Печальная реальность таких вмешательств, однако, состоит в том, что если вы – родитель, обладающий ограниченным словарем, как это часто бывает с людьми неимущими, то вам будет очень трудно развить у ребенка обширный словарь.
Принцип «больше читайте вслух» определенно помогает, но дети впитывают язык своих родителей не только в специально отведенные для развития словаря воспитательные часы, но и каждое мгновение. Вот почему дефицит словаря часто передается от одного поколения к другому – это замкнутый круг, который может отчасти прервать хорошее дошкольное и школьное образование, но усилиями одних только родителей его разрушить трудно.
Но Фишер, Дозье, Чиккетти и Либерман продемонстрировали, что потенциал роста и улучшения неизмеримо возрастает, когда речь идет о привязанности. В отличие от ограниченности словаря, воспитание, вызывающее тревожность, можно сгладить путем сравнительно мягкого вмешательства. А это означает, что цикл негативной привязанности может быть разрушен навсегда.
Если объектом такого вмешательства становится мать с низким доходом и личными проблемами с привязанностью, она может стать матерью, которая сформирует со своим ребенком надежную привязанность. Это потенциально способно оказать огромное воздействие на последующую жизнь ребенка.
Если Анита Стюарт-Монтгомери сможет оказать Жаки и Макайле помощь в формировании надежной привязанности, тогда у Макайлы появляется не просто больше шансов быть счастливым ребенком. Она также с большей вероятностью окончит старшую школу, не попадет в тюрьму, не забеременеет преждевременно и сможет сформировать более позитивные отношения с собственными детьми.
14. Семья как инструмент улучшения жизни
Вскоре после того как Рон Губерман, генеральный директор чикагских школ, объявил о своем плане нанять адвокатов YAP для обучения городских подростков из группы крайнего риска, Хизер Макдональд, стипендиат фонда Джона Оллина из консервативного Манхэттенского института, написала длинную статью для ежеквартального бюллетеня института, City Journal, о подростковом насилии в городе.
Она критиковала Губермана и YAP – да и Барака Обаму, если уж на то пошло – за игнорирование того, что она называла первичной причиной дисфункции Роузленда: «Исчезновения негритянских семей с двумя родителями». Она связывала YAP с работой Сола Алински, политического организатора ХХ столетия, державшегося левых взглядов, и жаловалась по поводу «старательно неосуждающих» вмешательств, которые, по ее мнению, осуществляли юристы YAP.
Она бы на их месте предложила вмешательство, в ходе которого юристы вели бы себя как «тренеры бойскаутов» и, «осуществляя свои обязанности, пользовались бы возможностью научить самодисциплине и настойчивости, воспламеняли бы воображение своих подопечных многочисленными добродетелями и говорили бы с ними о честности, вежливости, о добре и зле». Такого рода трудные разговоры, писала Макдональд, «могли бы добиться некоторых успехов в обращении вспять социального развала, в котором пребывает Саутсайд».
Однако, как ни странно, при всей жаркой критике Макдональд в адрес действий YAP (как она их себе представляла), реальность, которую я видел и слышал, общаясь с юристами YAP, была до невозможности похожа на то, что предлагала сама Макдональд.
Вместо того чтобы избегать разговоров о распаде семей, юристы типа Стива Гейтса, похоже, были чрезвычайно озабочены этой проблемой, и вполне ясно давали понять, что им бы не пришлось делать эту работу, если бы семьи Роузленда функционировали так, как и положено нормальным семьям.
– Рассмотрите попристальнее структуру семей наших детей – и увидите совершенно четкую картину, почему они таковы, каковы есть, – сказал мне Гейтс как-то утром. – Существует совершенно прямая связь между семейными проблемами и тем, что представляют собой дети в школе. Недостатки воспитания, дисфункциональность – все это сказывается на детях, а потом они несут это с собой в школу, на улицы и куда угодно.
Гейтс не закрывает глаза на многие другие проблемы, с которыми сталкиваются молодые люди в Роузленде. Он обостренно осознает социальные, экономические и политические силы, которые оказали столь опустошительное воздействие на этот район в течение всей его жизни. Более того, он часто воспринимает их на личном уровне. К примеру, бегство белых: в начале 1980-х годов, когда новорожденный в тот момент Гейтс прибыл в Роузленд вместе с родителями, они были одной из немногих чернокожих семей во всем квартале. Но такое положение сохранялось недолго.
– К тому времени, как я научился ходить, – рассказывал мне Гейтс, – все белые дети куда-то исчезли.
И так было не только в его квартале. В 1960-х годах в Роузленде проживало более 45 тысяч белых. В 1990-х их осталось всего 493.
Тем временем промышленный сектор Саутсайда, который давал работу деду, отцу и дядьям Гейтса, тоже постепенно приходил в упадок, одно за другим предприятия закрывались или переезжали в другое место. В Роузленде остался лишь спутанный клубок социальных патологий, которые, казалось, только росли год от года, и каждая проблема усиливалась и питала множество других, начиная с зависимости от пособия до злоупотребления наркотиками и организованной преступности.
Хотя Гейтс старается не винить родителей из Роузленда за кризис, сотрясающий их район, он решил, что, по крайней мере для него, наиболее эффективный инструмент улучшения жизни детей – не школа, не церковь и даже не центр занятости, а семья – или, если необходимо, создание заменяющих или дополняющих семейных структур для детей, у которых таких структур нет.
Безусловно, этот подход не обеспечивает стопроцентно гарантированного успеха, и за те месяцы, которые я провел, наблюдая за работой Стива Гейтса, он потерпел немало неудач и был свидетелем многих трагедий: подростки, которых он наставлял, подвергались аресту, попадали в тюрьму, были ранены или даже убиты. Но иногда все действительно получалось, и трансформации, на которые юристы YAP сумели вдохновить своих клиентов, часто были просто поразительными.
Подопечной YAP, будущее которой внушало наибольшие надежды, была девушка, чью историю мне было слушать больнее всего.
Кифа Джонс, когда я познакомился с ней в офисе Элизабет Дозье осенью 2010 года, была 17-летней ученицей старшей школы Fenger. Вид у нее был, скажем так, серьезный: руки сплошь покрыты татуировками, в нижней губе – металлическая «штанга», агрессивная красная полоса в выстриженных неровными кустиками волосах.
Она жила вместе с матерью на пересечении Парнелл-авеню и 113-й улицы, в паре кварталов к югу от Fenger, в районе, известном под названием Хандредс. Их дом, небольшое потрепанное бунгало, пока Кифа росла, был неизменно шумным, перенаселенным и полным конфликтов, то и дело разгоравшихся между постоянно менявшимися жильцами: родными и сводными братьями и сестрами, дядьями, кузенами. В редких случаях в эту толпу замешивался и отец Кифы, который, по ее описанию, был «бабником».
Местный механик, он жил с новой женой и детьми в нескольких кварталах от дома Кифы. В квартале у него было полным-полно любовниц (включая и мать Кифы) и общим счетом 19 детей. Будучи ребенком, Кифа время от времени встречала на улице девушку, подозрительно похожую на нее саму, и думала: «Ну вот, еще одна сестричка».
Мать Кифы в 1980-х годах была ученицей Fenger, пока ее не вышибли из школы за то, что она пришла на уроки пьяная. Теперь она пристрастилась к крэку, сказала мне Кифа, как и многие другие члены ее многочисленного семейства. Некоторые из них приторговывали и кокаином, и пока Кифа была маленькой, полиция нередко обыскивала дом на Парнелл-авеню, ища наркотики или оружие, опустошая шкафы, разбрасывая повсюду горшки и кастрюли – а потом обычно уводила с собой того или иного родственника в наручниках.
Когда Кифа была в шестом классе, ее сексуально совращал родственник, пожилой мужчина, которого она звала кузен Анджело, тоже наркоман, который жил в одном доме с семьей Кифы все ее детство.
– Я была совсем маленькая, и мне было страшно, – рассказывала она. – Так что я думала примерно так: что бы ни приходилось делать, нужно сделать это – и забыть.
Сексуальное насилие, длившееся годами, пожирало ее изнутри. Она надеялась, что мать каким-то образом обратит на это внимание и вмешается, но никогда ничего не говорила матери сама. Она боялась, что мать ей не поверит, а это для Кифы было бы уже чересчур. Так что она продолжала молчать, и в ней продолжал копиться гнев. Они с матерью постоянно ссорились, но до драки дело не доходило: Кифа считала, что бить взрослых неправильно.
– Вот почему я и ходила в школу – просто чтобы драться, – говорила она. – Для меня это был способ сбросить стресс. Я никому не рассказывала о своих проблемах. Они просто росли внутри меня, пока я не была готова взорваться. А потом шла в школу, и стоило кому-нибудь сказать что-то такое, что мне не по нраву, я вымещала на человеке свой гнев, потому что знала, что не могу ударить маму.
