2. Александрийский соборъ въ 362 году принадлежитъ къ числу наиболее замечательныхъ соборовъ эпохи арианскихъ движений. Значение его можно определить такъ: онъ подвелъ итоги всей предшествующей работе богословской мысли по раскрытию учения ο Троице, решилъ главнейшие и трудные вопросы, выдвинутые его временемъ, и глубоко повлиялъ на последующий ходъ событий догматической истории, преднаметивъ тотъ путь, по какому они направились. Но его главная заслуга состояла въ томъ, что онъ воскресилъ для восточной половины церкви почти уже забытый здесь никейский символъ и далъ сильный толчекъ тому течению въ рядахъ церковныхъ деятелей Востока, которое въ конце–концовъ привело ихъ всехъ подъ знамя этого символа. — До сихъ поръ, какъ мы знаемъ, все соборы, во множестве собиравшиеся на Востоке, преследовали одну цель—изгнать никейцевъ и устранить никейский символъ, заменивъ его другими, более отвечающими восточному консервативному настроению. Благодаря поддержке двора и особенно насильственнымъ мерамъ Констанция, эта цель, поставленная реакцией съ самаго начала ея возникновения, близка была къ своему осуществлению. За тридцать слиш–комъ летъ, протекшихъ со времени никейскаго, собора, сошли одинъ за другимъ въ могилу все его современники—епископы, принимавшие въ немъ личное участие. Изъ очевидцевъ собора и непосредственныхъ участниковъ его на Востоке оетавался къ 50–мъ годамъ IV века едва ли не одинъ Афанасий, да и тотъ, управляя отдаленнымъ отъ Востока диоцезомъ, а съ 356 года скитаясь въ изгнании по пустынямъ египетскимъ, лишенъ былъ всякой возмож–ности сделать что–нибудь для возстановления авторитета защищаемаго имъ собора. Съ 350 года, т. — е. въ течение последнихъ десяти летъ царствования Констанция, на Востоке не было ни одного никейца. Въ церковную практику, въ богослужебное употребление символъ никейский также проникнуть не успелъ. Возможно, что и сами отцы перваго вселенскаго собора, составляя символъ въ опровержение арианства, не имели въ виду вводить его въ общеобязательную литургическую практику, смотрели на него не какъ на εκτεσις πιστεως въ собственномъ смысле, а какъ на μάθημα т. — е. образецъ учения, а не веры, каковое название действительно и прилагается къ нему въ некоторыхъ древнихъ источникахъ. Можно допустить далее, что для употребления, напр., при крещении онъ былъ и неудобенъ, потому что не содержалъ въ себе необходимыхъ членовъ веры, встречающихся во всехъ кре–щальныхъ символахъ, какъ–то исповедания единой церкви и единаго крещения, воскресения мертвыхъ и будущей жизни. Темъ не менее, при более благоприятныхъ условияхъ для своего утверждения въ церкви, онъ необходимо долженъ былъ если не целикомъ, то въ главнейшихъ своихъ терминахъ, по крайней мере въ учении ο Сыне Божиемъ, воздействовать на крещальные символы и оставить въ нихъ следы. На самомъ деле, до 60–хъ годовъ IV–го века мы не находимъ въ памятникахъ символьной литературы древности ни малейшихъ признаковъ такого воздействия. За все это время на Востоке при крещении, оглашении и богослужении продолжаютъ применяться местные символы и если они дополняются въ своей догматической части, то источникомъ дополнений является не никейский символъ, а символы, вышедшие изъ–подъ пера противниковъ его. Нагляднымъ, даже поразительнымъ доказательствомъ этого пренебрежения никейскимъ символомъ на Востоке служатъ уже известныя намъ огласительныя поучения Кирилла иерусалимскаго, изданныя приблизительно около 348–го года. Въ основу своего катихизиса веры Кириллъ полагаетъ не символъ, составлевкый въ Никее, а крещальный символъ своей иерусалимской церкви и—что особенно важно—даже въ техъ местахъ, где местный символъ оказывался недостаточнымъ для полнаго выражения веры, какъ, напр., въ учении ο Божестве Сына Божия, онъ обращается не къ никейскому изложению, а къ εκτεσις μακρόστιχος—многострочному символу и такъ называемой датированной веры. Такимъ образомъ, память ο никейскихъ отцахъ постепенно тускнела на Востоке и освященный ихъ общимъ согласиемъ символъ недалекъ былъ отъ полнаго забвения.
Въ виду этого печальнаго положения никейскаго дела на Востоке эдиктъ Юлиана, возвращавший въ свои города изгнанныхъ защитниковъ его, пришелся какъ нельзя более кстати. Въ первый разъ после непрерывныхъ преследований въ течение долгаго царствования Констанция, никейцы получили возможность громко сказать свое слово въ церкви, вслухъ всехъ заявить, что дело никейское не умерло, что единственно только вера, написанная въ Никее, можетъ служить надежной опорой мира и веры церкви. Отсюда понятно, почему Афанасий поспешилъ какъ можно скорее воспользоваться предоставленной ему свободой; въ Александрию онъ прибылъ 12–го февр. 362 года, а къ августу месяцу здесь уже открылся соборъ, составившийся изъ съехавшихся сюда епископовъ—никейцевъ. Разгромъ, понесенный никейцами въ правление Констанция, резко отразился на численномъ составе собора; явилось только 22 епископа, но все это были ветераны никейскаго дела, долгимъ изгнаниемъ, потерей кафедръ и страданиями засвидетельствовавшие искренность своего убеждения, pauci numero, tide integri, meritis multi, по выражению Руфина, «числомъ немногие, верой не поврежденные, заслугами обильные». Духовная мощь и сила веры, неоднократно проявленная ими, придавала ихъ собранию особый моральный авторитетъ и должна была привлекательно действовать на людей, хромавшихъ на обе ноги. Все другие поддалиеь искушениямъ и соблазну: ухажи–вали за дворомъ, вмешивались въ интриги, подделывались подъ общее настроение, вступали въ компромиссы и изменяли веру. Одни только никейцы, несмотря на все невзгоды, твердо держали свое знамя, не склоняясь ни направо, ни налево, отвергая всякия сделки и съ политикой и съ совестыо. По сравнению съ вождями реакции, не говоря уже объ Акакии или Евдоксии, продававшихъ свою веру за влияние при дворе, но и съ более твердыми характерами въ роде Василия анкирскаго или Евстафия севастийскаго, такия лица, какъ Афанасий или Евсевий верчельский, стоявшие во главе никейцевъ, ο которыхъ сама зависть не могла сказать ничего дурного, казались недосягаемыми нравственными величинами, — а они–то теперь и руководили занятиями александрийскаго собора.
Точныхъ записей ο заседанияхъ собора до нашего времени ни сохранилось; но мы имеемъ возможность съ надлежащей полнотой воспроизвести вее главные моменты его деятельнсти, благодаря, во–первыхъ, указаниямъ церковныхъ историковъ и преимущественно Руфина, — затемъ, посланию къ антиохийцамъ и къ такъ называемому τόμος’ у александрийскаго собора, написанному самимъ Афанасиемъ, въ которомъ содержатся все важнейшия постановления собора и даются намеки на внутреннюю его историю, — и наконецъ, письму Аполлинария лаодикийскаго, послы котораго присутствовали на соборе, къ Василию Великому.
Первымъ деломъ александрийскихъ отцовъ было возстановление догматическаго авторитета никейскаго собора и ревизия его символа. Никейский символъ былъ признанъ непоколебимымъ и неизменнымъ образцомъ веры, «достаточнымъ и самодовлеющимъ (ίκανά… και αίτόρκη) для опровержения всякой нечестивой ереси и къ охранению безопасностй и пользы церковнаго учительства». Такое воззрение на вначение никейскаго символа необходимо влекло за собой отрицательное отношение ко всякимъ другимъ вереизложениямъ, и александрийские отцы далее повторяютъ забытое и никогда не применявшееся постановление сардикийскаго собора: «во всемъ довольствоваться верой, исповеданной никейскими отцами, потому что она не имеетъ никакого недостатка и полна благочестия, и не должно составлять иного изложения, дабы написанное въ Никее не сочли несовершеннымъ». Вместе съ темъ былъ возстановленъ и текстъ никейскаго символа, притомъ настолько твердо, что Афанасиева редакция его, сохранившаяся въ письме къ имп. Иовиану, написанномъ годъ спустя после собора, и доселе считается въ науке наиболее надежной и достоверной. Вероятно, на это же время падаетъ, безъ сомнения и составление списка епископовъ, присутствовавшихъ на заседанияхъ въ Никее, предпринятое Афанасиемъ,однимъ изъ экземпляровъ коораго пользовался историкъ Сократъ и который долженъ былъ сохранить имена никейскихъ отцовъ на вечныя времена.
Но деятельность никейскихъ отцовъ не ограничилась однимъ только этимъ: возстановивъ догматическое значение никейскаго символа, они вместе съ темъ выработали рядъ меръ, которыя должны облегчить переходъ. подъ знамя его бывшихъ противниковъ. Въ этомъ отношении былъ поставленъ на очередь прежде всего тотъ вопросъ: чего нужно требовать отъ возвращающихся отъ ереси и какъ ихъ принимать: оставлять–ли ихъ въ преж–немъ иерархическомъ сане или подвергать церковному покаянию, которое, по смыслу церковныхъ каноновъ, навсегда лишало возвращающагося иерархической степени. Первый пунктъ решался самъ собой. Разъ никейский символъ признанъ былъ достаточнымъ и самодовлеющимъ исповеданиемъ правой веры, то ясно, что отъ возвращающихся ничего большаго не должно было требовать, кроме согласия на этотъ символъ и приложенныя къ нему анафематизмы. Въ такомъ смысле и было сделано постановление. — Второй пунктъ вызвалъ разногласия: строгая партия никейцевъ подъ гнетомъ живыхъ воспоминаний ο причиненныхъ противниками страданияхъ, требовала, что–бы все, запятнавшие себя какимъ–либо общениемъ съ еретиками, несмотря на покаяние, лишались иерархичеекаго сана. Но здесь еще разъ сказалось величие вождей никейцевъ, умевшихъ свои личные счеты подчинять интересамъ общаго дела: благодаря ихъ моральному влиянию на соборе, достигнуто было, соглашение и решено приходящихъ изъ ереси принимать въ томъ же сане. Это гуманное постановление, оправданное всей историей, устраняло одно изъ важныхъ практическихъ препятствий, мешавшихъ успеху никейскаго дела на Востоке.
