Теперь ряды этих существ идут в новоявленные моря - шеренгами, как будто еще не понимая, что идут на верную смерть, как будто позванные кем-то - и исчезают в его волнах. Исчезают - навсегда.
Навсегда…
А потом звездная радиация довершает и остальное.
* * *
Боль, боль, боль. Волны боли, наше сознание плющит и ломает … резкий толчок - и поле планеты выбрасывает нас, нежданных пришельцев, разбудивших его, из себя. И тут же потухают картины.
Теперь я по-прежнему стою на этом небольшом островке среди бескрайнего океана планеты вместе с моим отцом, все еще не в силах прийти в себя после увиденного. Отец, однако, приходит в себя раньше.
- Вот так и закончилась их история. Теперь мы узнали все, что хотели об этом мире. Мы доставим эту информацию в Межгалактический Совет. А теперь нам пора уходить … поле стало нестабильно после нашего вторжения.
- Но… но почему…зачем? Почему … почему они выбрали такой путь… зачем…зачем уничтожили планетную жизнь и свою собственную вместе с ней? Почему … почему не психосинтез, почему не поиски внутри себя, почему только вовне … почему подстройка мира под свои и только свои нужды?
- Слишком много вопросов, сын – и слишком мало ответов.
Отец посмотрел мне в глаза - и вибрация его мысли, сильная и четкая, коснулась меня.
- Просто … просто они сказали “нет” своему миру. - А теперь пойдем. Нам не место в мертвых мирах.
05.09.2005
Здраве буде, миряне!
Решил таки я, значится, к вам таким вот образом чудным и дивным обратиться. А то знаете, нам, попам, оно ведь тоже скучно бывает до остолбенения временами то, не без этого. А то вот ходите вы к нам толпами своими порой на молебны да празднества всякие, в ножки кланяетесь, да ручки наши белые целуете, а поговорить то оно ведь и не жаждете особливо. Разве что на исповеди, да и то - больно нам оно слушать монологи ваши нудные о деяниях отвратных особливо охота чтоли? А деяния то те ведь такие порой, что уши свернуть в трубочку хочется и цыкнуть на вас яростно - но вот приходится терпеть белиберду эту всю, и в конце грустно-горестно вздыхать и фразу ту сокровенную о грехов вашем отпущении повторять аки робот какой, потому как заплачено по прейскуранту все уже. Делать нечего - слушаешь, вид делая, что интересно тебе это все до изнеможения, а на деле скучаешь там, в кабинке этой исповедальной, для того темной и скрытной которую и сделали, чтобы не видели вы, значится, лиц наших выражения.
Или вот этим самым трупикам, в железные ящички собранным, и мощами нами прозванными, шастаете вы да поклоняетесь, потому как мы святыми их назвать дерзнули … их вы там чуть ли не лобызаете в припадках экстатических своих, и даже разговаривать удумали некоторые, абы ежели говорить мертвые могли бы … а про нас то и не упомнили, как если бы и не живые мы были, а они живее нашего?
А, бывает, какой мирянин приедет еще, бланки на молебны на всю семью свою до колена десятого назаполняет молча и ссупившись, и сунет в руки потом после оплаты по прейскуранту в кассу то … а нам потом молись за здравие али упокой душ их в служениях своих, будто знаем мы, что за люди в бланках тех упомянуты - может какие и мерзопакостники? Вот так и молишься не пойми за кого, хоть и понятно зачем - денег ради ведь … а иначе зачем молитву платной то делати?
А бывают еще и того хуже прихожане встречаются - молча зайдут в храм наш, свечу где-то на стороне купленную вставят в свечники наши и зажгут … и все это молча и скорбно так делают, слово боясь вымолвить, что прямо оно иногда ощущение так и накатывает, что не храм это вовсе, а погреб какой или кладбище … ух, ужас! Сам порой пужаюсь мысли то сей, а сделать ничего не могу, ибо так оно принято в храмах то наших православных вести себя по канонам то. А коли кто нарушать те правила нами выдуманные вздумает - оденет что не так, али спеть что свое удумает - прилюдно поносить будем, за веру ратуя и нравственность, пусть и не сомневается!
И вот оно так, значится, и получается, что аки роботы мы какие вам стали уж, и словом живым и целительным с вами порой и не перемолвиться. А ежели и хотите вы перемолвиться в беседе личной, али спросить совета какого - так ведь о вас, болезных, все время разговаривать да наставлять вас приходится! Ох, тяжкое ж какое дело то это - советы давать и наставления. Вот придете к кому из нас вы, и начнете, бывает, жалобиться - то у вас не так, это не ладится, здесь чего-то не хватает. И вот сиди, слушай вас, или, того хуже, стой еще, да советы на ходу удумать пытайся. А какие советы то удумать можно, ежели ситуацию вашу и вас, собственно, знаешь только поверхностно? Вот и давать советы общие, универсальные, временем проверенные приходится - в церковь нашу вновь сходить, да свечечку прикупить какую-либо, да молебен заказать месячный (одноразовые заказывать тоже можненько, но не эффективны они столь в силе своей, ибо шибко по деньгам дешевы). И устаешь так порой от монологов то этих монотонных и советов одинаковых, что аж выть на луну хочется, благо что луны то днем не видненько.
А ведь и нам высказаться порой то как хочется, душу свою и мучения совести громадные, волнами накатывающие, излить и покаяться! И хотел уж было я покаяться то однажды, да неужто мне то, святому почти человеку, и перед таким же священником то и исповедоваться, осознавая ясненько, как он будет речи то мои пламенные эти выслушивать безразлично и холодно? И вот решил я, значится, вам, миряне мои ненаглядные, овечки вы мои златоносные, униженные вы мои и оскорбленные, душу эту свою самую опорожнить не стесняясь. А и чего стесняться то мне прикажете, коли вот расскажу я вам о себе совсем еще немножечко, да и кончу на том заранее, дабы в детали недостойные особливо и не углубляться то мне неумеючи? Да и отпущу потом сам себе грехи я, и буду чистеньким … долго ли, умеючи?
А начну я с того, пожалуй, как в семинарию духовную поступать готовился. Хотите верьте вы мне, а хотите и нет, да только не было у меня с детства трудолюбия или прилежания какого-либо особенно, и желания работать особливо не было также точненько. Любил я поспать частенько часиков по двенадцать, да за столом понежиться, живот свой вкусностями всякими наполняя сладостно. И навыков каких-либо и умений не развил за годы жизни я отроческой потому, ибо смысла не видел - один век живем, а далее хоть потоп на них на всех!
И вот, пришло когда времечко мне с путем будущим определяться, надоумил меня батя в семинарию духовную поступить, божьим человеком чтобы стать, значится. Работа, говорит, не волк, на луну выть с горя не будет, а источник заработка стабильный, ежели особенно со временем приходом то своим обзавестись удастся. Знай себе службу неси, ритуалы выполняй, молебны отчитывай, да с прихожанами для проформы время от времени общайся с лицом участливым и милосердным на вид. Признаться мне тут еще надобно, что не особо то в Бога, создателя нашего, верил то я - да разве оно и надобно, ритуалы то чтобы исполнять, да молитв пару наизусть выучить? Обезьяна любая с заданием сим легко справится!
Ну, и бросился, в общем, я в омут то тот с головой - долго ли желаючи? Отучился свое, неверия своего не показывая, да и в храм местный помощником настоятеля его определен опосля был за успехи значительные. А успехи то у меня на этом то поприще ого-го какие были, прямо-таки сам себе удивлялся и нарадоваться не мог, что уж про родителей моих и говорить. Молитв тридцать наизусть я выучил, не особливо смысла их понимая, правда, - а и кто их поймет на языке то устаревшем, неужто миряне эти самые офанатевшие? Умел еще я быстро цитаты нужные в писании священном находить, да объяснить мог играючи, почему православие то наше получше всех этих иных религий бесовских будет, сектантов этих всяких католических, протестантских и буддистских доморощенных. Святых еще наших канонизированных жития я в чертах общих самых выучил, дабы народ делами их праведными и неправедными стращать после, а более даже святых этих самых количеством, нежели делами и качеством их стращать то, - ведь чем более у веры твоей святых, ею одобренных, тем крепче она в глазах паствы иной, не правда ли? В общем, хороший, видать, из меня поп вышел, конфессионально профессиональный и стойкий религиозно.
И вот помню раз как-то, служил то я пока у брата моего церковного, у настоятеля, беса этого, на побегушках аки пасынок, случилось в храм наш девице прийти одной молоденькой. Ох, и хороша же была девица та видом и объемами, что аж дух у меня захватывало! Лет семнадцать ей было от роду, но румяна была как яблоко спелое, с грудями тугими налитыми и ликом под стать ангельскому. И вот говорила она, помнится, что сиротой она недавно совсем сделалась, и решила она к Богу на весь век ей оставшийся земной обратиться, потому и к нам пришла, монахиней стать чтобы в храме нашем малом. Вот ведь глупая человечина, - думал я тогда, - удумать решила, что Бог у нас, значит, здесь обитает … станет он нас, торгашей бессовестных, слушать будто, ведь еще в тот раз хлыстом исхлестать решил, помнится. Но виду не подал, конечно, ибо уж больно страсть хороша девица та была малая. Ну и приняли мы ее, в общем , в обитель нашу по совету моему для настоятеля. А совет то тот неспроста я дал - постепенно, с дня первого, стал я ее обхаживать, да к святости приобщить церковной жаждал. Уж и молитву ей вслух какую прочитаю, красуясь, уж и свечки для нее вечером на этаже первом зажгу для большей романтики, уж и так подходить к ней пытался, и эдак, да все немил был. Грустила она днями и вечерами в доме нашем, своем о чем-то далеком и мне неведомом тоскуя, и по всему видно было, что тяготит ее место это, и не находит она в нем то, что искала ранее, и уйти может от нас насовсем вскорости. И от желания своего неисполненного решился я тогда на поступок отчаянный - в келью к ней ночью силою ворвался, дверь ключами своими открыв, да и на постель ее бросил, и навалился сверху, желанием снедаемый. Кричать она хотела, да на помощь звать по первой, да только рот я ей рукой заткнул, пока дело свое делал быстрехонько. И пикнуть не успела девица та и особо опосля и не сопротивлялась. А напоследок пригрозил я ей, что отлучим мы ее от церкви святой нашей, ежели рассказать кому вздумает о случившемся, и поругаем ее прилюдно как от Бога отвернувшуюся, и хулить и ругать будем так, что и родители ее, почившие в миру том, нам неведомом, испугаются. Смирилась девица та, и ничего не сказала - лишь на день следующий повешенной на веревке бельевой в келье нашли ее мы. Молчал я, разумеется, и ничего о том не сказал, да и коли скажешь о том - пальцем у виска покрутит народ и усмехнется, не поверив. Святые мы в глазах их, видите ли, безгрешные. Ну, может, оно так и к лучшему. Да, а настоятеля то храма нашего вскорости со службы уволили за инцидент этот ужасный, по его недосмотру случившийся, так что я как вторая рука его место вскорости здесь и занял … долго ли умеючи? Неисповедимы пути, как говорится.
