Наиболее типичный и «завершенный» представитель первого направления был Сергий Булгаков, профессор догматики в Свято–Сергиевском институте (+ 1944). Сын священника, он разделил «блуждания» русской интеллигенции и возвратился в церковь через марксизм и идеализм. Всю жизнь он строил богословскую систему, сосредоточенную на концепции Божественной Мудрости или Софии, которая была введена в русскую релииозную мысль Вл. Соловьевым [67] и позже развита П.А. Флоренским [68] . Его монументальная работа включает книги фактически по всем главным областям систематического богословия: христологии [69] , пневматологии [70] , экклезиологии и эсхатологии [71] , Мариологии [72] , ангелам [73] , иконам [74] , таинствам [75] . Она встретила, однако, сильную оппозицию и формальные обвинения в ереси, и была осуждена в некоторых частях Русской церкви. Противоречие конечно не устранено, и только будущее и более беспристрастные исследования могут показать сколь многое из системы о. Булгакова останется неотъемлемой частью православного богословского развития. За исключением Л. Зандера [76] , Булгаков не оставил после себя учеников. Другие представители этого направления (хотя не обязательно софиологии) работали главным образом в иных богословских областях. Нужно упомянуть имена В. Зеньковского [77] , Б. Вышеславцева [78] , и Н. Бердяева [79] , разделявших это общее богословское направление, даже если они резко не соглашались по конкретным проблемам.
Наиболее видный богослов второго направления, бесспорно, Георгий Флоровский, многолетний профессор патрологии в Свято–Сергиевском институте (1925–48), позже декан Свято–Владимирской семинарии (1948–55), профессор Богословской школы Гарварда (1955–64), и теперь — Принстонского университета. Он имел решающее влияние на более молодое поколение православных богословов, как русских, так и нерусских, и также играл ведущую роль в формировании православной позиции в экуменическом движении [80] . Хотя его главные достижения принадлежат областям патристики, истории, экуменической мысли (см. Ecumenical Theology, infra), он написал несколько важных догматических эссе относительно творения [81] , искупления [82] , Святого Духа [83] и богословской антропологии [84] . Того же самого патристического вдохновения — работы Владимира Лосского, преподававшего в Свято–Дионисиевском институт в Париже и в Сорбонне; его книга по мистическому богословию Восточной Церкви стала классикой на Западе [85] , другие эссе издаются после его преждевременной смерти в 1958 [86] . Сергей Верховской, профессор догматики, сначала в Свято–Сергиевском институте (1944–45) и теперь в Свято–Владимирской семинарии, разделяет тоже общее направление, хотя с менее «историческим» и более «систематическим» и философским вдохновением. Его изданные работы включает одну книгу и несколько важных богословских эссе [87] .
Экклезиология
Много факторов делают экклезиологию одной из центральных тем современного русского богословия: «переоткрытие» церкви в ее мистическо–сакраментальной сущности русской религиозной мыслью в девятнадцатом столетии, в особенности, А.С Хомяковым [88] ; исчезновение православной империи, чья самоидентификация с Церковью мешала богословам обрести более глубокое понимание природы Церкви; новое и беспрецедентное явление православной диаспоры, дающей «экзистенциальное» измерение таким проблемам как единство, юрисдикция, национализм; и, наконец, экуменическое столкновение с неправославным Западом с его новым акцентом на экклезиологической теме. Общим направлением этой обновленной экклезиологической работы была попытка выйти за формальные и часто слишком юридические или «институциональные» определения Церкви и восстановить глубокие сакраментальные источники ее жизни и структур. Наиболее радикалым, последовательным, и поэтому дискуссионным образцом такой экклезиологии (которую он называет «евхаристической») был Николай Афанасьев (+ 1966), профессор канонического права и истории Церкви в Свято–Сергиевском институте. В ряде эссе и статей он развивал идею относительно Церкви, чья «форма» должна быть найдена в ее эсхатологическом выявлении в Евхаристическом собрании [89] . Существенный вклад был сделан Георгием Флоровским, особенно в вопросах об апостольской преемственности и непрерывности [90] ; авторами симпозиума по проблемам епископской власти (первенства апостола Петра) [91] ; и, в более формальных вопросах и каноническом праве Александром Боголеповым [92] .
Патристика
В православном богословии учение Отцов всегда принималось как главное воплощение Предания, и поэтому как живой критерий для богословской работы. В действительности, однако, патристическое наследие было в течение долгого времени, если не полностью игнорируемо, то сокращено до минимума, и что более важно, использовалось в пределах структуры богословских категорий и определений, едва адекватных духу Отцов непосредственно. Настоящая «революция», а не просто возрождение, началась около 1840 года, и ее значение было хорошо сформулировано в богословском докладе Священному синоду. «Русские богословы, " — писал его автор, Н. Казанцев, " станут независимы от латинских, немецких, французских и английских богословов в тот день, когда они смогут читать Отцов по–русски» [93] . Первые кафедры патрологии были созданы в 1841 году, и с тех пор устойчивый поток переводов патристических текстов [94] и монографий по патристическому богословию сделали Россию одним из лидеров в изучении патристики. Эта традиция выжила и после 1920. Два тома Георгия Флоровского о Восточных Отцах [95] и Византийских Отцах [96] были провозглашены шедеврами исторического и богословского анализа «патристической мысли». Восстановлением другого важного основания было реальное переоткрытие паламитского богословия — византийского движения четырнадцатого столетия, главным богословским апологетом которого был Cвятитель Григорий Палама (+ 1359). Хотя учение Паламы было «канонизировано» Церковью почти немедленно после его смерти, «ориентированное на Запад» православное богословие Турецкого периода едва упоминало его имя. Благодаря Василию Кривошеину [97] и К.Керну [98] , появилось не только первоклассное описание паламизма, но и повторное включение его в православное богословское творчество [99] . Много более технических или специальных исследований было издано, и за границей и в СССР [100] . Исследование Василия Кривошеина о Симеоне Новом Богослове составляет существенное крупное достижение в нашем знании великой византийской мистики [101] .
Духовность и аскетика
Имперский или синодальный период в истории русской Церкви (восемнадцатое–девятнадцатое столетия) был отмечен глубоким возрождением монашества. Оно оказало влияние далеко за пределами монастырей и было источником возобновленного интереса к православной духовной традиции среди русской интеллигенции. Академическая и детальная история русского монашества и его возобновления в восемнадцатом–девятнадцатом столетиях дана в работах Игоря Смолича [102] и Сергия Четверикова [103] . Николай Арсеньев [104] , Надежда Городецкая [105] и некоторые другие [106] написали множество превосходных исследований о его воздействии на русское общество и культуру. Наиболее важные представители собственно духовной литературы — Иоанн Шаховской (с 1951 Архиепископ Сан–Франциско) [107] , Александр Ельчанинов [108] , Петр Иванов [109] , Софроний Сахаров и Антоний Блум [110] .
Литургика
Изучение богослужения с богословской, исторической и «рубрицистической» точки зрения, является результатом литургического движения, которое глубоко проникало жизнь всех христианских церквей в течение последнего полустолетия. И это так и для православной церкви, несмотря на то, что литургическая жизнь и литургическое благочестие всегда занимали в ней центральное место. До 1917 г. русские богословские школы дали несколько первоклассных исторических исследований византийской литургии; но только после революции этот исторический и археологический интерес привел к более глубокому богословскому интересу к смыслу богослужения и его отношения к другим богословским дисциплинам. В одной всесторонней работе Киприана Керна, профессора литургики в Свято–Сергиевском институте (+ 1960) [111] и нескольких интересных эссе [112] было выполнено исследование Евхаристии, дневного и недельного круга богослужения [113] , эортологии (изучение праздников) [114] и, наконец, обще вопросы, имеющие отношение к самой задаче и методу литургического богословия [115] . Работа, выполненная за сорок лет, без сомнения составит основу всего дальнейшего литургического изучения.
