Такое положение оказывается постоянно везде и во всем, и найти разрешение вопроса о том, почему это так, невозможно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что невозможно его логически сформулировать. В нем нет ни как, ни почему. Мы не можем остановиться на нем достаточно долго, чтобы ответить на него; не можем ни на один момент удержать его, он ежеминутно ускользает от нас. Мы похожи на заведенную машину. Что же нам делать? Можно стараться воздерживаться от бескорыстия, от стремления приносить добро ближним, но даже и в этом мы делаем только то, что вынуждены; мы не можем поступать самовольно. В настоящую минуту я должен стоять перед вами и читать вам лекцию, а вы вынуждены сидеть и слушать; не делать этого мы не можем. Затем вы пойдете домой; одни с мыслью, что чему-то научились, другие – что слушали человека, болтавшего вздор; я тоже уйду, думая, что учил вас. И это майя.
Итак, майя – это утверждение существующих фактов этой Вселенной и ее деятельности, и их глубокого, неразрешимого противоречия. Люди обычно пугаются, когда им говорят о них такое, но мы должны быть смелее; скрывать факты не значит найти лекарство. Заяц, преследуемый собаками, прячет голову в землю и считает себя в безопасности, и мы, думая найти убежище в оптимизме или пессимизме, похожи на этого зайца. Но это не лекарство.
Против теории майи существуют возражения, исходящие, как вы увидите, от тех, кто пользуется в жизни большей частью благ. Здесь, в Англии, трудно быть пессимистом, и все говорят, что мир удивительно совершенствуется. Но для каждого из нас мир таков, каковы мы сами. Говорят, что христианство – самая лучшая религия, и в доказательство указывают на удивительное богатство христианских наций. Но это плохое доказательство. Ведь богатство этих наций основано на несчастье других народов, на ограблении их; и если бы оно зависело от религии, то, допустив, что весь мир стал христианским, эти нации должны были бы обеднеть, так как не осталось бы никого, кого они могли бы грабить. Очевидно, такое доказательство само себя разбивает. Животные живут за счет растений, люди – за счет животных или, что еще хуже, – за счет друг друга, сильный за счет слабого. Это присутствует везде и всегда вокруг нас; и это майя.
Нам каждый день говорят, что со временем, в будущем, все будет хорошо. Хотя это более чем сомнительно, но, допустив даже, что это так, почему же это будущее достигается таким дьявольским способом? Почему добро получается таким скверным путем, а не путем добра? Почему в моих настоящих страданиях меня должно утешать то, что мои потомки в каком-то будущем веке будут счастливы? Это тоже майя, и объяснения ей нет.
Мы часто слышим, что одним из отличительных признаков эволюции служит уменьшение зла, и что вследствие этого в будущем останется в мире только добро. Это очень приятно слышать; оно удовлетворит наше тщеславие или, по крайней мере, тщеславие тех, кто получил от мира достаточно благ, кто не раздавлен колесами этой, так называемой эволюции. Для них и им подобных это действительно хорошо и удобно. А то, что масса обыкновенных людей страдает, – стоит ли об этом заботиться? Пусть другие умирают, о них незачем думать. Прекрасно! Но беда в том, что это рассуждение от начала до конца ложно. Оно, во-первых, считает доказанным, что сумма проявляющегося в этом мире добра и зла – величина постоянная. Во-вторых, делает еще более сомнительное допущение, что вследствие так называемой эволюции количество добра увеличивается, а зла – уменьшается, и значит, настанет время, когда все зло исчезнет и останется только добро. Это легко говорить, но можно ли доказать, что количество зла уменьшается? Не с таким же ли основанием можно сказать, что оно все время возрастает? Возьмите дикаря, живущего в лесу, ничего не знающего об интеллекте и его развитии, не умеющего читать и никогда не слышавшего о такой вещи, как письменность. Если его тело проткнут штыком, он после этого выздоровеет, тогда как гораздо более культурный человек, получив на улице царапину, может умереть. Машины делают все дешево, создают прогресс и эволюцию, но они же подавляют миллионы людей, чтобы сделать одного богаче остальных, а всю массу человеческих существ обратить в рабов. Это существующий порядок вещей.
Человек-животное признает только физические удовольствия; его страдания и радости зависят от его органов чувств. Если у него нет достаточно еды или что-нибудь случится с его телом, он тотчас же становится несчастным. Счастье и несчастье для него начинаются и кончаются в его чувствах. Но как только человек начинает развиваться, как только его умственный горизонт расширяется, количество его несчастий также попутно увеличивается. Дикарь в лесу не знает, что такое ревность, не знает, что значит быть привлеченным к суду, не знает материальных затруднений, не знает похвал и осуждений общества, не знает постоянной, в течение дня и ночи, тирании, на которую способна людская злоба, забирающаяся в тайники каждого сердца. Он не знает, что человек со всей его бесполезной образованностью, со всей его гордыней может стать в тысячу раз больше зверем, чем любое животное. Таким образом, когда мы освобождаемся от исключительного господства чувств, мы развиваем в себе большие способности к наслаждениям, но в то же время и дополнительные причины страданий, так как наша нервная организация становится более утонченной и чувствительной. Мы видим, что в любом обществе человек неразвитый придает очень мало значения оскорблениям, а если и чувствует боль, то разве что при палочных ударах, тогда как джентльмен не может вынести даже одного грубого слова, до того утончилась его психика. Его способность страдать увеличилась вместе с разнообразием доступных ему удовольствий. Увеличивая нашу способность чувствовать себя счастливым, тем самым мы увеличиваем и нашу способность страдать; и, по моему мнению, если способности к наслаждениям возрастают в арифметической прогрессии, то способности к несчастью увеличиваются в прогрессии геометрической. Те, кто родился в лесу, мало зависят от общества, тогда как мы, ушедшие далеко вперед, знаем, что чем больше мы развиваемся, тем больше чувствуем на себе его гнет, и трудно сказать, не оттого ли получается три четверти наших сумасшедших. Это майя.
Мы видим, таким образом, что понятие майи не предлагается как теория для объяснения мира. Оно представляет собой лишь утверждение того факта, что в самом основании нашего существования есть противоречие; что куда бы мы ни пошли, мы должны пройти через это ужасное противоречие: где есть добро, там должно быть и зло, а где зло, там должно быть и добро; за жизнью всегда, как тень, следует смерть; все, кто смеется сегодня, будут завтра плакать, а кто теперь плачет, будет потом улыбаться. И это положение вещей не может быть изменено. Конечно, мы можем вообразить в будущем существование такого места, где будет только добро и вообще не будет зла, где мы будем только радоваться и никогда не будем плакать, но греза эта невозможна по самой природе вещей, так как условия везде и всегда останутся теми же. Где есть сила, заставляющая нас улыбаться, там сторожит также и сила, приносящая слезы. Где есть сила, дающая нам счастье, там подле нас прячется сила, делающая нас несчастными.
Таким образом, философия веданты не является ни оптимистичной, ни пессимистичной. Она принимает вещи такими, как они есть, признавая факт, что этот мир есть смешение добра и зла, счастья и несчастья. Увеличьте одно, и вместе с этим увеличится другое. Мир никогда не будет абсолютно хорошим, потому что в самом выражении этой идеи заключается противоречие. Но он также не может быть и совершенно плохим. Веданта путем анализа открывает великую тайну, что добро и зло вовсе не существуют как отдельные самостоятельные вещи. Нет вещи в нашем мире, которую вы можете назвать абсолютно хорошей, и нет такой вещи, которая только плоха. То же явление, которое сегодня кажется хорошим, завтра может оказаться дурным. Та вещь, которая причиняет горе одному, может быть причиной радости другого; огонь, обжигающий ребенка, может сварить пищу голодному; нервы, приносящие ощущение боли, приносят и чувство удовольствия. Остановить зло поэтому можно только одним способом – останавливая также и добро. Другого способа нет. Чтобы остановить смерть, мы должны остановить и жизнь. Жизнь без смерти и счастье без несчастья заключают в самих своих определениях противоречие и не могут быть осуществимы, так как в каждом случае оба они – проявления одной и той же вещи. То, что я считал хорошим вчера, я не считаю таковым сегодня. Когда я оглядываюсь назад, на всю мою жизнь, и вспоминаю те идеи, которые владели мной в разные времена, я все больше в этом убеждаюсь. Одно время моим идеалом была езда на паре быстрых лошадей; теперь мне не надо этого. В то время, когда я был ребенком, я думал, что буду совершенно счастлив, если выучусь готовить любимое лакомство. Потом я думал, что было бы счастьем иметь жену и детей и много денег. Над всем этим ребяческим вздором я теперь смеюсь. Веданта говорит, что настанет такое время, когда, оглянувшись назад, мы будем смеяться над нашими прежними идеалами, заставляющими нас бояться потерять свою индивидуальность.
