Традиционно считается, что «три великих мастера» — это Хякудзё, Дзёсю, Нансэн, но я считаю, что Уммон был выше этих трех. Снова мы встречаем Хякудзё в случае XL Мумонкана и в нескольких случаях Хэкиганроку. Как духовный сын Басо, отец Исана и Обаку и дедушка Риндзая, он занимает одно из самых важных мест в дзэнской истории.
Монашеское имя Обаку было Киун. Он создал секту, которая носит его имя. Эта секта прибыла в Японию в последнюю очередь,[54] где она теперь является самой малой и наименее влиятельной из трех дзэнских сект: Риндзай, Сото и Обаку. Дата рождения Обаку неизвестна, но умер он в 850 году. Он стал священником в храме Кэнпукудзи, впоследствии получившем имя Манпукудзи. Этот храм расположен на горе Обаку-сан.
Впоследствии Обаку отправился в храм Дайандзи возле горы Сюхо и назвал ее Обаку-сан в знак уважения к своему предыдущему месту жительства. Отсюда происходит имя, под которым он известен в настоящее время.
Обаку обратился к собравшимся монахам: — Все вы, без исключения, питаетесь отходами от изготовления вина. Сколько бы паломничеств вы ни совершили, сколько бы книг вы ни прочли, скажите мне, где вы сейчас? И еще, знаете ли вы, что во всем Китае нет ни одного мастера дзэн?
В это время один монах вышел наперед и спросил:
— А что вы скажете о тех, кто в разных частях Китая обучает монахов и ведет их к истине?
— Я не говорю, что нет дзэн, я говорю, что нет учителей, — ответил Обаку.
Когда мы знаем, что такое дзэн, мы видим его везде (а что присутствует везде, того нет нигде). Как мы можем показать его, если он в самом указывающем пальце?
Еще один короткий случай есть продолжение истории о том, как Хякудзё получил просветление у Басо, а также о том, как он три дня ходил, оглушенный криком последнего:
Впоследствии, когда Обаку пришел, чтобы получить наставление, ему рассказали историю о Хякудзё. Выслушав ее, он показал язык.
Эта независимость, не имеющая ничего общего с тщеславием и презрением, проявилась также в следующем эпизоде:
Когда Обаку впервые пришел повидаться с Хякудзё, тот спросил у него:
— Откуда ты пришел с таким величественным видом?
— С таким величественным видом я пришел из Рэйтю, — ответил Обаку.
— Зачем ты пришел? — спросил Хякудзё.
— Просто так, — ответил Обаку. Хякудзё отдал должное глубине постижения Обаку.
То же самое мы видим в отношениях Обаку и его духовного сына и наследника Риндзая, который, достигнув просветления от ударов Обаку, воскликнул: «Теперь-то я понимаю, что в буддизме Обаку нет ничего особенного!»
Есть еще один интересный случай из Изречений Риндзая. Этот случай выявляет жесткость, непосредственность и практичность, которые до сих пор присущи дзэнской школе Риндзай.
Однажды, когда монахи должны были работать на улице, Обаку вышел во двор в сопровождении Риндзая. Оглянувшись, Обаку увидел, что Риндзай стоит с пустыми руками.
— Где твоя мотыга? — спросил Обаку.
— Кто-то взял ее! — ответил Риндзай.
— Подойди сюда. Я хочу поговорить с тобой. Риндзай подошел. Обаку поднял свою мотыгу и сказал:
— Вот, смотри! Ни одно существо в поднебесной не может взять ее в руки и поднять ее так!
Риндзай выхватил мотыгу у него из рук и поднял ее над головой со словами:
— Почему уке я держу ее сейчас в руках?
— Сегодня один мой знакомый потрудился на славу, — сказал Обаку и вернулся в храм.
Проанализируем эту историю. Представим, что она произошла с кем-то наподобие епископа Беркли. Если бы у него спросили: «Где ваша мотыга?», он в своих философских рассуждениях был бы недалек от Риндзая и Обаку. Что есть мотыга? Что есть «я»? Что значит, что у меня есть мотыга? Что значит, что у меня ее нет? Имею ли я мотыгу или она имеет меня? Можно ли одновременно держать мотыгу и не держать ее? Но ведь именно этому Обаку не учит Риндзая. Преподавать дзэн означает не-преподавать, возвращать целостное, устойчивое видение жизни. Ответ не должен быть отличным от вопроса. Никаких отговорок, нападок, отстаивания мнений, толкований. Поступки должны физически и духовно составлять часть Единого Действия. Именно так поступил Риндзай, когда получил одобрение Обаку.
СЛУЧАЙ
Всякий раз, когда Хякудзё читал проповедь, вместе с монахами ее слушал какой-то старик. Когда монахи выходили из зала, старик выходил вместе с ними, но однажды он остался, и Хякудзё спросил у него:
— Кто ты такой?
— Я не человек, — ответил старик. — В далеком прошлом, во времена Будды Касё,[55] я был главным монахом в этих местах. Как-то монах спросил у меня, может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия, и я ответил, что не может. За эти свои слова я должен был перерождаться в шкуре лисицы в течение пятисот жизней. Прошу вас, сказав свое мудрое слово, освободите меня от этих перерождений.
Старик помолчал некоторое время, а затем спросил у
Хякудзё:
— Может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия?
— Никто не может уйти от закона причины и следствия, — ответил Хякудзё.
Старик сразу же достиг просветления и, поклонившись, сказал:
— Теперь я освободился от перерождений в шкуре лисицы, и вы найдете мое тело по другую сторону горы. У меня к вам последняя просьба. Пожалуйста, похороните меня как монаха.
Хякудзё попросил кармадану, или дьякона, ударить в бяку[56] и сообщил монахам, что после полуденной трапезы[57] будет похоронная служба по покойному монаху. Монахи очень удивились, потому что все пребывали в добром здравии, и никого не было в лазарете.[58] Они не могли понять, чем вызвано это распоряжение мастера. После трапезы Хякудзё провел их к основанию горы и посохом указал на тело лисицы, которое затем было предано огню.
Вечером Хякудзё поднялся на кафедру и рассказал монахам всю историю. Тогда Обаку спросил:
— Вы говорите, что старик ошибся в своем ответе и вынужден был провести пятьсот воплощений в шкуре лисицы. Но предположим, что он не допустил этой ошибки, что бы с ним случилось?
— Подойди ко мне, — велел Хякудзё, — и я скажу тебе! Обаку подошел к нему и наставил ухо. Хякудзё всплеснул в ладоши и воскликнул:
— Я думал, только у варвара рыжая борода, а оказывается есть еще один человек с рыжей бородой!
Учение буддизма хинаяны о карме изложить очень трудно. Судзуки пишет:
Принимая во внимание все имеющиеся факты, следует признать, что учение о кармической продолжаемости, особенно когда приходится описыватъ его проявления в реальной жизни, становится очень сложным. Кроме того, нет уверенности в том, что оно полностью оправдано с теоретической точки зрения.[59]
Однако с позиции буддизма махаяны акцент переносится на другую часть проблемы, а именно на то, как мы можем быть кармически обусловлены и в то же время свободны, как мы можем, не прекращая жить, выйти из сферы действия этого закона. В самом конце Песни о пути к просветлению Ёка Дайси[60] говорит:
Когда мы глубоко постигаем [что формы вещей не являются их реальностью], кармические препятствия воистину пусты. Если мы не постигли этого, мы продолжаем выплачивать наши долги [то есть по-прежнему ограничены обстоятельствами и должны подчиняться им].
Сравните это высказывание Ёка Дайси со словами мистера Уэллера — старшего в романе Бумаги Пиквика, в которых он говорит о том, что смерть необходима владельцам похоронных бюро. Это еще одна иллюстрация учения Эмерсона о воздаянии. Кроме того, в начале Песни о просветлении есть следующие строки:
Когда истина постигнута, люди и вещи не кажутся разделенными,
И в это самое мгновение наша Адская Карма[61] исчезает.
Като цитирует вопрос, который Губу задал своему учителю Тёса Кэйсину[62] по прочтении слов Ёка Дайси. Губу спросил: «Если после просветления кармические препятствия становятся пустыми, почему Арьясимха[63] и Второй патриарх[64] должны были искупать свои кармические долги?» Другими словами, если, достигая окончательного просветления, человек выходит из сферы действия закона причины и следствия, как может этот человек продолжать страдать от результатов своих поступков в прошлой жизни?
В девятой главе Евангелия от Иоанна мы встречаем очень похожий вопрос, заданный самому Христу:
И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?
Этот отрывок интересен, поскольку мы видим, что евреи вообще и ученики Христа в частности были не так далеки от современных им религиозных воззрений, как принято считать. Кроме того, в Апокрифах (Мудрость Соломона, 8, 20) имеем: «Скажу вам, что, будучи праведным, я вошел в незапятнанное тело». Христос дает дзэнский, а не ортодоксально буддистский ответ:
