А еще я радуюсь тому, что мне не встретился известинский автор Сергей Лесков. Мне было бы тяжело удержаться от более чем резких слов или даже от оплеухи. В рождественском номере «Известий» за 2003 год этот хам ничтоже сумняся повторил гнуснейший талмудический антихристианский выпад, выдав его за мнение «современных ученых» — «Исходя из нравов той эпохи, можно предположить, что Иисус был зачат в результате сексуального насилия со стороны римского центуриона». Тут уж не только Дон Кихот, но и Санчо Панса преподал бы ему несколько уроков того — как нельзя говорить о женщине, а тем более о Святой Деве.
— Что бы Вы сказали о фактах уничтожения в Афганистане памятников истории и культуры, в частности — расстрел из пушек статуй Будды?
— Мы с возмущением реагируем на такие вещи. В Афганистане давно нет ни одного буддиста. И каменные идолы не более чем памятник древней истории. Наше возмущение — это не просто негодование культурного сообщества. Оно идет из нашей памяти. Мы не забыли, что творили мусульманские фанатики на Балканах. Они рубили иконы и фрески шашками, выцарапывали глаза на святых образах, называя их идолами. Видя боль других людей, мы вспоминаем о нашей.
— Если народ не свят — можно ли считать, что он мертв?
— При условии, если он позволяет плевать на свои национальные, религиозные, культурные, исторические святыни. Есть известная формула священной войны, сказанная еще Цицероном: «За алтари и очаги». Если очаги тушатся и разоряются, а святыни оскверняются, и при этом реакции никакой нет — значит, люди готовы быть рабами.
— В данном случае — рабами чего? Или кого?
— Рабами захватчиков. Кто же еще разрушает очаги и алтари?
— Кто сейчас может считаться захватчиками?
— Сейчас противостояние идет не по паспортам. Сейчас это противостояние мировоззрений — нигилистического поколения пепси-колы и людей, которые не хотят считать себя этим поколением.
— Как вообще Вы относитесь к людям некрещеным, неправославным?
— Нет общего отношения. Что за человек? Почему он такой? Иногда я могу испытывать к такому человеку чувство моей собственной вины — когда я слышу, что этот человек пробовал войти в церковь, но вспоминает, какими словами его встретили, куда послали… Это наша вина, что мы не нашли с ним общего языка.
Очень разные бывают мотивы неверья. Есть такой атеизм, к которому я отношусь с уважением и состраданием. Это атеизм Сартра или Камю, атеизм неудачного поиска. Человек хотел бы видеть Небо живым и зрячим, но не смог. Его неверие — заноза, которую он сам ощущает в своей душе «Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно» (Борис Гребенщиков).
Но бывает, что неверие есть порождение некоего откровенного самоуверенного хамства — и в таких случаях я вспоминаю слова Иосифа Бродского: «есть мистика, есть вера, есть Господь, есть разница меж них и есть единство. Одним вредит, других спасает плоть. Неверье — слепота, но чаще — свинство».
Так вот, я очень редко встречал людей, которые чётко отдавали бы себе отчёт в своём свинстве. Есть очень небольшое число людей, которые честно отдают себе отчёт, почему они не в храме. Лишь пару раз я слышал честные признания. Однажды у меня на философском факультете был один паренек. И когда мы с ним на философском уровне уже всё выяснили, он сказал, что креститься всё-таки не будет. «Ну, почему же не будешь?» Он честно ответил: «Я женщин слишком люблю». Парень он был чрезвычайной красоты и пользовался огромным успехом среди студенток. Но он осознал и признал, что именно мешает ему принять крещение. Когда он же он подрос, поступил в аспирантуру, женился, вот тогда он и вправду крестился.
Но это был честный человек. Который честно сказал себе, где у него свербит. Не знания ему мешали, а нечто совсем другое.
И вот помочь человеку познать правду о себе — тоже задача миссионера.
А вот дальше — я уже бессилен. Дальше — это уже тайна совести человека и тайна Божьего Промысла. Мое дело — бросить семя, дать человеку некоторое представление о Православии. А когда его душа откликнется — может, не сейчас, может, через 20 лет, может, когда он полезет в петлю, — то, может быть, вспомнит: подожди, ведь была же возможность жить иначе, открывалась дверка, туда, в мир Церкви, а я не вошел. А может быть, все-таки попробовать? Отложить эту петлю до завтра, а сейчас — в храм идти? Дело миссионера — бросить семя. А когда оно взойдет — дело Владыки Нашего.
Так вот, задача миссионера — показать: «Подумай сам: может быть, ты в Церковь не идешь просто потому, что боишься жить по совести? Может быть, ты не хочешь жить в чистоте? Может быть, ты заповедей наших боишься? Не догм — а заповедей?..
— Допустим, я — кришнаит. Вот увидел я плакатик, что выступает некий православный профессор Андрей Кураев, мне стало интересно, прикольно, как говорится, и я пришел к Вам на лекцию. Как Вы себя поведете, узнав, что я — сектант?
— Непредсказуемо. Во-первых, я не ставлю своей целью очаровать, обратить всех присутствующих в свою веру, тем более прямо на лекции. Мое дело — понудить человека к труду мысли, сопоставления. Поэтому я могу даже задирать собеседника, чтобы вывести его из состояния равновесия, чтобы он, может быть, и оскорбленный ушел, но зато с четким осознанием, что его вера и православие — это разные вещи, что не надо себя тешить иллюзиями насчет нашего всеобщего братства и примирения. Пусть после этого он будет ненавидеть православие, но это лучше, чем если он будет считать: «Я кришнаит, но и православный между прочим тоже». Констатация факта, что ты находишься вне церкви, может обидеть, но эта обида может привести к тому, что человек начнет на эту тему думать и позже придет в церковь, но уже с покаянием и всерьез.
Я знаю не один десяток случаев, когда судьба человека развивалась именно по этой логике. Бывает, спустя годы человек подходит и говорит: мол, отец Андрей, простите, я тогда-то вступил с вами в диспут (или вот я прочитал такую-то вашу книжку и она меня очень обидела, как вы посмели такое сказать про моего гуру), а затем, когда я стал искать материал для того, чтобы вам ответить, я понял, что король-то и в самом деле голый.
Так что есть прямая нужда в такой полемичности. Когда на лекции, например, в университете, просят «расскажите о Христе», прекрасно понимаешь: сейчас ты будешь рассказывать о Христе, и эта вот женщина будет замечательно слушать, кивать головой, и будет по-своему медитировать под твой рассказ, но через два дня ей встретится какая-нибудь буддистская или оккультная книжка, и она с точно таким же удовольствием это пирожное тоже скушает. Ведь она тотально всеядна! Я понял, что нельзя просто рассказывать о христианстве, надо обязательно говорить: вот это в христианстве есть, а вот с этим христианство несовместимо. Нужно уметь проводить четкую различительную линию. И пусть люди даже возмущаться будут, но лучше возмущение, чем всеядность.
Но вновь скажу: я разрешаю себе наносить обиды «убеждениям» человека, но нельзя оскорблять самого человека…
Я считаю возможной такую миссионерскую тактику как проповедь через скандал. Церковь в современном мире СМИ похожа на уэллсовского человека-невидимку. Если помните, его поймали только потому, что увидели комки грязи, налипшие на ногах. Так и внутренняя жизнь церкви — спокойная, молитвенная — она не видна. Если батюшка молится по ночам за своих прихожан, его никто не замечает. А если он валяется пьяный в канаве, то это отличный скандал для газеты. Пресса замечает лишь скандал: священник какое-то необдуманное действие совершил, какое-нибудь неожиданное заявление последовало, в чем-то с государством церковь не согласилась. Вот на это обращают внимание.
И раз уж такая ситуация возникает, то иногда из нее можно извлечь пользу. Показать: мы с тобой, к сожалению, по разные стороны баррикад, тебе кажется, что ты с нами, но ты зря называешь себя именем «христианин», на деле ты адепт такой-то секты.
— Значит, Вы не фундаменталист?
— Фундаментализм мой — теоретический, а нетерпимость — идейная; могу заверить, что для моих оппонентов они не опасны. Я могу пить чай (и не только чай), с любым теоретическим оппонентом. Идейная нетерпимость и полемичность не должны переходить в нетерпимость человеческую. Мне он даже нужен, этот оппонент — чтобы мои аргументы отдать ему на суд… Когда не с кем поговорить, не с кем поспорить — это же тупик!
Увы, в нынешней церкви много реальной, буквальной, организованной нетерпимости. Но это разные вещи: одно дело — вызывать оппонента на дуэль, на словесный интеллектуальный поединок, и другое — требовать от госвластей лишить оппонентов права на проповедь и на ответ. Новые опричники, революционеры-дугинцы не устраняют врагов церкви, а лишь умножают их число. Особенно эффективно опричники превращают интеллигентов из отстраненно-благожелательных наблюдателей во вполне сознательных противников бурного церковного ренессанса.
