Этот образ себя самого вновь и вновь будет служить субъекту в качестве обрамления его категорий, его восприятия мира служить как объект, причем при посредничестве другого. Именно в другом он всегда будет находить свое идеальное Я, откуда разворачивается вся диалектика его отношений к другому.
Если другой насыщает, наполняет такой образ, он становится объектом нарциссического инвестирования — Verliebtheit. Помните, как Вертер встречает Шарлотту в тот момент, когда она держит на руках ребенка, — это в точности совпадает с нарциссическим imago юного героя романа. Если, напротив, в таком же аспекте другой являет собой фрустрацию субъекта его идеалом и его собственным образом, он порождает максимальное разрушительное напряжение. Воображаемое отношение к другому всегда разворачивается в одном или другом направлении, что дает ключ к пониманию поставленного Фрейдом вопроса о внезапном превращении Verliebtheit любви в ненависть.
Этот феномен воображаемого инвестирования играет в переносе центральную роль.
Перенос, если верно, что он устанавливается внутри и посредством измерения речи, приносит открытие такого воображаемого отношения лишь достигнув определенных ключевых точек речевой встречи с другим, т. е. здесь, с аналитиком. Дискурс, освобожденный от уз определенных условностей так называемым основным правилом анализа, начинает более или менее свободную игру в отношении обычного дискурса и ведет субъекта навстречу тому плодотворному обознанию, благодаря которому подлинная речь соединяется с дискурсом заблуждения. Но и тогда, когда речь избегает откровения, плодотворного обознания, и разворачивается в измерении обмана — существенном измерении, запрещающем нам исключать субъекта как такового из нашего опыта и сводить его к объектным терминам, — обнаруживаются такие точки, которые в истории субъекта были не интегрированы, не усвоены, а вытеснены.
В аналитическом дискурсе субъект развивает то, что является его истиной, его интеграцией, его историей. Однако в этой истории есть дыры — в местах, где произошло то, что было verworfen или verdankt. Verdankt — это то, что, появившись однажды в речи, было отброшено. Verworfen — изначально отброшенное. Я не хочу сейчас углубляться в это различие.
Феномен переноса сталкивается с воображаемой кристаллизацией. Он вращается вокруг нее и должен с ней соединиться.
Схема анализа.
В точке О я помещаю бессознательное понятие о собственном Я субъекта. Это бессознательное складывается из того, что субъект в своем структурирующем образе, образе "собственного Я" принципиально не признает — скажем, пленения воображаемыми фиксациями, не способными войти в символическое развертывание его истории, т. е. того, что носило характер травмы.
О чем идет речь в анализе? О том, что субъект может собрать воедино различные травматические события, сохраненные его памятью в точке О, собрать в некоторой форме, доступ к которой для него закрыт. Такая форма открывается лишь при помощи вербализации, т. е. при посредничестве другого — аналитика. Лишь благодаря речевому усвоению своей истории вовлекается субъект на путь реализации своего усеченного воображаемого.
Такое восполнение воображаемого совершается в другом по мере того, как субъект усваивает себе это восполнение, давая другому его услышать.
То, что было на стороне О, переходит на сторону О'. Все, что произносится в А, со стороны субъекта, будет услышано в В, на стороне аналитика.
Аналитик слушит это, но, отраженным образом, слышит это и субъект тоже. Эхо его дискурса симметрично зеркальности образа. Эта представленная мной на схеме диалектическая спираль все ближе и ближе смыкается с О' и О. Прогресс субъекта в его бытии должен в конечном итоге привести его в точку О, пройдя ряд точек, размещенных между А и О.
На линии этой субъект, раз за разом трудолюбиво сообщая от первого лица свою историю, проходит последовательность основных символических отношений, где на каждом этапе должен найти время и разрешить задержки и торможения, конституирующие сверх-Я. Это требует времени.
Если отголоски дискурса приближаются к точке О' слишком быстро — если перенос слишком интенсивен — возникает критический феномен, напоминающий сопротивление, сопротивление в наиболее острой форме его проявления — молчание. И тогда вы понимаете правоту Фрейда, говорившего, что перенос становится препятствием, если он чрезмерен.
Нужно также сказать, что если такой момент случается своевременно, молчание приобретает всю свою ценность — оно не просто негативно, но соответствует тому, что лежит по ту сторону речи. Определенные моменты молчания в переносе служат выражением обостренного восприятия присутствия другого как такового.
И последнее замечание. Где следует разместить субъекта, поскольку он отличается от точки О? Он необходимым образом расположен где-то между А и О — гораздо ближе к О, чем любая другая точка — скажем, в С.
Когда мы прервемся на летний отдых, который я вам желаю приятно провести, я попросил бы вас перечитать в свете наших размышлений крайне важные для нас и небольшие по объему работы Фрейда по технике психоанализа. Перечитайте их, и вы увидите, сколь новым и более живым смыслом они для вас наполнятся. Вы заметите, что видимые противоречия относительно переноса, который предстает одновременно как сопротивление и двигатель анализа, находят объяснение лишь в диалектике воображаемого и символического.
Аналитики, не лишенные определенных заслуг, высказывают мнение, что наиболее современная техника анализа, известная под именем анализа сопротивлений, состоит в изолировании в собственном Я пациента — single-out, как выразился Берглер, некоторых patterns, предстающих в качестве механизмов защиты по отношению к аналитику. Перед нами полное извращение смысла того понятия защиты, которое ввел Фрейд в своих первых работах и к которому в "Торможении, симптоме, страхе", одной из наиболее сложных и превратно истолкованных работ, он вернулся вновь.
Теперь это всего-навсего интеллектуальная операция. Поскольку речь не идет больше об анализе символического характера защит, но об их устранении, поскольку они создают препятствие чему-то потустороннему, просто потустороннему неважно, что мы туда поместим. Почитайте Фенихеля, и вы убедитесь, что все без исключения может быть рассмотрено в ракурсе защиты. Допустим, ваш пациент выражает тенденции, сексуальный или агрессивный характер которых хорошо им осознается. Что ж, благодаря единственно тому факту, что пациент о них говорит, можно попытаться найти по ту сторону их нечто гораздо более нейтральное. Если все, что предстает вначале, считать защитой, можно с полным основанием рассматривать все как маску, позади которой скрывается нечто другое. На таком последовательном оборачивании построена знаменитая шутка г-на Жана Кокто — если тому, кому снится зонтик, мы говорим, что причины его сновидения относятся к области сексуальности, почему бы тогда не сказать тому, кому снится орел, пытающийся напасть на него, что причина такого сновидения в том, что он забыл зонтик?
Ориентируя аналитическое вмешательство на устранение patterns, скрывающих такую потусторонность, аналитик может руководствоваться лишь своим собственным пониманием поведения пациента. Он пытается нормализовать такое поведение согласно норме, которая сродни его собственному эго. Таким образом, мы получим моделирование одного эго посредствомдругого эго, то есть эго превосходящего — всем известно, что эго аналитика это не пустое место.
Почитайте Нюнберга. Каков, на его взгляд, основной двигатель лечения? Добрая воля эго пациента, которая должна стать союзником аналитика. Что это значит? — Да то, что новое эго пациента — это эго аналитика. А г-н Гоффер добавляет, что нормальным завершением лечения является идентификация с эго аналитика.
Балинт дает нам поразительное описание такого завершения, которое есть не что иное, как речевое принятие собственного Я, реинтеграция, но не идеального Я, а Я-идеала. Пациент впадает в полуманиакальное состояние, своего рода возвышенное высвобождение нарциссического образа, пробивающегося сквозь мир — в котором пациента следует на некоторое время оставить, чтобы дать ему время вернуться с небес на землю и отыскать самому пути здравого смысла.
Не все в таком понимании ложно, поскольку в анализе много значит фактор времени. Пусть смутно, но это осознавалось всегда. Каждый аналитик может узнать это лишь на собственном опыте — существует некоторая отсрочка времени-чтобы-понять. Те, кто слышал мои лекции о "человеке с волками", найдут там кое-что по этому поводу. Но такое время-чтобы-понять вы обнаружите и в "Работах по технике психоаналза" Фрейда в связи с Durcbarbeiten.
Что это — нечто относящееся к порядку психологического износа? Или же справедливее отнести это к порядку дискурса, дискурса в качестве труда, о чем я уже говорил, когда писал о речи пустой и полной? Да, без всякого сомнения, именно так. Дискурс должен продолжаться достаточно долго, чтобы показалось, будто он целиком вовлечен в выстраивание эго. Вот тут-то он и может неожиданно разрешиться окончательно в том, для кого он, собственно, и создавался — в господине. В то же время собственная его ценность утрачивается и он проявляется теперь лишь в качестве труда.
