Бунтарь должен утверждать жизнь. Он привнесет все те ценности, от которых мир становится красивее, от которых мир становится богаче, которые делают мир достойным любви. Это наш мир; мы его часть, он часть нас — как нам от него отречься? Куда нам идти, чтобы от него отречься? Мир окружает нас всюду, будь то в гималайской пещере или посреди рыночной площади.
Миру нужно оказывать поддержку и заботу, потому что он поддерживает вас и заботится о вас. Миру нужно оказывать уважение, потому что в нем — самый источник вашей жизни. Все соки, текущие в вас; все ваши радости; все празднество вашей жизни даны вам самим существованием. Не бегите от него, бросьтесь лучше в него с головой; дотянитесь своими корнями до самых глубинных источников жизни, и любви, и смеха. Танцуйте и празднуйте.
И в своем праздновании вы подойдете ближе к существованию, потому что существование есть постоянное празднование. Ваша радость, ваше блаженство, ваше молчание принесут вам молчание неба и звезд; в ладу и в мире с существованием вам откроются двери во все его тайны. Нет другого пути к просветлению.
Мир нельзя осуждать; ему следует воздавать уважение. Бунтарь чтит существование как святыню, преклоняется перед жизнью в каждой из ее бесконечных форм — в мужчинах и женщинах, в деревьях, горах, звездах. В какой бы форме ни проявлялась жизнь, бунтарь свято чтит ее. В том его благодарность, в том его молитва, в том его религия, в том его революция.
Бунтарство — начало совершенно новой жизни, совершенно нового стиля жизни; начало нового человечества, нового человека.
Я бы хотел, чтобы весь мир был бунтарским, — только в бунте наш потенциал расцветет полным цветом и принесет плоды. Наши индивидуальности не будут подавленными, какими были много веков… много веков человек был самым подавленным животным. Даже птицы гораздо свободнее, гораздо естественнее человека; они живут в большей гармонии с природой.
Когда встает солнце, оно не стучит в каждое гнездо: «Вставайте, ночь кончилась!» Оно не будит каждую птицу на ветке: «Просыпайся, тебе пора петь!» Нет — но как только восходит солнце, цветы начинают распускаться сами… И птицы начинают петь — не по приказу, но по непреодолимой внутренней потребности, от радости, от блаженства.
Когда-то мне пришлось преподавать в санскритском колледже. Свободной профессорской квартиры в тот момент не оказалось, и, так как я жил один, меня временно поселили в студенческом общежитии. Колледж был санскритский, традиционный, и в нем соблюдались старые правила: каждое утро студенты должны были просыпаться в четыре и, приняв холодный душ, к пяти выстраиваться для молитвы.
Много лет я по собственному желанию вставал очень рано, еще затемно… и никто не знал, что я профессор, потому что к тому времени я еще не начал читать лекции. Меня вообще направили в этот колледж по ошибке, потому что у меня не было квалификации, чтобы преподавать санскрит. Чтобы исправить эту ошибку, правительству потребовалось шесть месяцев. У бюрократии самая низкая скорость в природе — в противоположность скорости света. Это две природные крайности: свет и бюрократия.
Делать мне там было совершенно нечего, и студенты не подозревали, что я профессор… и вместо того, чтобы молиться, они на все лады поносили Бога вместе с ректором и колледжем и всем этим ритуалом: холодный душ холодной зимой — это было незыблемое правило для каждого.
Я все это видел. И думал: «Странно… Вместо того, чтобы молиться, они делают совершенно противоположное. Скорее всего, этих шести лет в колледже им хватит на всю жизнь: они никогда больше не будут молиться. Они никогда больше не будут рано вставать — ни за что! Эти шесть лет мучений не пройдут им даром». И я сказал ректору:
— Напрасно вы возводите молитву в обязанность. Молитва не может быть принудительной. Любовь не может быть принудительной.
— Но тут нет никакого принуждения! — сказал он. — Даже если я отменю приказ об обязательной молитве, студенты все равно будут молиться.
— Попробуйте, — сказал я.
Он отменил приказ. Кроме меня, никто не встал в четыре утра. Я пришел к ректору и постучал в дверь. Он сам еще спал — как и всегда; сам он никогда не участвовал в утренней молитве. Я сказал:
— Пойдите и посмотрите сами: ни один из пятиста студентов не явился, ни один не молится.
Птицы поют не потому, что должны петь. Эта кукушка поет не по заданию правительства, не по специальному указу президента — она просто радуется солнцу, радуется деревьям.
Существование — это постоянное празднование. Цветы распускаются не по приказу; они не выполняют свой долг. Они распускаются в ответ — в ответ солнцу; в знак уважения, в знак благодарности. Это их молитва.
Бунтарь живет естественно, дает жизни естественные ответы, и в существовании он как дома. Он — экзистенциальное существо… существо существования. Вот точное определение бунтаря: существо существования. Существование — его храм, существование — его священное писание, существование — вся его философия. Он не экзистенциалист, но он экзистенциален, сопричастен существованию; и это — его опыт.
Среди деревьев, рек и гор он дома. Он не отрекается; и он не осуждает; и в его сердце есть лишь величайшее преклонение и величайшая благодарность. В моем понимании, такая благодарность — единственная молитва.
Принадлежит ли бунтарь к какой-либо категории?
По самой своей природе бунтарь не может принадлежать ни к какой из существующих категорий; он сам по себе категория. С ним в мир входит новый человек. Он — вестник нового рассвета, новой эпохи. Никакая категория прошлого не способна его вместить; все существовавшие до настоящего времени категории оказались или нежизнеспособными, или бессильными изменить человечество.
Бунтарь — семя преображения вселенной.
Мир знал великих людей, но величайшие из них малы в сравнении с подлинным бунтарем, о котором я говорю, потому что все они — не в одном, так в другом, — соглашались на компромисс. Вот что отличает бунтаря от всех.
Мир видел людей мудрости и творчества, художников, музыкантов, танцоров, поэтов — многие фигуры прошлого остались в памяти в ореоле света; но все же в них чего-то недоставало. Недоставало главного: все они шли на компромисс с системой. Ни один из них не был в своем бунте тотален. Да, существовали люди, которые были в какой-то степени бунтарями, но бунта «в какой-то степени» недостаточно. Чтобы изменить судьбу человечества, остановить его продвижение к кладбищу — и указать ему путь в Эдемский сад, — человек должен быть тотален в своем бунте.
Бунтарь должен создать себе собственную категорию — своей жизнью, своими ответами. Он отрывается от прошлого и взлетает — силой своего творчества, силой своей любви, силой своей бескомпромиссности. У бунтаря нет прошлого, нет истории. У него есть только настоящее и будущее, бескрайнее, как небо; будущее, неподвластное прошлому, потому что для бунтаря прошлого не существует.
Бунтарство означает: абсолютная свобода, абсолютная любовь, абсолютное творчество. Бунтарь — человек совершенно нового рода, человек, о котором некоторые — поэты, философы, мистики — мечтали в прошлом. Но он оставался лишь мечтой — и мечтой настолько зыбкой, что этих поэтов и мистиков стали называть «утопистами».
Слово «утопия» в изначальном смысле значит «то, чего никогда не будет». Сколько бы вы ни мечтали, это напрасный труд; ваши мечтания утопичны — то есть невыполнимы, несбыточны. Это тщетная надежда. Это опиум, уводящий в мир снов и галлюцинаций, чтобы легче было терпеть муки и страдание реальной действительности.
Бунтарь — не плод мечтательного воображения; бунтарь реален. Он не утопия, но фактическое воплощение человеческого потенциала; исполненное обещание; сбывшаяся мечта. Естественно, он не может принадлежать ни к какой из существующих категорий. Он должен сам создать себе категорию.
А создастся она самим фактом того, что многие и многие разумные люди, юные, живые, готовы принять вызов неизвестного будущего. Со временем такая категория сформируется сама собой.
На пути бунтаря, которому предстоит явиться в мир, есть препятствия. Самое серьезное из них-то, что он должен идти против толпы, а толпа обладает огромной властью. Бунтарь очень уязвим; хрупок, как роза. Его легко разрушить; его можно распять.
Но я совершенно уверен в том, что бунтарь вот-вот появится на свет — может быть, уже появился. Нужно лишь немного времени, чтобы люди научились его узнавать; он так нов, что не вписывается ни в какую категорию. Поэтому необходим некоторый промежуток времени, чтобы образовалась категория, и его научились узнавать.
Почему я так уверен? Потому, что теперь человечество переживает кризис, какого никогда еще не знало. Оно стоит перед выбором: или новый человек, или глобальное самоубийство — и я не думаю, что люди выберут глобальное самоубийство. Я гарантирую… я надеюсь, что новый человек непременно появится.
