До ближайшего населенного пункта «два лаптя по карте». Единственная дорога – железнодорожное полотно, по которому везли руду из выработки в горах. Доехать можно было очень просто: забираешься в вагон с рудой, едешь сидя на породе, превращаясь в такого чёртика из «Вечеров на хуторе близь Диканьки», потому что черная пыль от руды. В то время – тридцать четыре года назад – не было сотовых телефонов, милиционер в том краю был приезжий, в общем, было крайне весело…
Поселение это было разделено на две части: деревни Едет и Инголь, что давало повод местным ребятам благополучно драться, причем – где проходила граница между Едетом и Инголем, – для меня так и осталось большой загадкой. Как это выглядело: огромные черные дома из лиственницы, каждому из которых было более ста лет, покрытые дощечками, как кроют в Сибири, приколоченными квадратными коваными гвоздями. Дома эти стояли на песке без фундамента, а вокруг были огорожены реально пятиметровыми заборами. Мне было сказано так: «Если во двор стучат, ты двери не открывай. Вон там наверху есть небольшое окошечко, посмотри, кто пришел». «Почему это?» – удивился я. «А тут вокруг были каторги, а теперь – зоны. Люди бегут, и лучше бы тебе с ними не встречаться». Самое поразительное, что мы действительно встретились. Это были беглые каторжане, живущие в тайге разбоем.
Но разговор не об этом. Моя тетка, она же бабуля, как я ее называл, обладала бытовыми мистическими способностями, которые она выдавала с легкостью, естественной для ее формы жизни. На моих глазах дед отрубает себе большой палец – он был уже очень старым и плохо видел – она что-то пошептала, примотала палец, висящий на кусочке кожи, к руке… Вечером отмотала тряпку, дед отколупал запекшуюся кровь – остался рубец, палец на месте. Я наступаю на бутылку, пропарываю ногу, она что-то пошептала – и стекло вышло из моей ноги. У меня начинается дикая ангина – моя тетка показала мне, как поступить в этом случае, и я снял ее минут за десять. Ангина просто прошла, при том что у меня была температура, я с трудом глотал и, честно говоря, уже опасался возможных осложнений.
И она говорила обо всем этом так, как будто просто пересказывала сводку новостей, например: «А у нас через дорогу живет колдовка – вон там, в том доме»… Свиньи там у всех жили на улице, и как они определяли, какая свинья чья, для меня было непостижимо. Там были огромные, просто нереальных размеров хряки, все одинаковые, вольно блуждающие. А в конечном итоге каждый забирал свою, по каким-то непонятным приметам узнанную, свинью, и забивал ее по осени. Соответственно, все жители, видимо, знали всех свиней. И вдруг моя тетка, видимо, поссорилась с той колдовкой, и говорит: «А меня сегодня по деревне черная свинья гоняла! Прямо черного цвета!» А нет никакой черной свиньи в деревне, нет такой! «Она не грязная была, а именно черного цвета. Я – молиться, Матерь Божию призывать – свинья и отступила».
Потом гонят скотину с пастбища, а скотина моей тетки встает перед воротами и не заходит. Та хватает Библию, начинает что-то из нее читать, не знаю, что она читала по этому случаю, и корова заходит.
Вот тебе и заговоры, вот тебе и молитвы – всё вместе, сразу. Но поразительная вещь: когда моя тетка читала заговоры, она всегда стеснялась. И постоянно добавляла: «я спроста, а Господь смилуйся!», и мне говорила, что так приговаривать нужно обязательно. То есть она, неграмотная, темная в своей смеси Православия и язычества, подспудно всё-таки понимала, что просит прощения у Бога за вот эти свои врачевания. И поразительным образом оказалось, что она всё это рассказывала мне неспроста: как она повторяла сама, я был самым младшим из всех ее родственников, и поэтому она считала нужным объяснять именно мне, что и как нужно делать.
И поэтому я, поверьте, имею приличное представление о том, как и что заговаривают, и видел, как это работает. Мне, напомню, было четырнадцать лет, я баловался всем этим. Мне было всё это очень интересным, я многое умел, я был просто number one, и всем нравилось то, что получалось из моих способностей. По руке, не понимая даже, что там за линии и что они означают, я мог рассказать совершенно удивительные вещи, которые поражали милых дам и вызывали легкий припадок обожания. Ну что еще нужно молодому парню? «Хотите, погадаю? Заболело? А хотите, сейчас вылечу?»
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, в Тбилиси, я не попытался помочь девочке с опухолью. Кстати, конец этой истории я не знаю, и говорить, что спас ее, не могу. Я знаю только, что опухоль ушла до размера с горошину, хотя была размером с кулак. А я сам начал умирать. То есть Господь взял меня за шиворот, хлопнул об асфальт и сказал: «Слышь ты, понторез! Если ты будешь влезать в мои планы, я тебя уничтожу!»
Бог бесстрастен. Он не злой, и Он справедливый. Доброта Его в том, что Он дарует нам жизнь и ведет по ней, не оставляя нас своим вниманием. Он милует, но Он бесстрастен. Поэтому поняв, насколько бесстрастно я буду уничтожен за то, что вытворяю, я решил для себя, что никогда более этим заниматься не буду. Не от страха, нет: мне просто настолько явно указали, что я решил услышать это указание. Люди делятся на тех, кто принимает «знаки внимания» Небес, и тех, кто воспринимает их с юмором. Юмор Небес штука крайне спорная. Аккуратней с ним. А то ведь так поправят, что потом и головы не найти будет.
Поэтому когда меня спрашивают, «как ты это делаешь с ножом?», я искренне говорю: «А я не знаю. Я просто представляю, что он меня не режет потому, что я чугунный – вот он меня и не режет». Кстати, он всё равно меня разрезал, на руке остался небольшой шрам, хотя совершенно не сравнимый с тем, что могло произойти. Люди пробовали – поизрезались все. Видите, куда их понесло! Видите, что я уже натворил? И что выходит? Вот яркий пример: реальный понторез решил показать что-то такое залихватское, и что доброго он родил? Что люди поизрезались? Что смешали меня с гуано, объясняя, как я менял ножи, или что я черной магией балую? Я не делал ничего подобного и сейчас вполне способен показать этот номер с ножом, но я не буду этого делать, потому это впадение в прелесть самоторчания.
Собственно, целью «показа» была практическая демонстрация того, что я победил нож, как «опасный предмет», но вряд ли я так же легко смогу победить нож, усиленный человеком, держащим его. Когда идет духовное усиление настолько мощное, что появляется некий тандем сущностей ножа и человека, на это у меня сил может не хватить. В этом вся бессмысленность того, что я сделал: это был, по сути дела, всего лишь фокус, основанный на некоторых небольших и достаточно спорных способностях меня как человека, который имеет об этих фокусах представление чуть большее, чем все остальные. Поэтому я не стану более ничего доказывать и смиряюсь, понимая, что не полезно всё это – ни для Духа, ни для тела.
Да, я могу сделать, например, массаж головы и снять головные боли. Но это настолько просто: нахожу триггеры, то есть те самые валики, которые обозначают мышечный спазм вокруг черепной коробки, тупо их убираю и тем самым выравниваю кровяное давление в голове. Всё! Шаманизм? Да какой тут шаманизм, здесь материализм чистой воды. Да, я могу поправить опорно-двигательный аппарат, и это тоже легко и просто, и ничего мистического в этом нет – всего лишь народный аналог мануальной терапии. Я могу диагностировать переломы, но что в этом такого, любой нормальный практикующий врач сделает это даже не пальцами, а одними глазами, без рентгена!
Поэтому по отношению к себе я испытываю, прежде всего, совершенно искренний скепсис. Нет большей силы, чем сила Создателя этого мира, и только через Его силу можно творить силу свою, всё «самостоятельное» приведет к падшему ангелу, утопив Душу в гордыне…
Мне привозили пластиковый стаканчик, прожженный на расстоянии поднятой рукой. Говорилось об этом с искренним волнением, а человек, рассказавший мне об этом, не просто достоин доверия, а является большим ученым. Он говорил: «Я это видел! Это было сделано при мне и неоднократно! Но вот что это такое?» Я ответил ему: «Никакой разницы нет. То, что это не божественное проявление – к бабке не ходи! Какой такой исключительной святостью обладал этот человек, чтобы поражать воображение окружающих, пускай даже не широкой публики, подобными вещами? Что, кроме очарования, он вызвал? Кроме трепета по отношению к своей личности? В какую такую светлую сторону он вас повернул? Не гордыня ли это? Гордыня стопроцентная, так что за дерево родило этот «плод»?»
Кто или что дало ему этот дар, зачем и почему? Для смущения? Аллилуйя! Все действительно смущены тем, что он умеет больше, чем они. Все поняли, что есть еще нечто такое, что Бог «дать не смог»! Сомнения в Боге – это и есть первый шаг в падении. Господь попустил случиться такому дару. Так тихонько заткни его и молчи, костры разводи в темном лесе.
Был случай, когда Батюшка Серафим отчитывал мальчика с падучей, изгоняя из него бесов. И Батюшка сказал мальчику: «Ты на пол ложись, на щечку голову положи и глазки закрой, не смотри на меня». И начал молитовку читать. А мальчик маленький, ему интересно было, он глазки открыл, а Батюшка-то в воздухе висит. А тут вопрос, если Батюшка мог левитировать, отчего же он народ не поражал этим занятным фактом?.. А он пешочком ходил! Сгорбленный после того, как ему спину порубили. И вот таким крючочком к Богу он народу привел столько, что счету не поддается. Захожу в Ставровуни – в греческий монастырь на Кипре, по преданию чуть ли не III века… А монастырь этот такой, что там даже звуков нет. Ты как будто за облаками, на небесах, в Царствии Небесном! Ни птицы не поют, ни ветер не шелестит, ни трава не шевелится, как будто вату в уши напихали. Так вот, в этом монастыре, внутри, в убранстве храма, где стоит животворящий Крест, подаренный ни больше, ни меньше равноапостольной Еленой по возвращении из Святой Земли в Византию, на стене – образ Батюшки Серафима Саровского! Это же как надо было просиять, чтобы греки его изобразили на стене среди Образов Апостольских?
