Однажды под большой праздник я ему сказала, что болею и не пойду в храм. Он уехал один. Но прошло около часа, мне стало полегче, и я тоже поехала в собор. Я не пошла вперед, так как храм был полон, а встала в приделе, сзади. До конца службы оставалось еще около часа, когда я почувствовала, что силы меня оставляют. «А до дому далеко ехать городским транспортом — так тяжело мне одной… Вот бы за Федюшу держаться, так бы легче было идти в темноте», — думала я, поглядывая издалека на черненькую головку сынка, которая виднелась далеко впереди храма. Смотрю, мой Федя начинает тревожно оглядываться, всматриваться в толпу. Я гляжу на него, но он меня не видит. Однако Федя поворачивается и идет ко мне, будто ища меня глазами. Он скоро подошел ко мне: «Мама, ты тут? А я почувствовал твой взгляд, стал искать тебя». Так Господь, вездесущий и любящий нас, дает рабам своим чувствовать нужду близкого человека.
Училище им. Ипполитова-Иванова, которое оканчивали мои старшие дети, на год раньше окончили две девушки — сестры Нина и Вера. Они были детьми друга моих родителей, «кружковца» И.К. Ф-ва. Семья их была глубоко верующая, поэтому девушки не были в комсомоле. Когда они окончили училище, их направили на педагогическую работу. При заполнении ими анкет выяснилось, что сестры — не комсомолки. Девушкам предложили вступить в эту организацию, но они отказались, открыто признав себя верующими в Бога. Тогда разразилась гроза над музыкальным училищем — как посмело оно выпустить и дать дипломы педагогов верующим девушкам?! Попало от властей и директору, и комсоргу, и педагогам, и всем… После такого случая постановили не выпускать студентов, не проверив тщательно их мировоззрение. Преподавателям марксизма-ленинизма велено было опросить всякого выпускника о его отношении к религии.
Коля и Сима были в тот год выпускниками. За три года обучения их все знали как отличников учебы и как культурных, скромных братьев. Они были одеты в одинаковые черные фуфайки с орнаментом из оленей, что убеждало всех в том, что они братья. Мальчики держались вместе и на переменах, и в буфете, и на лекциях, и в оркестре. Сыновья рассказали нам о напряженной проверке всех в училище, и я была, конечно, встревожена. «Только не отрекайтесь от веры в Бога, ребята, а уж там дальше будь, что будет…», — говорила я им. Батюшка и все мы усердно молились, да пронесет Господь эту тучу мимо. Но как?
Без получения ответа на вопрос о вере никому не ставили «зачет», то есть не допускали к дальнейшим экзаменам. Опрашивала педагог студентов по списку, по алфавиту. Подошел день, когда мальчики сказали: «Сегодня на семинаре нас спросят». — «Помоги, Боже!». Вот тут-то и нужна молитва родителей, которая горами двигает и спасает. Мы молились. Ребята вернулись веселые и рассказали следующее.
Николая задержали на предыдущем занятии, и он опоздал к началу семинара. Преподаватель вызвала Серафима, задала ему вопросы по теме, которую тогда они проходили. Сима знал материал, отвечал спокойно, обстоятельно, не торопясь, как это соответствовало его характеру. Удовлетворившись его ответом, педагог сказала:
— Хорошо, но теперь я должна задать Вам еще один вопрос, касающийся Ваших личных мировоззрений…
В этот момент дверь отворилась, и появился Николай:
— Разрешите присутствовать?
Да, конечно. Жаль, что Вы опоздали. Ваш брат сейчас изложил свои знания на тему… Но я хотела бы его еще спросить… Тут Коля оборвал ее:
— О, это очень интересная тема! Разрешите мне к ней еще немножко добавить…
Преподаватель кивнула. И Николай разразился восторженной пышной речью. Он говорил всегда с увлечением, часто уклонялся от темы, но захватывал внимание всех, и слушали его с повышенным интересом.
— Это не по теме, — пробовала остановить его педагог.
— Нет, все к одному, я сейчас перейду к самому главному, — охватывая всех сияющим взором, говорил Коля и продолжал свои философские рассуждения.
Прервать его речь смог только звонок.
Сима говорил мне дома: «Я, как дурак, стоял у доски, а Колька трепался с места, к делу и без дела». Под треск звонка все студенты поднялись с мест и зашумели. Николай развел руками, как бы жалея, что не успел высказаться. Преподаватель сказала ему:
— Соколов, Вы так много читали, так увлечены философией, что Вы не в силах сдержать свои знания, которые из Вас так и прут… Дайте Вашу «зачетку». Я Вам ставлю «пять» за усердие к нашему предмету, но прошу Вас: больше на мои занятия не приходите, Вы мешаете мне «прощупать» каждого студента, ведь из них так трудно выудить какие-либо знания философии!
Николай с извинением и любезной улыбкой протянул педагогу свою «зачетку». Он раскланялся, поблагодарил за внимание и обещал больше не попадаться ей на глаза. Утомленная шумом перемены, педагог протянула и Серафиму его зачетную книжечку, спросив:
— Вас устраивает «четыре»?
— Конечно, — кивнул головой Сима.
И братцы отправились домой, благодаря в душе Господа, что больше не встретятся с марксизмом. Так Господь покрыл моих мальчиков. А ведь будь педагог поусерднее к своим обязанностям, да посмотри в анкеты студентов, где записано, что Соколовы — сыновья «служителя культа», ну, тогда не пропустили бы братцев без вопроса об их вере. Конечно, сыграл роль и хитрый характер Коленьки нашего, который сумел так замаскироваться и притвориться увлеченным марксизмом, что «втер очки» своему педагогу. Да, говорить увлекательно наш первенец умел с детских лет, и это помогло ему в жизни не раз. Слава Богу за все!
Коля и Сима отлично окончили музыкальное училище, после которого Николай стал готовиться в консерваторию, а Серафим — в армию. Получив на руки диплом, Серафим приехал в храм Адриана и Наталии, где служил его отец. Сима вошел в алтарь, отдал диплом отцу и, взяв Часослов (книжку с молитвами), вышел на середину храма и прочел шестопсалмие. Читал он громко, с вдохновением. Его будущий педагог (семинарии), священник, служивший в тот час в храме, был в восторге и сказал: «Теперь Серафим мог читать безбоязненно, так как с училищем он расстался. Сын отца Владимира как бы благодарил Бога, вступая на новый путь служения Всевышнему». Но впереди Серафиму, как и всем нашим сыновьям, еще предстояли годы армейской службы.
Преподаватель оркестра в Музыкальном училище им. Ипполитова-Иванова, которое окончили наши дети, очень ценил Серафима. Преподаватель руководил оркестром в консерватории, поэтому рассчитывал, что и там он будет слышать контрабас Серафима. Ученик не открывал педагогу своих планов, а поэтому всячески избегал встреч с тем, кто сулил ему беспрепятственное поступление в консерваторию, а в дальнейшей жизни — «золотые горы». В те годы «застоя» нельзя было никому поверять своих планов, открыть мечту посвятить жизнь Господу.
А преподаватель оркестра, узнав, когда Серафим должен будет еще раз по делам посетить стены училища, стерег выпускника у дверей. «Он не ускользнет, я не упущу его», — говорил педагог, стоя за дверью канцелярии. Серафиму не оставалось ничего другого, как только вылезти в окно и убежать, что он и сделал. Благо, что канцелярия находилась на первом этаже.
Они встретились лицом к лицу только лет через двадцать. Серафим был уже иеромонахом Сергием. Он был одет в черную рясу, с крестом на груди, с окладистой пушистой бородой. И все же бывший педагог узнал его. Встреча произошла ночью, когда лаврский хор записывали на пленку в зале консерватории. Отец Сергий пел в этом хоре, а педагог пришел послушать церковное пение.
Подойдя к своему бывшему ученику, он сказал: «Я рад за тебя! Твоя мечта исполнилась? Но как я был убит, когда узнал, что ты служишь в армии. А теперь ты достиг желаемого?».
«Но где же мне было среди ночи пускаться в разговоры о достижении желаемого? — рассказывал мне сын. — Ведь мы, певчие, еле держались на ногах от сильного утомления… А педагог был так растроган нашей встречей. По его глазам я видел, что он обнял бы меня, если б черная моя ряса да крест не помещали бы ему проявить свои чувства. Да помилует его Господь за былое расположение ко мне».
Золотая свадьба родителей
Моя дорогая мамочка слабела с каждым годом. В жизни своей она перенесла около восьми операций, одна грудь у нее была уже давно отрезана. Но духом мама была всегда бодра, никогда не унывала. Перед операцией она всегда соборовалась, однажды пособоровалась и я вместе с нею. Примечательно то, что в последние минуты, когда мы уже стояли готовые к соборованию, кто-то позвонил в дверь. Совсем неожиданно приехал из Санкт-Петербурга (тогда еще Ленинграда) друг семьи, священник отец Евгений А. Так что совершать таинство стал не один наш отец Владимир, а вместе с отцом Евгением, как в старину и полагалось.
Доживала мама последние годы все на той же старой квартире, где прошли мои детство и юность. Там невдалеке был Елоховский собор, куда мама часто ходила, где постоянно причащалась Святых Христовых Тайн. С тех пор как наша семья Соколовых переехала из Гребнева на Планерную, Катя — моя дочка — жила уже с нами, а с бабушкой и дедушкой проживал (с девятилетнего возраста) наш сын Коленька. «Бесконфликтный мальчик», — говорила о нем бабушка, звала его «заменой» ее сына (убитого на войне), души в нем не чаяла. Я с девочками поочередно приезжала к старичкам, старалась помочь бабушке с уборкой дома, с хозяйством. Она была нам всегда рада, как и многочисленным знакомым, постоянно посещавшим их квартиру. На дедушку в те годы «застоя» работало четырнадцать машинисток. Всю свою большую пенсию Николай Евграфович тратил на оплату их труда, на бумагу. А переплел он свой «самиздат» сам.
