиеся в большом количестве арбалеты, новое и редкостное по тем временам оружие.
Именно здесь восставшие ремесленники и купцы назвали себя зелотами. Взяв большой напрестольный крест из алтаря храма, они водрузили его на древко, как императорскую хоругвь, и, восклицая «In hoc signo vinces» устроили уличную манифестацию, говоря, что с ним они полны решимости идти войной против любого врага... На три дня город Фессалоники был отдан на поток и разграбление любому, кто желал участвовать в грабежах, и опустошался, словно был захвачен врагами. Зелоты конфисковали монастырские земли и очистили монастырские закрома и подвалы. Они пригласили возглавить их видного члена императорской семьи – Андрея Палеолога, – и он принял приглашение...
