Свои беседы к антиохийскому народу Иоанн продолжал в течение почти всего Великого Поста, и они представляют поразительное доказательство того духовного взаимообщения, в котором жил и действовал знаменитый пастырь. Так как умы всех были заняты одним и тем же вопросом, как то: поспеет ли престарелый архипастырь прибыть в столицу, как-то примет его император и каков будет исход его ходатайства, — то и златоустый проповедник всецело занят был этими же самыми мыслями, и каждое известие или о путешествии Флавиана, или о его ходатайстве служило исходной точкой для его бесед, которые поэтому и выслушивались всеми с трепетным сердцем и глубоким вниманием.
Между тем приближалась развязка. Гонцы опередили престарелого Флавиана и раньше его передали императору известие о мятеже и нанесенном ему оскорблении. Император немедленно отправил особых уполномоченных сановников произвести строжайшее дознание. И вот эти сановники уже прибыли в город и начали не только производить расследование, но и расправу. Город объявлен был лишенным присвоенных ему прав и преимуществ, произведены были многочисленные аресты виновных, которых было так много, что в темницах не оказалось для них мест, и они были заперты в огромной загороди без кровли. Все население впало в уныние и отчаяние, и, по-видимому, ниоткуда не было надежды на спасение.
Но вот, когда полномочные сановники в третий день своей расправы ехали к месту своего публичного заседания, им загородили дорогу какие-то странные люди — с истощенными постными лицами. Это были окрестные отшельники, которые, услышав о страшном бедствии, постигшем Антиохию, оставили свои пещеры и явились в город, чтобы оказать посильную помощь несчастным. Не имея ничего общего с этим греховным миром и никого не боясь, кроме Бога, они смело выступили пред полномочными сановниками и умоляли их даровать милость и прощение Антиохии. Особенно неустрашимо действовал и говорил один из них — маленький немощный старец Македоний. Ухватившись за плащ одного из сановников, он заставил его сойти с коня и, когда тот сошел, начал его и другого полномочного убеждать, чтобы они испросили у императора милости и прощения несчастному городу. Ведь император — человек, и он может понять, как опасно для человека губить подобных ему. В состоянии ли он будет воскресить тех, которые падут жертвою его гнева? Пусть вспомнит о гневе Божьем.
Сановники были поражены этими словами необычайного отшельника, глубоко уважаемого народом, и, обещав походатайствовать перед императором, двинулись дальше к претории, где уже с трепетом ожидали их толпы людей, приговоренных к смерти.
Но тут они встречаются с новой преградой: у самых ворот претории их встречает сонм епископов и пресвитеров, среди которых на самом видном месте был и Иоанн Златоуст, и эти истинные пастыри заявляют, что они не пустят сановников в преторию, пока не получат от них обещания помиловать осужденных; они могут войти в преторию только чрез их трупы. И затем, обнимая колена сановников, они то смиренными мольбами, то угрозами страшного гнева Божия за бесчеловечие настолько растрогали их, что они произнесли прощение, слух о чем мгновенно разнесся по огромной толпе народа, и все, как пастыри, так и пасомые, со слезами радости благодарили их за такое милосердие. Один из сановников, благородный Кесарий, немедленно отправился в Константинополь, чтобы донести обо всем совершившемся и ходатайствовать перед императором за несчастный город.
Пока он поспешно ехал к столице, в это время престарелый Флавиан употреблял все усилия, чтобы добиться аудиенции у императора и испросить милости к своей преступной пастве, но усилия его оставались тщетными. Разгневанный император и слышать не хотел о ходатайстве старца-епископа за преступный город и не давал аудиенции. Глубоко огорченный архипастырь уже отчаялся в успехе своего дела, как прибыл Кесарий и, объяснив императору положение дела, склонял его помиловать неразумный город, который уже достаточно понес наказание за свое безумство. Император колебался и не давал окончательного решения. Но тогда-то к нему и был допущен Флавиан, который окончательно смягчил гнев государя. Смиренно представ пред императором, он с глубокоудрученным видом стал поодаль и не смел поднять своих глаз. Вид почтенного архипастыря, так страждущего за свою паству, тронул доброе сердце Феодосия: он сам подошел к епископу и уже более взволнованным, чем суровым, голосом стал упрекать антиохийцев в неблагодарности за все те многочисленные права и преимущества, которые были даны им. Флавиан с глубоким волнением, но в то же время и с самообладанием объяснил императору все безумство деяний несмысленной черни, которая более заслуживает сожаления, чем гнева, и просил милости своему несчастному городу. Император, конечно, может сжечь и разрушить Антиохию, и она действительно достойна даже более жестокого наказания; но он должен помнить, что и над ним есть Царь Небесный, который заповедал всем людям взаимное милосердие, говоря: «Если вы будете оставлять людям прегрешения их, то и Бог оставит вам согрешения ваши». Речь престарелого епископа произвела на императора сильное впечатление.
Сердце его смягчилось, и он воскликнул, что если Владыка мира, сошедший на землю и распятый теми, кому Он принес величайшее благодеяние, молился Отцу Своему Небесному за Своих ярых врагов, говоря: «прости им, не ведят бо, что творят», — то тем более люди должны прощать нанесенные им оскорбления.
Император дал полное прощение городу и торопил Флавиана, чтобы он поскорее отправился в Антиохию и своим известием о помиловании вывел город из его страшного состояния опасений за будущее. «Поспеши скорее, — сказал император, — иди, утешь их. При виде своего кормчего они забудут о всех своих бедствиях». Старец возблагодарил императора за оказанное им христианское милосердие городу и поспешно отправился с радостным известием, с которым он и прибыл к Пасхе.
Если вообще радостен был для христиан этот светлый праздник искупления, то теперь он был еще радостнее и торжественнее для антиохийцев. Весть о помиловании опередила Флавиана, и когда он приближался к городу, то все население высыпало к нему навстречу, и он торжественно, как в триумфе, принесен был в город. Доблестному святителю, так самоотверженно походатайствовавшему за свой народ, несказанно радовался весь город, но более всех Иоанн, который не преминул произнести восторженное слово по случаю прибытия дорогого архипастыря.
«Благословен Бог, — говорил он до слез взволнованным слушателям, — сподобивший нас отпраздновать этот святой праздник с великою радостию и веселием, восстановивший главу телу, пастыря стаду, учителя своим ученикам, первосвященника священникам. Благословен Бог, Который сделал неизмеримо больше того, чего мы просили или о чем помышляли; ибо нам казалось достаточным и того, чтобы на время быть избавленными от угрожающих бед, но милосердый Бог, далеко превосходя Своими дарами наши прошения, возвратил нам нашего отца скорее, чем мы могли ожидать». И затем Златоуст подробно рассказал всю историю ходатайства святителя за свой народ и в заключение увещевал народ никогда не забывать этого страшного испытания.
Изложенное событие замечательно во многих отношениях, но особенно оно замечательно тем, что во всей силе обнаруживает, какое влияние христианство имело на смягчение нравов того времени. Исход этого события сплетает неувядаемый венок на чело главных его деятелей, и все они были христиане, пастыри и подвижники церкви Христовой: неустрашимый престарелый епископ, который не убоялся ни трудностей далекого пути, ни гнева императора, чтобы только походатайствовать за свой народ; самоотверженные отшельники, которые, отбросив свое безмятежное жительство в безмолвной пустыне, явились в мятежный город спасать человеческие души; и особенно величайший пастырь и учитель этого народа, изо дня в день произносивший дивные беседы, которые за это страшное время томлений и ужасов неустанно раздавались то как угрозы праведного судьи, то как ласки глубоко любящего отца, и производили потрясающее, неизгладимое впечатление на сотни тысяч населения. И эти речи отзывались в сердцах не только христиан, но и язычников.
По случаю смятений были закрыты общественные бани, театры и другие места удовольствий и развлечений, открыты были только христианские церкви, и в одной из них постоянно лилась золотым потоком речь сладкословесного проповедника. Если и прежде язычники, из любви к красноречию, не прочь были послушать известного христианского учителя, которым когда-то восхищался знаменитый ритор Ливаний, то теперь, во времена общественного бедствия, они массами шли слушать Златоуста в надежде почерпнуть утешение и для своей страждущей души. И они с изумлением слушали, как христианский проповедник с неотразимою силою изобличал пороки и безумства, отличавшие их большой и распущенный город, как он наподобие трубы призывал всех к покаянию и исправлению. Язычники из слов проповедника с несомненностью убеждались в том, насколько суетны и мимолетны земные почести и богатства, как они не в состоянии удовлетворить требований сердца и спасти жизнь во время опасности и бедствия и насколько выше христианское упование, полагающее цель и высшее благо жизни в негибнущих сокровищах загробного мира. Они слышали тут, что добродетель есть единое негибнущее благо, и грех есть единое действительное зло, что для добродетельного человека смерть есть только переход к более счастливой или блаженной жизни и что бедствия земли полезны в том отношении, что очищают и возвышают души. И этот мир, в котором так много суеты и бедствий всякого рода, получал в их глазах новый интерес, когда они слышали от знаменитого христианского проповедника, что существует превечный и всемогущий Творец, который как отец печется о всех людях, простирая Свое промышление даже до того, что без Его воли не падает волос с головы, и пред ними во всем величии открывалось все превосходство христианской веры над их мрачным языческим суеверием, которое не давало человеку просвета в жизни и надлежащих нравственных сил для исправления. Тогда многие из этих невольных слушателей Златоуста, вполне убедившись в суете своего идолопоклонства, принимали веру Христову и крестились. И Златоуст с радостью сообщает, что вскоре по возвращении Флавиана он много занят был «утверждением в вере тех, которые вследствие бедствия опамятовались и оставили свое языческое заблуждение». Таким образом, страшное событие, во всем ужасе обнаружившее дикость человеческой природы, когда она поддается страстям, вместе с тем по неисповедимым путям Промысла Божия послужило поводом к торжеству христианства, и царство Божие на земле пополнилось многими членами, дотоле пребывавшими во тьме языческого заблуждения.
