Вся жизнь Старца была даянием, «вычерпыванием из себя», жертвой, совершаемой многими способами и при каждом удобном случае. «Пока человек делает добро, — говорил Старец, — пока он "сгорает", и сам он весь бывает добр. Он выбрасывает из себя самого себя — то есть не принимает себя в расчет. Когда проблемы других людей он делает своими, то никакой собственной проблемы у него не остается».
Молясь о больных, Старец говорил: «Боже мой, помоги этому больному и забери здоровье от меня». И он с радостью принимал все болезни, которые посылал ему Бог.
Когда Старец приехал в Коницу на лечение, там была девочка по имени Хрисанфа. Она помогала госпоже Екатерине Патера ухаживать за Старцем. У девочки был рак кишечника. Старец сострадал ей, осенял ее крестным знаменем и молился. Он просил: «Христе мой, отдай ее рак мне». И Благий Бог не презрел его просьбу. Под конец жизни по своему желанию Старец получил мучительнейшую болезнь — рак, которая привела его к кончине. Всю свою жизнь он сострадал больным людям и особенно тем, у кого был рак.
Он говорил: «Приходят люди, говорят мне о своих страданиях, и мой рот наполняется горечью, словно я наелся горького лука. Но зато, когда приходит кто-то, чье состояние более-менее хорошо, или кто-то из тех, кто приходил раньше, и рассказывает, что его проблема разрешилась, я говорю: "Слава Богу, вот меня угостили кусочком халвы". Когда я слышу о чужой боли, то — даже если я буду сидеть на осколках стекла или идти босиком по колючкам — я не буду этого чувствовать. Если человек действительно страдает, то для того, чтобы ему помочь, я могу даже умереть».
Однажды в церковке «Панагуды» Старец, стоя на коленях, молился вместе с одним измученным юношей. Чуткое сердце Старца не выдержало чужой боли. Он разразился рыданиями, его слезы бежали ручьем, и от них промок даже маленький коврик, на котором он стоял. В другой раз, когда один святогорский монах рассказывал ему о многих постигших его искушениях, у Старца полились слезы, которые перешли в настоящие рыдания. Когда один молодой человек рассказывал Старцу о своих страданиях и плакал, Старец заплакал вместе с ним. «Хватит реветь, брат ты мой, — сказал он сквозь слезы, — а то кто-нибудь нас с тобой увидит и примет за душевнобольных».
Соучаствуя в человеческой боли, Старец забывал о себе самом, о своем духовном преуспеянии, о своих собственных немощах. «Христе мой, — говорил он, совершая сердечную молитву, — на меня внимания не обращай, отбрось меня в сторону. Помоги людям, которые страдают».
Его исполненные слез и боли молитвы сопровождались постом и огромным трудом. Узнав, что один юноша подвергается телесной и душевной опасности, Старец несколько дней оставался без пищи и воды и не прекращал молиться, пока не узнал, что молодой человек опасности избежал.
Желая помочь человеку, Старец дополнительно брал на себя целые многодневные посты. Известно несколько таких случаев: ради юноши, желавшего узнать волю Божию, — по какому пути ему пойти; ради молодого монаха, который не мог удержаться на одном месте, — чтобы он стал более мужественным и твердым; ради склонного к монашеству юноше, который подвизался, желая побороть свою страсть; ради еще одного слабого монаха, — чтобы он преуспел, и другие подобные случаи.
Всю жизнь Старец постился, трудился и молился о народе Божием, будучи побуждаем к этому своей великой любовью. Эта любовь была его побудительной силой. Его подвиги и молитвы благоухали любовью.
Однажды Старец сказал: «В эти дни я чувствовал ко всем такую любовь! Я простирал руки и говорил себе, что, если бы было возможно, я заключил бы в свои объятья даже деревья». И говоря это, Старец делал характерный жест, словно хотел обнять любимого человека.
Чтобы достичь меры совершенства, достичь истинной любви, Старец не брал в расчет себя. Он возненавидел самоугодие и на его месте насадил любовь к Богу и ближнему. Один святогорский монах свидетельствует: «Отличительной чертой Старца Паисия было то, что он не брал себя в расчет. Однажды я ему сказал: "Отче, пожалей себя немножко", а он мне ответил: "Что мне делать, если приходят люди, измученные проблемами? Что я, буду думать о себе самом?"»
Даже в последние месяцы жизни, когда он был очень истощен постоянными кровотечениями, видя, что человек нуждается в его помощи, он забывал о болезни и «утверждал братьев своих» — сам при этом либо опираясь на забор, которым была огорожена его калива, либо лежа на досках, которые служили скамейками.
И действительно, если из нас не будет искоренено самоугодие, то к нам не придет и не вселится в наше сердце Божественная любовь. «В самоотвержении души, — говорит святой Исаак Сирин, — обретается любовь Божия»[230].
О чистой любви Старец говорил: «Если мы не уберем из своей любви свое "я", то наша любовь — какой бы она ни была большой — не чиста. Любовь, в которой присутствует наше "я", — это "прогорклая" любовь. Однако если мы уберем из нее свое "я", то она становится очищенной. Если в нашей любви есть "я", это значит, что в любви есть эгоизм. А эгоизм и любовь — вещи несовместимые. Любовь и смирение — вот два брата-близнеца, стиснувшие друг друга в объятиях. Тот, кто имеет любовь, имеет и смирение, и тот, кто имеет смирение, имеет и любовь. Мы можем трудиться, можем подвизаться, но если наша любовь не очищена, не "дистиллирована", то плодов любви мы не увидим. Бог наделил Великого Антония благодатью чудотворений, потому что он имел чистую любовь, тогда как труды других подвижников — хотя они были и больше трудов святого Антония, если можно так выразиться, — плодов не принесли».
Поэтому Старец говорил: «Монахи имеют такие благоприятные возможности, которых не имеют люди мирские. Стяжать Божественную любовь могут только они. Ты доходишь до того, что относишься к человеку как к своему отцу, как к своему брату; к каждой старушке — как к своей собственной бабушке; к каждому старику — как к своему деду, независимо от того — красив человек или безобразен»[231].
Для того чтобы достичь любви, Старец подвижнически старался соблюдать заповеди Божии. «Если мы любим Бога, то стараемся соблюдать Его заповеди»."Имеяй заповеди Моя и соблюдали их, той есть любяй Мя" [232]». Поступая так, Старец очистил свое сердце, и оно стало тем местом, куда вселился Бог любви.
Размышляя о том, к какой категории относится та любовь, которая у него имеется, Старец, опираясь на собственные строгие критерии, находил ее недостаточной. «Если бы мой родной брат был католиком, то как бы я из-за него плакал? А сейчас: разве я плачу, несмотря на то что миллионы людей вообще не веруют во Христа?» — говорил он.
Люди чувствовали великую и несвоекорыстную любовь Старца. Один ребенок, измученный проблемами и душевно искалеченный, пришел к Старцу. Он встретил Старца на тропинке недалеко от его каливы, обнял его и зарыдал. Старец утешил его, помог ему прийти в себя и закончить школу. Когда юношу забрали в армию, он присылал Старцу письма, называя его: «Мой сладкий, родненький батюшка».
Каждый посещавший Старца, видя его аскетическое лицо, догадывался о его великих подвигах. Однако любовь Старца посетитель чувствовал так, словно она обнимала его всего. Человек видел Старца впервые, а чувствовал себя так, словно они были знакомы долгие годы. Люди уходили от Старца, но оставались связаны с ним. Любовь Старца следовала за ними везде, даже тогда, когда они уходили из жизни, потому что он продолжал о них молиться.
Десятки знавших Старца людей уверены в том, что Старец любил их особенно. Эти люди верят, что они были самыми любимыми из всех его духовных чад, что они были связаны с ним больше, чем другие.
Каждый человек чувствовал Старца «своим» и испытывал к нему особую любовь.
В действительности, такое впечатление создавалось оттого, что Старец отдавал свою любовь целиком каждому конкретному человеку. Без остатка отдавая себя ближнему, он любил каждую приходившую к нему душу такой, какой она была — с ее страстями и с ее слабостями. Он любил каждого человека как родного брата и как образ Божий. Он разделял любовь на всех, но при этом в его сердце все равно оставалась любовь, потому что он был соединен с ее неистощимым Источником, с вечной Любовью, со Христом.
Он говорил: «Вопрос, куда поместит меня Бог после моей кончины, меня не занимает. Самого себя я отбросил в сторону. Я делаю добро не для того, чтобы попасть в Рай».
Старец говорил: «Для меня предпочтительнее, чтобы хоть немного вкусили Рая те несчастные, которые живут вдали от Бога. Ведь мы, по крайней мере, попробовали, что такое райская радость, тогда как они уже в этой жизни живут в адской муке». Старец просил Бога, чтобы Он освободил одну несчастную душу, мучавшуюся в адских мучениях, а его самого послал бы на ее место.«Молил бых ся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей»[233] — писал святой апостол Павел. Насколько же близко было расположение Старца Паисия к этим апостольским словам!
