тебе преданнейший друг
Архимандрит Игнатий.
1847 года
Октября дня
Потрудись поздравить Госпожу Игумению Феофанию с днем ее Ангела, когда он настанет. Поручаю себя ее святым молитвам. И мать Варсонофия, конечно, я уверен, не забывает меня. Потрудись дать знать Исакову книгопродавцу, чтоб он переплел следующие мне тома Патрологии и доставил к нам в обитель; пусть они ждут меня там с прочими моими книгами, которые давно стоят спокойно на полках, в тишине шкафа свободно покрываясь пылью. Им больные глаза мои доставляли этот покой. Но глаза мои теперь поправляются.
Истинный друг мой,
Отец Игнатий!
По милости Божией здоровье мое — лучше и лучше. Но все еще крайне слаб: боли из всего тела приняли направление в желудок. Присланный французский пластырь Анною Александ{стр. 365}ровною мне очень помог. Он есть у Исакова книгопродавца; вели немедленно прислать мне шесть сверточков, по прилагаемой при сем бумажке печатной. Декокт оканчиваю — пью самый жиденький и перехожу к настойке сассапарельной. Глаза мои очищаются; но я крайне слаб. Пописав немного, должен лежать очень много. Приложенные при сем письма потрудись доставить по адресам со всею аккуратностью. Пожалуйста же потрудись прислать по первой почте пластыря. В письмах по почте будь как можно осторожен.
Христос с тобою, душа моя.
Тебе преданнейший друг
Арх<имандрит> Игнатий.
2 ноября
Пожалуйста позаботься о пластыре! Пошли листочка три воспоминанья о Бород<инском> М<онастыре> Б<аронессе> Фридерикс.
Истинный, бесценный друг мой, Отец Игнатий!
Письма твои, в которых так ясно изображается открытая душа твоя, приносят мне особенное утешение. Уведомляю о себе, что чувствую себя гораздо получше, но все еще вертит и отделяются мокроты. Также — слабость. С неделю — как перестал пить декокт. В прошедшее воскресенье стала Волга; вчера и третьего дня была прекраснейшая погода, и я выходил в 12-ть часов на воздух. Какой здесь воздух! В ноябре он легче, нежели в Петербурге в мае. Хорошо бы мне пробыть здесь до весны; необходимо бы это нужно. Застаревшая моя простуда медленно выходит. Есть возможность попользоваться бардяными ваннами, чего бы мне очень хотелось. И все бы мы, зиму пролечившись, весной пожаловали в Сергиеву, выписанные из инвалидной команды в наличный строй. Прилагаю письмо к Екатерине Сергеевне Баташовой. Благодарю тебя, что напомянул, и впредь всегда так делай. Ты знаешь — я в таких случаях не всегда догадлив. Вели, друг мой, сделать мне подрясник из хорошей белки и покрыть черным лицемором — возьми на это из моей кружки. Моя песцовая шубка повытерлась; а случись необходимость выехать, надо выехать с хорошим запасом тепла Пришлешь на имя Николая Никандровича Жадовского, ярославского почтмейстера; да повели по приложенному образчику только несколько побольше сделать оплаток с буквою И. белого цвета — А. это мановение [223].
{стр. 366}
В Костроме Кн<язь> Суворов. От А. А. Кавелина получил премилейшее письмо, написанное из самого сердца — вот! Такая любовь меня утешает. Пишет, что ты был у него. Христос с тобою и со всем братством. Будь здоров душою и телом. Тебе преданнейший
Арх<имандрит> Игнатий.
13 ноября
Бесценнейший Игнатий!
К слову «бесценнейший» не прибавляю слова «мой», потому что все мы — Божии. Не желаю Божие похищать себе, а когда милосердый Господь дарует мне Свое — благослови душе моя Господа и вся внутренняя моя имя святое Его, — а Божие да пребывает Божиим, и я буду им пользоваться, как Божиим.
Письмо твое от 13 ноября получил, при нем пластырь от Α., которым и обернул мои больные ноги.
Господь да подкрепит тебя в несении трудностей, с которыми сопряжено твое настоящее положение, которыми образуется разум твой и душа твоя. Вижу над тобою особенный Промысл Божий: Бог полюбил тебя и ведет к Себе. А потому показывает тебе мир во всей наготе его, показывает, как в нем все тленно, все пусто; как все занятия и хлопоты крадут у человека время и отводят от благочестивых занятий и добываемого ими блаженства вечного. Все это надо увидать ощущением души; а в книге не вычитаешь, доколе не отверзутся душевные очи. Возложись на Господа; в терпении твоем стяжевай душу твою. Терпение подается верою, а вера зависит от произвола человеческого: потому что она естественное свойство нашего ума. Кто захочет, тот тотчас может ее иметь в нужной для него мере.
Отсюда я ничего не писал тебе об уединении, хотя и очень помнил, что обещал написать пообжившись. Не пишу потому, что все время здесь, особливо время лечения, живу единственно для тела, а не для души. Мои мысли об этом предмете те же, что и в Сергиевой; мне нечего себя испытывать, а в мои годы и не время: образ мыслей сформировался, а годы ушли. Можно быть решительным. То, что я здесь не поскучал, можно сказать, ни на минуту, — нисколько не странно; противное было бы странно.
{стр. 367}
Пошедши в монастырь не от нужды, а по собственному избранию и увлечению, — пошедши в него не ветрено, а по предварительном, подробном рассмотрении, — сохраняя цель мою неизменною доселе, я, по естественному ходу вещей, не скучал в монастыре, не скучаю и впредь надеюсь быть сохраненным милостию Божиею. Тот монастырь для меня приятнее, который более соответствует монашеской цели. Здесь мне нравится уединение, простота, в особенности же необыкновенно сухой и здоровый воздух, чему причина грунт земли, состоящий из хрящу и песку. Место более уединенное можно найти, в особенности более закрытое лесом. Здесь роща с одной стороны, с прочих на десятки верст открытое место, почему ветры похожи на ветры Сергиевой пустыни, — сильны, но мягки, нежны. Я говорил, на всякий случай, здешнему Преосвященному, чтоб нам дал не важный, но пользующийся выгодами уединения, местоположения и климата монастырек, на что он очень согласен. Здесь монастырей много, а монахов очень мало; по здешним местам наш монах О<тец> Моисей мог бы даже быть хорошим Строителем, а в свое время и Игуменом. Кажется, по милости Божией, когда последует Его Святая воля, устроиться можно. А подумывать о себе надо: потому что те, которые взялись думать о нас, только воспользовались трудами нашими и отбрасывают нас, как выжатый лимон.
Лекарство, отнимающее у меня все время, отдающее его лежанью, различным в теле броженьям и всему прочему подобному, — действует на поправление здоровья отлично. С 6-го ноября я кончил употребление декокта на воде. С этого времени начались здесь постоянные морозы и начала вставать Волга. Снег только отбелил поверхность земли; его так мало, что до сих пор нет санной дороги. С 6 ноября пью густую настойку на вине. Действие превосходное! Дней с десять как начал очень укрепляться, т. е. чувствовать крепость нерв; но вместе с сим из верхней половины тела полил сильный пот, оставляющий на белье, когда высохнет, желтоватую окраску. Вкус соли, хотя не совсем пропал во рту, — но очень уменьшился. Глаза мои необыкновенно очистились; еще с половины сентября начались брожения в простуженной голове моей и из глаз пошла мокрота при некоторых болях то в голове, то в глазах, эти боли головные, боли временные продолжаются. Все жилы тянет от затылка, из левой руки, из ног, из всех простуженных мест в желудок.
От того так сильно болит левый бок; теперь эта боль меньше и спустилась ниже к двум проходам, которыми и выходит в виде {стр. 368} различных слизей. Все дело состояло в том, что от простуды я был наполнен «холодными мокротами», которые препятствовали кровообращению, пищеварению, расстроили геморрой и нервы; по причине их я приходил в внезапное изнеможение, как бы рассеченный на части; по причине их нуждался зимой в особенно теплой комнате. Вышло их из меня множество и еще идут; по мере того, как выходят, чувствую себя лучше и лучше. Отсрочка мне была бы необходима: лечение надо продолжать до совершенного освобождения от мокрот, что окажется прекращением брожения во всем теле. В членах, вполне здоровых, я уже не чувствую ни малейшего брожения; теперь оно действует преимущественно в затылке и оконечностях ног, которые обернуты вновь присланным пластырем. Если б дали отсрочку до 1-го июня, то я бы и вылечился, и исподволь привык здесь к воздуху, и попользовался бардовыми ваннами, которые можно здесь иметь. Возвратный путь совершил бы чрез Москву, заехал бы в Оптину Пустынь и, может быть, в Воронеж, присматриваясь к местам и выбирая для себя удобнейшее. Нам много будет значить и то, чтоб в месте, которое изберем, были нужные для нас потребности и были по дешевой цене. Поздоровел бы здесь — и пописал бы. Это совсем не лишнее. В Москве я встретился с человеком, который пописывает, пописывает слегка, не утруждая себя, — выручает тысячку, другую, третью в год и этим содержится. Это все при нашем положении не надо выпускать из виду. Особенно приятен кусок хлеба, приобретенный трудами рук своих! Приятна и независимость, в которую поставляют человека дельные руки, — дар Создателя. Вот тебе суждение мое о моей отсрочке, о которой, если возможно ее получить, пора уже подумывать. Подумываю и о возвращении, потому что при моих обстоятельствах надо подумать и так и сяк. Приготовляю на всякий случай меховую шапку из мерлушек; мерлушки будут внутри и снаружи; конструкция шапки особенная; эту конструкцию изобрели потребности распростуженной головы, имя шапке: «Шапка-ушанья». Потребность ног заставила изобрести сапоги, которые бы влезали сверх моих теплых меховых сапогов, простирались донельзя сверх колен; так что ноги, в случае поездки, будут защищены троими сапогами. Верхние сапоги — уже более мешки, чем сапоги, — должны быть из овчин или оленьих мехов; не знаю — что найду здесь. Надо будет купить две зимние повозки: одну хорошую (здесь можно такую получить за 100 серебром), другую рогожаную для Стефана и Сисоя. Ехать надо будет на 5-ти лошадях. Если придется совершать путеше{стр. 369}ствие зимою, то надо ехать на Тихвин и Ладогу; в Рыбинске у О<тца> Игумена Варфоломея можно будет отдохнуть, в Тихвине у Архимандрита; пожалуй, можно будет проехать на Зеленецкий и Ладогу. Вот мои предположения; скажи о них свое мнение. О ходе болезни моей извести Ивана Васильевича. Я еще не собрался отвечать ему: видишь — и к тебе пишу первое письмо, которое сказывается некоторою свежестию мысли и руки.
