— Не чувствуешь ли ты теперь голодным себя, сын мой?
— Нет, я вполне сыт.
— Раздели, — сказал святой Дорофей, — и другую четверть на две части, одну из них ты можешь съедать, а другую сохрани.
Досифей исполнил слова своего наставника. Постепенно, с Божией помощью, Досифей стал употреблять в пищу вместо 6 фунтов всего только 8 лотов, ибо как и во всем, в пищи важна привычка: каждый ест такое количество, к какому успевает привыкнуть.
Всякое дело блаженный Досифей делал тихо и кротко; он прислуживал больным в больнице, и каждый благодарил его за его уход, ибо он старался всё держать в чистоте. Если же ему от усталости случалось сказать какому-нибудь болящему что-либо с гневом, то он тотчас оставлял больницу, входил в келарню и там плакал. Другие больничные служители старались в этих случаях утешать его, но старание их оставались безуспешными: Досифей оставался неумолимым к себе. Тогда они отправлялись к отцу Дорофею и говорили:
— Окажи милость, отче, узнай, о чем рыдает брат Досифей, мы не знаем сего и не можем его утешить.
Преподобный Дорофей входил и находил ученика своего сидящим на земле и плачущим. Он спрашивал его:
— Что с тобою, Досифей, о чем ты плачешь?
На это Досифей отвечал:
— Прости меня, отче, я в гневе сказал брату моему злое слово.
Тогда авва Дорофей говорил ему:
— Зачем ты гневаешься, Досифей, зачем позволяешь себе с гневом говорить своему брату? Разве ты не знаешь, что, оскорбляя его, ты оскорбляешь Христа?
Досифей склонял свою голову долу и ничего не отвечал. Когда же Дорофей видел, что Досифей уже довольно раскаялся, он тихо говорил ему:
— Бог простит тебя; встань, и с сего дня положим начало твоему исправлению, усугубим свое усердие к деланию добра, и Бог поможет нам.
Тогда Досифей вставал и с радостью принимался за свое дело, как будто получал прощение от Бога. Бывшие в больнице вскоре узнали обыкновение Досифея, и когда они видели, что Досифей плачет, то говорили:
— С Досифеем что-то приключилось, он в чем-то согрешил.
И затем обращались к блаженному Дорофею:
— Отче, ступай в келарницу, там есть для тебя дело.
Когда Дорофей входил и видел своего ученика плачущим, он разумевал, что опять Досифей сказал кому-либо злое слово, и говорил ему:
— Что с тобою, Досифей? Неужели ты опять оскорбил Бога? Неужели ты опять поддался чувству гнева? Неужели ты забыл о своем намерении исправиться?
Когда преподобный Дорофей видел, что его ученик пролил уже немало слёз, он говорил ему:
— Встань, Досифей, и да простит тебя Бог; ты же со своей стороны снова постарайся положить начало исправлению.
Утешенный сими словами, Досифей оставлял свою печаль и шел постилать постели, что он делал уже с кротостью. Постоянно исповедуясь пред своим наставником во всех делах своих и помышлениях, блаженный Досифей, постилая для болящих мягкие постели, часто говорил проходившему мимо Дорофею:
— Отче, моя совесть говорит мне, что я хорошо постилаю постели.
На сие авва Дорофей отвечал ему:
— Удивительное дело, Досифей, ты становишься хорошим слугою и отличным постельником, но из тебя не выходит хорошего инока.
Преподобный Дорофей никогда не позволял Досифею иметь к чему-либо пристрастия, и ученик исполнял все заветы своего учителя. Когда для Досифея нужна была одежда, авва Дорофей приказывал своему ученику самому сшить себе одежду и давал ткань. Блаженный Досифей удалялся и исполнял сие поручение с тщанием великим. Когда он кончал работу, авва Дорофей призывал его и говорил:
— Кончил ли ты, Досифей, свою работу?
— Да, мой отец, я хорошо сшил одежду, — отвечал Досифей.
— Иди, и отдай ее такому-то брату (он называл имя его) или больному.
Досифей с радостью исполнял сие приказание своего наставника, а блаженный Дорофей давал ему сшить другую одежду; когда он кончал и сию, наставник его говорил ему:
— Отдай ее такому-то брату!
И Досифей отдавал ее. Он никогда при сем не роптал и не говорил: «берет мою одежду и отдает ее другому», — но с усердием и любовью совершал всё, что приказывал ему его наставник.
Однажды монастырский строитель [5] принес от кузнеца хороший, острый нож. Досифей взял его, принес к авве Дорофею и сказал:
— Отче, брат строитель принес сей нож; я взял его, чтобы иметь его в больнице, если ты позволишь.
Блаженный же Дорофей всегда имел в больнице то, что было похуже; посему он отвечал Досифею:
— Покажи его мне; я посмотрю, хорош ли он.
Досифей подал нож своему наставнику. Святой Дорофей хотя и видел, что нож хорош, однако не желая, чтобы ученик его имел пристрастие к какой-либо вещи, сказал ему:
— Так ли ты хочешь, Досифей, чтобы тебе быть рабом сего ножа, и неужели ты не боишься того, что нож сей, а не Бог, будет обладать тобою?
Слыша сии слова, Досифей молчал. Достаточно пристыдив его, преподобный Дорофей сказал своему ученику:
— Ступай, положи где-нибудь сей нож, и не прикасайся к нему.
Блаженный Досифей свято исполнил сие приказание; он даже никогда не осмеливался подать сего ножа кому-либо другому, хотя другие служители и брали его: только он один не касался его; ни разу он даже не подумал:
— Зачем только мне одному приказано не брать его; разве я не равен с другими?
Никогда не помышлял так преподобный Досифей, но всегда совершал с радостью всё, что приказывал ему его наставник.
Даже, когда авва Дорофей, порицая его, говорил что-либо иносказательно, святой Досифей и в таком случае старался угадать и исполнить желание своего наставника. Так в его жизни имело место такое происшествие. Сначала Досифей имел обыкновение говорить очень громко. Блаженный Дорофей, желая, чтобы он говорил не так громко, сказал:
— Досифей, надобно принести чашу нерастворенного вина. Иди и возьми сосуд!
Он тотчас же отправился и принес полную чашу вина и хлеб. Подавая сие наставнику, он хотел получить от него, по обычаю, благословение. Дорофей, увидев сие, удивился и спросил его:
— Что ты хочешь сделать, Досифей?
— Отче, — ответил ему ученик его, — ты повелел принести мне сосуд нерастворенного вина; итак, дай мне благословение.
— Несмысленный, — отвечал авва Дорофей, — ты говоришь очень громко, словно готы [6], когда они упьются вином. Посему и я сказал тебе: возьми чашу вина, ибо ты кричишь так же громко, как готы.
Святой Досифей, поклонившись, положил обратно то, что принес, и с того времени стал говорить тихо.
Однажды он пришел к преподобному Дорофею и просил его объяснить одно место из Священного Писания, — ибо, ревнуя о просвещении ума своего, он начал размышлять над некоторыми местами Священного Писания.
Но его наставник не хотел, чтобы Досифей упражнялся в изучении Писания, так как боялся, что тогда он возмечтает о себе и не сохранит смиренного сознания своей нищеты душевной. Посему на вопрос ученика преподобный Дорофей отвечал:
— Не знаю.
В другой раз, когда Досифей снова пришел к своему наставнику и спросил его о другом месте Священного Писания, он получил такой ответ:
— Поди к игумену и спроси его об этом, я же не могу тебе объяснить.
Повинуясь повелению наставника своего, блаженный Досифей отправился к игумену. Но авва Дорофей предупредил игумена:
— Если придет к тебе, отче, Досифей и станет спрашивать о разных местах Священного Писания, нанеси ему удар.
Когда Досифей пришел к игумену и просил его объяснить непонятные места Священного Писания, игумен начал наносить ему удары, говоря:
— Зачем ты не молчишь, если ничего не понимаешь? Зачем ты осмеливаешься спрашивать о сем? Не должен ли ты больше заботиться о своей чистоте, вместо того, чтобы заниматься испытанием Писаний.
Затем, еще ударив его дважды по ланитам, игумен отпустил его. Возвратившись к отцу Дорофею, преподобный показал ему свои покрасневшие от удара ланиты и сказал:
— Игумен нанес мне удар также и по спине, — и больше ничего не прибавил. Он не стал укорять своего наставника, не сказал ему: «зачем ты не вразумил меня, зачем послал меня к игумену». Нет, ничего подобного не сказал блаженный Досифей; он всё, что приказывал ему наставник его, принимал с верой и тотчас же исполнял его повеление без всякого рассуждения. Когда авва Дорофей спрашивал ученика своего о его помышлениях, Досифей рассказывал их своему наставнику и покорно выслушивал от него все наставления. При этом, повеление своего учителя он старался соблюдать с такою точностью, что святому Дорофею никогда не приходилось повторять свои наставления. Так он поступал, во всё время своего недолгого пребывания в обители, а пробыл он в ней всего около пяти лет. Так он и окончил жизнь свою, не выходя из повиновения наставнику и отцу своему, совершенно отказавшись от своей воли и не имея пристрастия ни к какой вещи.
