зале Махабодхи должна была быть установлена большая статуя Будды, я посетил офтальмолога. Он быстро диагностировал у меня отслоение сетчатки и сказал, что я уже на три четверти ослеп на правый глаз. Врач хотел немедленно меня оперировать, но я сказал ему, что придётся подождать до тех пор, пока не будет установлена статуя.
Он был потрясён. «А если вы потеряете глаз?»
«Я ждал десять дней, пока подойдёт моя очередь, чтобы посетить вас. И могу подождать ещё немного. К тому же, даже если я потеряю глаз, то у меня останется второй», – ответил я.
Пока я занимался каллиграфией, копируя мантры и сутры, я понял, что каждое слово и каждый символ, даже когда я пишу их повторно, никогда не бывают одинаковыми. Они всегда немного отличались. И всегда имели какой-то изъян, какое-то несовершенство. По мере того как я рисовал, рисовал и рисовал, мой почерк становился всё более гладким. Он тёк, как воды реки, но это ощущение никогда не достигаемого совершенства присутствовало у меня всегда, никогда не исчезая. Более того, со временем оно проявлялось всё сильнее. Наконец я понял, что именно уникальность и недостатки тех символов, которые я рисовал, и делали их красивыми и связывали меня с красотой, заключённой в уникальности и несовершенстве людей, которые делали пожертвования. Махабодхи окутан мудростью Дхармы, и эта Дхарма наиболее сильно выражена в нашей хрупкой и несовершенной человеческой природе.
Это понимание того, кто мы есть, находит своё выражение в стиле каллиграфии, называемом «летящая белизна». Это намеренное принятие несовершенства, возникающего от того, что на кисти недостаточно чернил или мастер не всегда нажимает на неё одинаково сильно, вследствие чего внутри или на хвостовой части штриха появляются белые области. Мазки в каллиграфии очень похожи на полёт – вы летите по воздуху, после чего одним плавным движением опускаетесь на землю. «Летящая белизна» – относительно недавнее направление в развитии каллиграфии, которое можно рассматривать как романтическую школу письма, принимающую те виды спонтанности и эмоциональной выразительности, которые классические школы сочли бы излишне индивидуалистическими.
Летящая белизна подчёркивает как наши ограничения, так и наши устремления. Она предлагает нечто невыразимое, трансцендентное. Суть в том, чего не хватает в пропущенных фрагментах. Это обеспечивает открытость интерпретации, взаимодействие между художником и зрителем. Это что-то, что невозможно предсказать, то, что происходит само по себе. В этом заключена какая-то свобода. Это невозможно натренировать. Это как полосы на хвосте тигра – они никогда не бывают абсолютно ровными или одинаковыми. Они представляют собой отпечаток творения, которое всегда выражает себя в различных формах, уникальных и неповторимых. Эти полосы одновременно великолепны и непостижимы. Я познал, как много летящей белизны в наших взаимоотношениях и в наших жизнях.
После операции на сетчатке мне сделали две операции по удалению катаракты. Несмотря на это, моё зрение по-прежнему несколько искажено и размыто. Из-за этого я больше не могу заниматься каллиграфией. Но то, что я вижу, прекрасно.
12
Хехеяна: выход за рамки ожиданий
Мы создаём себя не только привычками, но и ожиданиями. У нас всегда есть идеи о том, как бы мы хотели жить. То же самое происходит и с духовной практикой. Если во время нашей практики мы хотим стать пробуждёнными, то пробуждение неизбежно от нас ускользает. Наша практика будет связана, скорее, с ожиданием, нежели с реальностью того, что происходит в настоящий момент.
Если жизнь не соответствует нашим ожиданиям, это всегда происходит потому, что мы действуем неправильным образом. Когда мы полны ожиданий – неважно, положительных или отрицательных, невозможно находиться в «здесь и сейчас» и реагировать адекватно. То же самое происходит и в отношениях. Когда у нас в отношениях есть некие ожидания – проекции, то мы на самом деле не взаимодействуем друг с другом. Мы не находимся в настоящем моменте, реагируя на то, что нам действительно предлагают, и ситуация усугубляется, если второй человек также действует исходя из своих ожиданий! Наше взаимодействие будет лишено реальной близости, а наши ожидания будут лишь затуманивать нам умы.
То же самое и с нашей практикой. Когда мы живём ожиданиями, мы не находимся в настоящем моменте; мы не живём чань. Если вы спросите мастера чань: «Ожидали ли вы этого, когда достигли пробуждения?» – ответом всегда будет: «Нет!». Это всегда, всегда, всегда полная и абсолютная неожиданность.
Чтобы проиллюстрировать это, я рассказываю своим ученикам историю мастера чань, который практиковал то, что Аджан Брахм называет Ха-хаяной, а я буду называть Хехеяной. Этот мастер был низеньким и немного полноватым, с большой круглой головой, покатыми плечами и густыми черными бровями. Ему нравилось смешить своих учеников. У него был тонкий, высокий голос, похожий на свист закипающего чайника, а его юмор был совершенно особенным и обезоруживающим. При этом он был сама невозмутимость и никогда не показывал, что намеревается вставить шутку в свои беседы о Дхарме. Он начинал произносить её в том же ритме и тоне и с тем же серьёзным, практически непроницаемым выражением лица, с которым он обычно комментировал сутры, обсуждал медитацию или говорил о чём-то ещё, что приходило ему в голову.
Из-за сурового, можно даже сказать зловещего, выражения лица его шутки становились только смешнее. Они постоянно заставали учеников врасплох, ведь даже когда он отпускал шутку, им часто было непонятно, шутит он или говорит серьёзно, – даже в кульминационный момент лицо их учителя всё ещё оставалось бесстрастным, как камень.
В результате ученики никак не могли подготовиться к его шуткам. У них не было причин их ожидать. Шутки появлялись из ниоткуда, материализуясь неожиданно, практически чудесным образом. Не было никаких признаков их приближения. Но они были о-го-го какими острыми, а невозмутимая подача делала их ещё более сокрушительными.
В результате ученики не могли сдержаться и буквально катались по полу, размахивая руками и всеми силами пытаясь сдержать своё веселье. Но они не могли перестать смеяться. Взрывы смеха следовали один за другим, а когда они наконец затихали, то всё равно кто-то не мог удержаться и хихикал или фыркал, и всё начиналось заново. И всё это время мастер возвышался над классом, твёрдо стоя на своих маленьких ножках, с выпяченным животом и абсолютно невозмутимым выражением лица, на котором не было даже тени улыбки. Стоило ученикам взглянуть на него, как они снова бились в конвульсиях от смеха.
Однажды во время лекции мастер довольно долго не отпускал шуток, но потом всё-таки коварно вставил одну в свой рассказ о Шестом Патриархе. Все присутствующие никак не могли перестать смеяться – ха-ха, хе-хе; это и правда было очень смешно, особенно их маленький мастер с
