Новыя догматичекия партии, возникшия изъ распадения антиникейекой коалиции, и постепенное объединение ихъ подъ главенствомъ омиевъ
Составные элементы антиникейской коалиции. — Возрождение строгаго арианства. — Аэций и Евномий; догматическая система Евномия —Омиусианство; значение основныхъ терминовъ его: όμοιος κατ' ούσίαν и όμοιουσιος. — Анкирский соборъ: анализъ его постановлений. — Торжество омиусианъ. — Перемена политики Констанция в причины ея. — Планъ вселенскаго собора и попытки осуществить его. — Придворныя совещания 359 г. и датированная вера. — История соборовъ въ Аримине и Селевкии. — Colloquium при дворе Констанция 360 г. — Омийская партия: характеристика ея и окончательное торжество на константинопольскомъ соборе 361 года.
Распадение антиникейской коалиции, начавшееся после издания второй сирмийской формулы, было естественнымъ и неизбежнымъ результатомъ всей ея предшествующей истории. По своему составу партия противниковъ никейскаго собора не представляла собой однородной массы, связанной единствомъ внутреннихъ убеждений; въ ряды ея входили весьма разнообразные элементы, у которыхъ не было одной точно формулированной программы, которые на деле держались далеко не одинаковыхъ воззрений. Какъ показали последующия события, среди противниковъ никейскаго собора, — помимо людей индифферентныхъ, всегда готовыхъ следовать за господствующимъ настроениемъ, — можно было различать три главныя группы съ более или менее определенными догматическими наклонностями. — Основное ядро реакции, ея моральную силу и численный перевесъ составляли консервативно настроенные епископы Востока, державшиеся совершенно церковнаго учения ο Сыне Божиемъ, искренно осуждавшие арианство, но въ то же время уклонявшиеся и отъ никейскаго вероопределения, такъ какъ оно казалось имъ со–мнительнымъ по форме, благоприятствующимъ савеллианскому слиянию Лицъ Св. Троицы. По большей части это были люди безхитростные, чуждавшиеся всякихъ интригъ и искательства, сознательно отказывавшиеся отъ тонкихъ изследований въ области веры и заботившиеся только ο томъ, чтобы хранитъ въ полной неприкосновенности веру, полученную отъ предковъ. Весь ихъ протестъ противъ никейскаго символа состоялъ въ томъ, что они не хотели употреблять введенныхъ имъ формулъ, хотя прямо и не осуждали ихъ и со времени падения Маркелла смотрели на никейцевъ, какъ на людей подозрительныхъ, способныхъ именемъ собора прикрывать опаснейшия заблуждения. Отъ никейскаго учения ихъ отделяли одни только историческия недоразумения, и они ждали какого–нибудь внешняго толчка, чтобы безпристрастно всмотреться въ него и понять его значение для ихъ собственной веры. — Въ богатой яркими эпизодами истории IV века можно указать одинъ характерный документъ, хорошо обрисовывающий догматическое положение лицъ, входившихъ въ составъ этой лучшей части оппозиции никейскому собору. Безъ сомнения, къ числу самыхъ скромныхъ людей своего времени, стоявшихъ вдали отъ всехъ житейских треволнений, принадлежалъ Кириллъ иерусалимский. Около 348 года онъ въ сане пресвитера, готовый уже стать епископомъ, говорилъ свои огласительныя поучения, сохранившияся до нашего времени. Конечно, это трудъ небольшой оригинальности; человекъ не теории, а практики, Кириллъ хочетъ изложить въ своихъ поученияхъ лишь то, что характеризуетъ общее благочестие. Но злоба дня и его преодолеваетъ, и онъ не можетъ обойтись безъ намековъ на современныя события. Съ Ариемъ онъ при случае полемизируетъ, но не называетъ его по имени (cat. VI, 6; VII, 5; XI, 8). He безъ некоторой тонкой тенденциозности онъ внушаетъ своимъ слушателямъ, что въ то время, какъ прежде еретики выступили открыто, теперь церковь полна тайныхъ ересей, и подробно опровергаетъ Савеллия и Маркелла (cat. XV). Никейскаго символа онъ не знаетъ и не хочетъ знать, въ основу своихъ поучений онъ полагаетъ символъ своей иерусалимской церкви, предупреждая слушателей, что онъ не есть дело рукъ человеческихъ, и что каждое его слово можетъ быть подтверждено св. Писаниемъ (cat. V, 12), и даже когда термино–логия его символа оказывается недостаточной, онъ пользуется или известнымъ намъ «εκτεσις μακροστιχος или такъ называемой датированной верой. Ho самое скрупулезное изследование, приложенное къ его катехизическимъ поучениямъ, не нашло бы въ немъ ни малейшаго следа влияния какой–либо философской школы; онъ везде и повсюду остается чисто церковнымъ писателемъ. Люди, подобные Кириллу, Мелетий антиохийский или Пелагий лаодикийский, вносили чистую струю въ антиникейский протестъ, придавали ему внутреннюю силу и высокий смыслъ, и рано или поздно, но неизбежно должны были примкнуть къ никейскому символу. Но въ общемъ составе противниковъ никейскаго собора эти консервативно настроенные епископы представляли собой только численно преобладающий элементъ.Въ одномъ съ ними направлении действовала другая группа епископовъ, стоявшая тоже отчасти на традиционной почве, но значительно уклонявшаяся отъ чистоты церковнаго учения. Въ эту вторую группу входили люди, воспитанные большею частию на Оригене, сознательно удерживавшие старый субординационизмъ и въ никейскомъ символе видевшие прямое осуждение привычныхъ имъ воззрений. Въ ходе антиникейскихъ движений члены этой группы, отличавшиеся широкимъ образованиемъ, энергией и уменьемъ изобретать средства для своихъ целей, естественно являлись главными руководителями ея, шли на верху протеста и держали въ своихъ рукахъ все нити борьбы. Определение никейскаго собора казалось имъ крайней мерой, налагающей узду на богословскую мысль тамъ, где должна быть сохранена ей полная свобода изследования, и они стремились замолчать вопросы, поднятые въ Никее, обойти ихъ общими фразами, предоставляющими точное решение ихъ усмотрению каждаго, Наконецъ, въ борьбе противъ никейскаго собора охотное участие приняли и те, — правда, немногочисленныя, — лица, которыя хотя и не осмеливались открыто проповедывать арианство, но и не отрешались отъ тайныхъ симпатий къ нему и ждали только удобнаго момента, чтобы снова пустить въ ходъ первоначальное учение Ария. — На первыхъ порахъ развития антиникейской оппозиции это разнообразие составляющихъ ее элементовъне давало себя сильно чувствовать. Общее желание устранить никейский символъ, возвратиться къ тому положзнию вещей, какое существовало до возникновения споровъ, и трудности, съ которыми пришлось бороться для достижения этой цели, — все это служило достаточно прочнымъ мотивомъ, чтобы сплотить вместе все недовольныя никейскимъ деломъ силы. Однако, уже и въ этомъ периоде антиникейскихъ движений можно было подметить при–знаки, указывавшие на недостатокъ положительнаго единства въ рядахъ ея деятелей. Такъ, несмотря на многочисленность символовъ, вышедшихъ изъ подъ пера противниковъ никейскаго собора, имъ ни разу не удалось выработать такой формулы, которая удовлетворила бы всехъ одиваково и могла бы служить общимъ догматическимъ знаменемъ, способнымъ составить противовесъ никейскому вероопределению. Съ каждымъ новымъ шагомъ въ развитии споровъ менялась и догматическая формула, и каждый следующий соборъ пополнялъ или сокращалъ постановление предыдущаго. Эта шаткость догматической позиции противниковъ никейскаго собора тотчасъ же и обнаружилась со всею ясностью, какъ только окончательная победа надъ никейцами отняла главный объединявший ихъ мотивъ. Съ поражениемъ никейцевъ внешней цели, заставлявшей ихъ противниковъ забывать ο своей внутренней розни, не стало, и искусственно созданная коалиция начала быстро разлагаться по своимъ Частямъ. Первые плоды торжества надъ никейцами оказались довольно неожиданными. Победа надъ савеллианствомъ, которое противники никейскаго собора усматривали въ учении ο единосущии, прежде всего повлекла за собой то, что въ церкви вновь раздались строго арианские голоса, послышалась проповедь первоначальнаго, на половину уже забытаго, учения Ария. Правда, прочитывая сочинения защитниковъ никейскаго собора, вслушиваясь въ ихъ заявления, можно подумать, что арианство въ течение всехъ после—никейскихъ споровъ ни разу не прекра–щало своего существования, что все противники никейцевъ были ничто иное, какъ чистые ариане, и стремились единственно къ тому, чтобы дать господство въ церкви воззрениямъ Ария. Но во всехъ этихъ заявленияхъ, высказанныхъ подъ влияниемъ полемическаго увлечения, нужно видеть столь же мало исторической правды, сколько и въ обвиненияхъ въ савеллианстве, раздававшихся по адресу самихъ никейцевъ. На самомъ деле, настоящее, подлинное арианство никогда не имело широкаго распространения на Востоке и не могло составить собой основы антиникейскихъ движений. Уже на никейскомъ соборе, когда арианство еще не подпало общему осуждению и сохраняло надежду стать дозволеннымъ исповеданиемъ въ церкви, Арий насчитывалъ на своей стороне очень мало епископовъ, — не более 17–ти. После собора партия Ария совсемъ распалась. Немногие епископы, разделившие съ нимъ участь ссылки, скоро купили свободу отречениемъ отъ первоначальныхъ воззрений, да и самъ Арий при изменившихся обстоятельствахъ счелъ за лучшее примкнуть къ господствующему настроению и принесъ раскаяние. Съ этого времени строгое арианство замолкло. На протяжении всехъ споровъ—отъ собора въ Никее до 50 г. IV века, т. — е. за целую четвериь столетия, — мы не встречаемъ ни одного епископа, который решился бы проводить прежния до–никейския воззрения Ария, не слышимъ ни одного авторитетнаго голоса въ защиту его первоначальной догматики. Напротивъ, отовсюду раздаются анафемы на основные тезисы его учения, въ которыхъ бывшие его сторонники принимаютъ не менее участие, чемъ и прямые противники. Но сойдя съ поверхности исторической сцены, переставъ на время влиять на ходъ церковной жизни, строгое арианство совсемъ не уничтожилось. Традиции его сохранялись внутри реакционныхъ кружковъ, — теми лицами, которыя, не имея нравственнаго мужества открыто высказать свои убеждения, примкнули къ реакции формально, какъ къ наиболее подходящему для нихъ направлению. Такихъ лицъ было—немного; если причислить къ нимъ всехъ епископовъ, входившихъ въ группу Ария на никейскомъ соборе, затемъ вновь рукоположенныхъ учениковъ Лукиана, какъ напр., Леонтий скопецъ или Евдоксий антиохийский, и, наконецъ, непосредственныхъ учениковъ Ария, какъ Урзакий и Валентъ, то и тогда они не составятъ ничего значительнаго. Къ тому же многие изъ нихъ и даровитейшие ко времени торжества, а одинаковое въ смысле тожества или равенства въ известномъ отношении. Важно отметить то, что въ научномъ греческомъ языке очень рано установились определенныя правила касательно употребления: όμοιος въ ряду другихъ аналогичныхъ ему выражений. Еще Аристотель писалъ, что ταυτον т. е. тожество относится къ сущности предметовъ, ομοιον подобие къ качествамъ ихъ, a ισov равенство къ количеству ихъ. Иначе говоря, по смыслу греческаго языка тожественными, ταυτον, должны называться те предметы, у которыхъ одна сущность; такъ две вещи, сделанныя изъ одного и того же материала, суть ταυτουσιαι. Те же предметы, у которыхъ одно качество ομοιος —подобны, хотя бы качество ихъ совершенно было тожественно; две вещи, имеющия одну и ту же форму, не тожественны по форме, а ομοιοι т. — .е подобны; равнымъ образомъ, два предмета, окрашенные въ одинъ и тотъ же цветъ, съ точки зрения греческой филологии не тождесветны, а подобоцветны— ομοιοι. Значитъ, въ греческомъ языке όμοιος обозначаетъ собой то же равенство или тожество, что ταυτον или ισον, но только въ отношении къ качествамъ, а не къ сущности. Любобытно, что эти законы употребления прилагательнаго όμοιος помнили еще и въ IV веке. Такъ, Афанасий, анализируя терминологию омиусианъ, разсуждаетъ ο ней следующимъ образомъ: «вы знаете, — говоритъ онъ, обращаясь къ омиусианамъ, — что подобное сказуетея подобнымъ въ отношении не къ сущностямъ, а къ внешнему виду и качествамъ, ο сущностяхъ же должно быть сказуемо не подобие, а тожество. Человекъ сказуется подобнымъ человеку не по сущности, a пo внешнему виду, по сущности же они единостественны». Выходя отсюда, Афанасий находитъ терминъ ομοιουσιος недостаточно твердо определяющимъ отношение Сына Божия къ Отцу. «Подобие, — продолжаетъ онъ, — есть качество, которое можетъ привзойти къ сущностямъ; поэтому, если кто–нибудь называетъ что–нибудь подобнымъ по сущности, тотъ называетъ это подобнымъ по причастию». Т. — е. Афанасий хочетъ сказать, что термины: ομοιος κατ ουσίαν и όμοιουσιος указываютъ только на подобие качествъ и определений, которое можетъ быть внешне и случайно, «можетъ привзойти по причастию», но еще не заключають въсебе мысли ο тожестве или равенстве двухъ сущностей потому, что иначе нужно было бы поставить не όμοιος, а τάύτον или частицу όμο. Съ филологической точки зрения Афанасий совершенно правъ, такъ какъ оба термина действительно страдали внутреннимъ противоречиемъ. Если Сынъ όμοιος Отцу, то по смыслу греческой филологии—Не по сущности, a пo качествамъ, если же равенъ по сущности, то не δ'μοως. Въ отсутствии этого внутренняго противоречия заключалось преимущество установленнаго въ Никее термина όμοούσοις предъ ομοι ούσιος Ho представляя собой некоторое филологическое уродство, терминология, выдвинутая омиусианами, все–таки имела очень большую догматическую ценность. Непосредственно къ темъ выводамъ, какие делаетъ изъ нея Афанасий, она не вела, и въ IV веке не должна была слишкомъ резать собой греческое ухо. Правила аристотелевския въ эту эпоху перерождения классическаго языка въ византийский соблюдались не строго. Равнымъ образомъ и частое употребление термина όμοιος κατ ούσΐαν или κατά πάντα на языке богослововъ IV века показываетъ, что такое сочетание понятий для этой эпохи вовсе не было какимъ–либо абсурдомъ. Для догматической оценки терминологии омиусианъ важна не филологичеекая ея сторона, а та догматическая мысль, какую омиусиане хотели выразить при помощи ея, даже прибегая къ насилию надъ филологией. Эта мысль ясна. Если ομοιος въ точномъ значении указываетъ не на сходство только, но на одинаковость и равенство, то называя Сына όμυιούσιον τω πατρί, омиусиане этимъ самымъ исповедовали ничто иное, какъ равенство или одинаковость Его сущности съ сущностью Отца. СыЫЪ όμοιοΰσιος Отцу— это значитъ не только тο, что Онъ подобосущенъ, но и равно или тождесущенъ. Сущность Его такая же, какъ и сущность Отца. Поэтому омиусиане слово ομοιουσιος часто заменяли другими терминами, выясняющими ту же мысль, называли Сына: ομοως κατ ονσίαν т. — е. равнымъ, одинаковымъ по сущности; όμίος κατά πάντα равнымъ во всехъ отношенияхъ, или, какъ подробнее выразился однажды Василий анкирский, «подобнымъ во всемъ, — во всемъ, т. — е. не хотениемъ только, но и ипостасью, существованиемъ и бытиемъ». На этихъ выраженияхъ строгие омиусиане ставили точку и не делали дальнейшихъ прямо следовавшихъ изъ нихъ выводовъ, но для всякаго ясно, что коль скоро признано, что сущность Сына такая же, какъ и сущность Отца, что Его ипостась, существование и бытие одинаковы съ Отцомъ, необходимо было признать и то, что сущность въ Отце и Сыне одна и та же, ибо двухъ божескихъ сущностей, во всемъ равныхъ себе, дано быть не можетъ, т. — е. необходимо было признать Сына единосушнымъ— ομοουσιος Отцу. Отсюда видно, что въ существе дела догматическое учение омиусианъ было тожественно съ учениемь никейскаго собора, да и по форме оно очень мало отличалось отъ него. Это съ небольшимъ ограничениемъ признавалъ за нимъ и самъ Афанасий. «Такъ какъ, — пишетъ онъ въ одномъ месте касательно омиусианъ, — они сказали ο Сыне, что Онъ и отъ сущности и подобосущенъ, то не иное что означають своими речениями, какъ то, что Онъ единосущный». Но если омиусиане учили ο Сыне такъ же, какъ и никейцы, то что же заставляло ихъ предпочитать свою терминологию никейской и отрицательно относиться къ более точному и правилъному термину никейскаго символа: όμοουσιος? Ответа на этотъ вопросъ нужно искать въ смешанномъ употреблении понятий: ουσία и υπόστασίς, все еще продолжавшемся на Востоке. Основной тенденцией консервативнаго Востока въ течение всехъ посленикейскихъ споровъ было стремление при вере въ единство Божества охранить самостоятельность каждаго Лица Св. Троицы и не дать повода къ савеллианскому слиянию ипостасей. Съ этой точки зрения терминъ όμοούσίος для большинетва восточныхъ епископовъ представлялся неудовлетворительнымъ. Одна и та же сущность въ Отце и Сыне не значитъ ли это, что и ипостась у Нихъ одна и та же? Конечно, слово όμοούσίος уже въ частице ομο давало указание на различие между Отцомъ и Сыномъ, такъ какъ никто не можетъ быть единосущнымъ самому себе, но еще не выясняло непосредственно, что это различие простирается до ипостасной самостоятельности. Ведь, и Маркеллъ различалъ Сына отъ Отца и проповедывалъ савеллианство. Όμοιουσίος же гораздо рельефнее отмечало самостоятельное бытие Сына рядомъ съ Отцомъ: въ буквальномъ смысле оно говорило не ο томъ, что сущность Отца и Сына одна и та же, а ο томъ, что сущность Сына такая же, какъ и сущность Отца, — и только въ дальнейшихъ выводахъ необходимо вело къ мысли ο единстве или тожестве ихъ сущности. Насколько терминъ: ομοιουσιος выдвигалъ на первый планъ идею единства сущности въ Отце и Сыне и только косвенно указывалъ на ихъ различие, настолько слово: ομοιουσιος прежде всего говорило ο самостоятельности бытия Сына и Отца и потомъ уже вело къ признанию тожества ихъ сущности. Следовательно, разница между никейскимъ учениемъ и омиусианскимъ въ лучшей его форме заключалось более въ оттенкахъ мысли, въ направлении понимания, чемъ въ сущостве дела, — и мы увидимъ далее, что съ течениемъ времени оба эти термина сблизились и какъ бы слились въ одно целое. Окончательную победу въ церкви одержалъ терминъ: ομοιουσιος, какъ совершенно правильный съ филологической стороны и более надежный въ догматическомъ отно–шении, но одержалъ такъ, что въ его общепринятое истолкование внесены были элементы, заимствованные изъ омиусиа Ества.
