На сороковой день по кончине старца Варсонофия в храме Скита игумен Феодосии произнес от лица всей братии слово, в котором говорил: «Если, по слову Апостола, "обративый грешника от заблуждения пути его, спасет душу его от смерти и покрыет множество грехов" (Иак. 5, 20), то сколь большей награды достоин тот, кто, может быть, целые сотни, если не тысячи душ привел ко Христу, кто не гнушался никаким грешником, даже, напротив, старался излить на него всю силу своей любви, дабы ею оторвать его от греха».
И эти души платили батюшке преданной любовью, а многие из них навсегда прилеплялись к нему. Среди его чад были также известные духовники и наставники. Письмоводителем и ближайшим учеником о. Варсонофия был о. Никон (Беляев) – последний старец Оптиной Пустыни, окормлявший обитель в самые тяжелые годы разгрома и окончивший свою жизнь в ссылке возле Пинеги. В 1908–1912 годах он вел дневник, куда записывал почти каждое слышанное им слово старца. Исповедовался у о. Варсонофия игумен Феодосии, сменивший его на должности скитоначальника и духовника монашеской братии. Духовным чадом о. Варсонофия был Сергей Александрович Нилус, который впервые побывал в Оптиной в 1901 году и, возможно, уже тогда познакомился с о. Варсонофием. Он стал наезжать в Оптину а в 1907–1912 годах жил возле ее стен в доме, который нанимал ранее у обители К. Н. Леонтьев. Нилус и его супруга исповедовались (причем вместе) у о. Варсонофия. В эти годы разбирал Нилус оптинский архив и многое из него использовал в написанных тогда книгах («Святыня под спудом», «На берегу Божьей реки» и других).
Гонение, которому подвергся батюшка Варсонофий, было отчасти связано и с пребыванием в Оптиной Нилуса, потому что этого православного писателя ненавидела аристократическая верхушка того именно общества, которое собиралось в Петербурге в салоне Игнатьевой. Клевета преследовала Нилуса в Петербурге, а потом и здесь, – тайные недоброжелатели постоянно доносили властям о разных небывалых вещах. Осудить и изгнать Нилуса из Оптиной предлагалось и о. Варсонофию, но он отказался, конечно. Но вот и о. Варсонофий вынужден покинуть обитель, а за ним и Нилус…
По свидетельствам современников, старец Варсонофий обладал такими же дарами, какими Господь наделил прочих Оптинских старцев: прозорливостью, чудотворением, способностью изгонять бесов, исцелять болезни. Он сподобился истинно пророческих видений о рае, о будущем России, много раз открывал ему Господь глубины ада. Ему зримо являлись бесы и однажды сам антихрист. Его видели озаренным небесным светом на молитве и как бы объятым пламенем при служении Литургии. По смерти своей он являлся многим скитским монахам и своим духовным чадам, за которых молился пред Престолом Божиим. Твердо верим и мы в силу его молитвы о нас грешных.
Старец Варсонофий прославлен был Русской Православной Церковью в лике святых 26–27 июля 1997 года вместе с другими Оптинскими старцами. Общее празднование им – 11/24 октября. Отдельное ему – 1/14 апреля.
ДОБРЫЙ, СВЕТЛЫЙ И ВЕСЕЛЫЙ…
В Малоярославецком уезде было село под названием Личино, в котором жил крестьянин Борис Иванович Иванов. В молодости он, еще при крепостном праве, пока был неженат, не раз пускался в бега. Нет, он не был лентяем или пьяницей, работать на земле любил и умел сызмальства, но его тянуло в монастыри, постранствовать, помолиться, подышать там как бы освященным воздухом… Потом, уже при жизни своей в Скиту Оптиной Пустыни, он рассказывал старцу Варсонофию, тогда еще послушнику, об этих своих побегах… «Барин объявит розыск, – рассказывал он. – Найдут меня и вернут этапным порядком… Ну, конечно, на съезжую. Сильно накажут. Я поправлюсь да и снова уйду!» О наказаниях этих он говорил с улыбкой, прибавляя: «Старые порядки лучше были, хоть и сильно попадало… А ныне худо: власти нет, всякий живет сам собою». «Ну, про Оптину этого сказать нельзя», – заметил о. Варсонофий. – «Еще бы, – ответил о. Борис, – если бы и в монастырях всякий жил по своей воле, то совсем была бы погибель».
Потом женился он, перестал бегать. Надо было кормить семью, – дочка у него росла. Жил он, всеми уважаемый, трезвый и богомольный, трудился, как и все. Из нужды выбраться не удавалось. Уж ему за шестьдесят, – дочь замуж отдана, а супруга скончалась. И вот слышит он голос, звучащий где-то внутри него самого, ему казалось – в самом сердце: «Оставь все и иди в монастырь. Ты ведь бывал в Скиту Оптиной Пустыни… Помнишь, как он тебе мил показался? Пуще дома родного… Иди туда». Оставив землю общине, выправив нужные бумаги, крестьянин Борис отправился в Оптину Пустынь. И настоятель обители архимандрит Исаакий, и скитоначальник иеромонах Анатолий с любовью приняли его. Он поселился в Скиту в келлии привратника: дверь келлии выходила в Скит, а окно – в лес… Был 1884-й год. О. Борису было шестьдесят три года.
Старец Варсонофий вспоминал, что о. Борису ночью случалось отгонять от ворот бесов, которые приходили толпой, стучались и требовали отворить ворота. Он творил Иисусову молитву, и они пропадали. Когда его постригли в мантию – неизвестно. О. Варсонофий рассказывал, что часто навещал о. Бориса, который любил его: «Был он из простых, но имел высокую душу. Батюшка Амвросий облек его в тайную схиму. Отец Борис меня не стеснялся, и я видел его в схимнической одежде. Часто, указывая на Херувимов и Серафимов, изображенных на ней, он говорил:
– Посмотри, у меня на груди изображение Серафимов. Для чего это? Чтобы подражать им. А что я? Одна мразь… Строго взыщет Господь и за одежду, если кто носит ее без внимания. Осудит и меня Господь, и имею я одно только оправдание, что не сам я просил высшего ангельского чина, а принял его за послушание к о. Амвросию».
21 сентября 1893 года о. Варсонофий записал: «Вратарь нашего Скита старец схимонах Борис, отстоявши вчера повечерие, придя в келлию, внезапно заболел – ноги отнялись. У бдения он поэтому быть уже не мог, не был и у обедни сегодня… Говорил мне, что пришло время переходить в вечную жизнь. Видел, будто, вчерашнюю ночь, что подходит он к какой-то великой реке, чрез которую переправился на рассвете. Переправа совершилась так быстро, что он не заметил. Вышедши на другой берег реки, видит храм исполинских размеров, занимающий пространство примерно с десятину и такой же великой высоты… Храм был прекрасным, походил на собор Калужского монастыря св. Лаврентия. Когда он вошел в храм, то в это время там шла обедня, которую совершал архиепископ Григорий, бывший Калужский Преосвященный, усопший лет тридцать тому назад. Внутренность храма была неизглаголанной красоты. Когда о. Борис хотел выйти их храма, то дверей не нашел и остался в нем. В это время он проснулся».
Пять лет пролежал о. Борис, подвизаясь в терпении и молитве. Незадолго до кончины его переместили в монастырскую больницу.
Господь открыл ему время его кончины. «Я часто навещал его, – писал старец Варсонофий. – Но вот настала Страстная неделя. Службы церковные, дела – совсем некогда было, и я, прощаясь с отцом Борисом, сказал ему, что приду только на второй день Пасхи. Он сначала хотел возразить, а затем, соглашаясь, сказал: "Хорошо, приди поглядеть на меня… Молись за меня и братию попроси молиться – в воскресенье и в понедельник". – "Да вся братия, отец Борис, итак молится за вас, да и я, конечно, буду молиться, и не только в воскресенье и понедельник". Отец Борис тихо повторил: "Пусть молятся обо мне в воскресенье и понедельник"».
«Я не понял его, – пишет о. Варсонофий. – Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и сбылись слова старца: действительно, только в воскресенье и понедельник можно было за него молиться как за живого, а во вторник – уже за усопшего. Я подошел к его постели. Лицо его было исполнено неземного величия и сияло, как у Ангела. Долго грустил я о его кончине и вдруг вижу во сне, будто нахожусь в храме, людей нет никого, и только посреди храма фоб, а в нем о. Борис лежит живой.
– Отец Борис, да ведь вы умерли, как же вы живы?
– Жив Господь, жива душа моя! – был ответ. Я проснулся с радостным чувством.
В час кончины о. Бориса одной шамординской схимнице было видение. Идя к утрене, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оптиной Пустыни. Вглядываясь в зарево, она увидела душу быстро возносившуюся к небесам, так же, как св. Антоний Великий видел возносящуюся душу пустынника. Схимница рассказала о своем видении, но ей не поверили. Вскоре приехал вестовой из Оптиной к игумений Евфросинии с известием, что схимонах Борис скончался в четыре часа утра. Видение было как раз в это время».
Иеромонах Даниил (Болотов) написал еще при жизни о. Бориса его портрет. Каким-то образом он, портрет этот, оказался на стене в келлии скитоначальника, когда им стал о. Варсонофий. Уезжая не по своей воле из Скита настоятелем в Старо-Голутвин монастырь, о. Варсонофий почти ничего не взял с собой. Многие иконы и портреты остались на своих местах… В четверг Светлой седмицы, когда в келлию о. Варсонофия приходили его духовные чада и братия, он, в частности, сказал: «Вот и портрет схимонаха Бориса останется… Дивный это портрет, замечательно выражение лица его, полное любви и кротости. Останется он здесь молиться за меня, грешного».
