Мысль о яслях заставляет нас воображать место рождения Спасителя в какой-либо храмине, бывшей некогда хлевом; но на Востоке и поныне сохранился обычай загонять стада свои в расселины гор, и один из таковых вертепов принесла земля Неприступному. Вход и стены сего святилища украшены драгоценными парчами; место рождения означено мраморным на помосте кругом, и над ним стоит престол греческий. В другом углублении пещеры, тремя ступенями ниже, иссечено в камне место яслей, принадлежащее латинам, над коим изваяна остановившаяся звезда. Два мраморные престола, один подле другого, воздвигнуты в память яслей и поклонившихся волхвов с двумя иконами великолепной живописи, изображающими оба события. Множество драгоценных лампад, дары всех христианских государей Запада, освещают сию пещеру: но другая живая картина при бледном их свете напомнила мне первое, радостное поклонение пастырей. Несколько пастухов арабских из Вифлеема, в тех же неизменившихся одеждах и с тою же первобытною простотою, стояли на коленах пред местом рождения Спасителя. Опираясь на долгие посохи, воссылали они молитвы к дивному младенцу, и в их молебном лике исчезали столетия.
Малая дверь ведет из сего грота в длинное и тесное подземелье, многими изгибами распространяющееся под собором. От самой той двери, круто поворачивая направо, оно идет сперва мимо пещеры, где, по преданиям, были собраны кости избиенных Иродом младенцев и где находится ныне алтарь латинян, и далее примыкает к выходу в их соборную церковь Св. Екатерины. Не доходя до сей лестницы, пещера обращается налево, и тесный переход приводит мимо гробницы св. Евсевия, ученика блаженного Иеронима, в погребальный покой самого учителя, где находится также могила двух учениц его, Павлы и Евстохии, с живописным изображением обеих, мирно спящих друг подле друга. К сему покою примыкает подземная церковь, некогда келия, которую изрыл себе Иероним, сокрушив прежде страсти свои в суровой пустыне Халкийской. Его собственная исповедь может засвидетельствовать, как жестоко было для смертной природы подобное отречение.
«О сколько раз, скитаясь в беспредельной пустыне, опаляемый знойным солнцем, я воображал себе наслаждения Рима! Одиноко сидел я исполненный горьких дум: прахом обезображен был лик мой, эфиопскою чернотою потрескалась кожа; роскошью была бы мне прохладная струя. Когда же сон одолевал борющееся с ним тело, одни кости со стуком ложились на землю, и я, заключившийся страха ради геенны в подобную темницу, я, сожитель зверей и скорпионов, еще мог иногда переноситься мыслями в хороводы дев; лик мой, умерщвленный постами, еще прежде смерти отжил, но в хладном теле еще кипели сладострастные порывы. Так, лишенный всякой помощи, припадал я к Спасителю; я проливал слезы, я рвал свои волосы, семидневным голодом сокрушал свою плоть. Помню, как часто ночь заставала меня, бьющего себя в перси, доколе не водворялось в них желанное спокойствие; я даже страшился своей келии, как свидетеля нечестивых помыслов, и в брани сам с собою погружался в пустыню. Во глубине долин, на вершине гор, в ущелье утесов искал я места молитвы, места казни бедственной моей плоти, и там сквозь пелену текущих слез, приникнув взорами к неподвижному небу, я мнил себя в ликах ангельских, радостно разделял их дивные гимны: в пути сведений твоих насладихся, яко о всяком богатстве».
Сей знаменитый богослов Запада несколько раз возвращался из дикого приюта в родную Италию и увлекал всегда за собою новых отшельников в Палестину. Три знаменитые жены, сильные богатством, оставили суетное величие Рима, чтобы погребсти себя в неизвестность земли обетованной. Так великая Мелания, подвигнутая силою его красноречия, основала первую женскую обитель в Иерусалиме, и две другие из знаменитого потомства Сципионов, Павла и Евстохия, мать и дочь, подобно Иерониму не могли ничего найти в мире отраднее пещеры Вифлеемской и построили там два монастыря, которые принадлежат ныне латинам. «Не знаю, – писал к ним отшельник, когда еще они жили в столице вселенной, – не знаю, наслаждаетесь ли вы сладким отдыхом посреди Вавилона и не вздыхаете ли о Вифлееме? А я наконец обрел в оном желанный мир, я здесь внимаю в яслях воплям предвечного младенца, и мне бы хотелось, чтобы и вам были слышны течение слез его и тихие жалобы!». В Вифлееме посвятил Иероним последние годы жизни переводу Библии с еврейского и обширной переписке с Западом для подкрепления православия, потрясаемого в те дни ересью Пелагия о благодати и воле. Подобно как в Африке блаженный друг его Августин, так из глубины вертепа гремел священною истиною Иероним вопреки собору Палестинскому, доколе поздняя смерть не сомкнула красноречивых уст его над колыбелью Спасителя. Так, под Вифлеемским собором таится в недрах земли другое святилище, ознаменованное великими событиями и великими людьми.
Франкам принадлежал некогда весь монастырь; но они лишились собора за обиду, нанесенную ими патриарху Иерусалимскому Софронию. В самый день Рождества он не был допущен к поклонению яслей и, возвратясь в Царьград, влиянием господарей Валахских, изгнал латинян из собора и половины вертепа{87}. Таким образом они ныне должны совершать вечерние литии свои из церкви Св. Екатерины чрез подземелье к яслям. Келии их хорошо устроены, и пять иноков, отряжаемые из Иерусалима на служение, сменяются каждые три месяца. Но греки, с трудом вытеснившие римлян и владеющие около собора новыми, хорошо устроенными келиями для поклонников, сами не радеют по своему убожеству не только о благолепии святыни, но даже и о служении божественном: в целом монастыре нет ни одного монаха. Раз только в год митрополит приходит совершать литургию в день Рождества в пещере, и одни лишь арабские священники служат для поселян обедни на престоле подземном, а одинокий игумен Вифлеема живет в монастыре пророка Илии, отколе изредка навещает оный с поклонниками.
Недалеко от собора Вифлеемского есть еще другая пещера, где скрылось, по преданиям, святое семейство до избиения младенцев и отколе ангел повелел Иосифу бежать в Египет. Она обращена в церковь, принадлежащую латинам{88}. За полчаса от Вифлеема, на дне долины, со всех сторон окруженной горами, и посреди малого масличного сада сохранилась подземная церковь Пастырей под навесом тяжелых сводов, которые одни лишь остались от развалин древней величественной обители. Помост церкви, принадлежащей грекам, кое-где еще украшен мозаиками. На этом месте сходились ночью стеречь стада свои во дни Христовы, как и теперь, пастыри ближнего селения, которое и поныне носит их имя, и здесь ангелы, возвестив им дивного младенца, вместе с ними воспели: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человеках благоволение».
На другом краю сей долины, против Вифлеема, видна та гора, в пещерах коей укрывался Давид от гнева Саула и, невидимый, отрезал край одежды у своего жестокого гонителя. Далее еще синеет на вершине гор древний замок крестоносцев, которому дано имя св. Лудовика, и за два часа от Вифлеема существуют обширные пруды Соломона вместе с его садом, но я не успел посетить их, поспешая в Иерусалим.
Вифлеем населен весь арабами греческого и латинского исповедания, которые сохранили под влиянием монастырей веру отцов своих посреди всеобщего магометанства. Их главный промысел – перламутровые образа, искусно вырезаемые на раковинах, коими они наделяют поклонников. Но, несмотря на христианство, они не изменили духу своего народа: алчности, лжи и коварству, составляющим отличительную черту их характера. Почитаясь защитниками монастырей, они теснят их по своему безначалию, держат в осаде при малейшем неудовольствии и ловят монахов, заставляя патриархию платить за себя дань мусселиму, которому искони они враждебны и до такой степени, что одни лишь их женщины имеют свободный вход в Иерусалим. Но и внутри самого Вифлеема горит вражда между арабами двух исповеданий. Часто выходят они стена на стену посреди селения, перестреливаясь из-за женщин, которые становятся в первую шеренгу. Ругательства, щедро рассыпаемые арабами, и легкие раны оканчивают по большей части сии междоусобия; но горе тому, кто нечаянно убьет женщину: на него падет общая вражда противников, и тогда только возгорится кровавая битва.
Вообще арабы Вифлеема славятся мужеством между прочими коленами Иудеи, подобно как жители Наблуса – своим буйством. Когда сии последние приходят в большом числе на базар Иерусалима, то многие купцы запирают свои лавки. Однако же личная храбрость не есть душевное, врожденное свойство каждого араба. Они более малодушны и бессильны по своей природе, будучи гораздо способнее к грабежам, нежели к битвам; крепкие и отважные числом своим, а не духом, побеждаемые часто смелым поступком, дерзкою речью или даже гордою осанкою одного вооруженного, они особенно между всеми племенами Востока находятся под влиянием наружного величия человеческого.
