CCCCXCVI. Луцию Папирию Пету, в Неаполь
[Fam., IX, 21]
Рим, октябрь 46 г.
Цицерон Пету привет.
1. В самом деле так? Тебе кажется, что ты безумствуешь, подражая, как ты пишешь, молниям моих слов? Ты безумствовал бы в том случае, если бы не мог достигнуть этого; но раз ты даже превосходишь меня, то тебе следует посмеяться скорее надо мной, нежели над собой. Поэтому у тебя нет никакой надобности заимствовать у Трабеи 2466; скорее это моя ошибка. Однако кем кажусь я тебе в своих письмах? Неужели я говорю с тобой простонародным языком? Не всегда ведь одним и тем же образом, и, право, что сходного между письмом и речью в суде или на народной сходке? Более того, даже судебные дела я обычно не веду все по одному способу. Частные дела и притом легкие я излагаю более просто; дела о гражданских правах или о добром имени, разумеется, — более красно; письма же я обычно тку из обыденных слов.
2. Но как это тебе пришло на ум, мой Пет, утверждать, что все Папирии всегда были только плебеями? Ведь были патриции младших родов 2467, первым из которых был Луций Папирий Мугиллан, бывший цензором вместе с Луцием Семпронием Атратином, после того как он ранее вместе с ним же был консулом через 312 лет после основания Рима 2468. Но тогда вы именовались Паписиями. После него тринадцать занимало курульное кресло 2469 до Луция Папирия Красса, который первый перестал носить имя Паписия 2470. Он был назначен диктатором (одновременно начальником конницы был Луций Папирий Курсор 2471) через 415 лет после основания Рима, а четыре года спустя избран консулом вместе с Гаем Дуилием 2472. Следующим после него был Курсор, человек, удостоенный больших почестей 2473; затем бывший эдил Луций Массон; затем многочисленные Массоны. Думаю, что изображения всех этих патрициев 2474 у тебя имеются.
3. Затем следуют Карбоны и Турды; эти были плебеями; ими ты, полагаю я, можешь пренебречь. Ведь кроме того Гая Карбона 2475, которого убил Дамасипп, никто из племени Карбонов не был гражданином. Мы знали Гнея Карбона и его брата, шутника. Что бесчестнее их? Об этом моем друге, сыне Рубрии, я ничего не говорю. У него было трое братьев: Гай, Гней, Марк Карбоны. Марк, по обвинению со стороны Публия Флакка, был осужден за большие хищения в связи с Сицилией 2476. Гай, будучи обвинен Луцием Крассом, говорят, принял кантариды 2477; он был мятежным народным трибуном и, как считали, применил насилие к Публию Африканскому 2478. Но что касается того, который был казнен нашим Помпеем в Лилибее 2479, то никто не был бесчестнее, по моему мнению. Далее, его отец 2480, обвиненный Марком Антонием, как считают, оправдался при помощи сапожных чернил 2481. Поэтому мое мнение — что тебе следует обратиться к патрициям. Какими несносными были плебеи, ты видишь.
CCCCXCVII. Марку Марию
[Fam., VII, 4]
Кумская усадьба, 16 ноября 46 г.
Марк Туллий Цицерон шлет привет Марку Марию. Я приехал в кумскую усадьбу за восемь дней до календ вместе с твоим или, лучше, нашим Либоном 2482. Думаю тотчас же в помпейскую, но предварительно сообщу тебе. Я и всегда желаю тебе здравствовать и, во всяком случае, — пока я здесь. Ведь ты видишь, через сколько времени мы будем вместе. Поэтому, если у тебя что-нибудь назначено с подагрой, постарайся отложить на другой день. Итак, береги здоровье и жди меня в течение ближайших двух или трех дней.
CCCCXCVIII. Луцию Папирию Пету, в Неаполь
[Fam., IX, 23]
Кумская усадьба, 17 ноября 46 г.
Цицерон Папирию Пету.
Я приехал вчера в кумскую усадьбу; завтра, быть может, — к тебе; но когда буду знать наверное, заблаговременно извещу тебя. Впрочем, Марк Цепарий, когда он встретился со мной в курином лесу 2483 и я спросил его, как ты поживаешь, сказал, что ты в постели, так как болеешь ногами. Разумеется, я был огорчен, как мне и следовало; все-таки я решил приехать к тебе, чтобы и повидать тебя, и навестить, и даже пообедать. Я ведь не думаю, что у тебя и повар болеет суставами. Итак, жди гостя, не только наименее прожорливого, но и врага дорогих обедов.
CCCCXCIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XII, 1]
Арпинская усадьба, 23 ноября 46 г.
1. Я нацарапал это письмецо на одиннадцатый день после своего отъезда от тебя, оставляя на рассвете усадьбу, и в этот день думал быть в анагнийской, а на следующий в тускульской — там один день. Следовательно, за четыре дня до календ, как условлено. О, если б я мог побежать в объятия своей Туллии, на поцелуй Аттики 2484! Именно об этом ты и напиши мне, прошу тебя, — чтобы я знал, пока я нахожусь в тускульской усадьбе, что она болтает; а если она в деревне, то что она пишет тебе; ей же между тем передай привет или в письме, или сам, как и Пилии. И хотя мы вскоре и встретимся, все же напишешь мне, если будет о чем.
2. Когда я складывал это письмо, ко мне ночью прибыл письмоносец с твоим письмом. Прочитав его, я, разумеется, очень. огорчился из-за легкого приступа лихорадки у Аттики. Остальное, чего я ожидал, я все узнал из твоего письма. Но ты пишешь, что «огонек по утрам — это свойственно старости»; более свойственна старости слабость памяти. Ведь за три дня до календ я назначил Аксию, тебе — за два, Квинту — в день своего приезда, то есть за четыре дня до календ. Итак, имей в виду вот это, нового ничего. Так какая надобность была в письме? Какая, когда мы вместе и болтаем, что бы ни пришло на ум? Болтовня, конечно, кое-что представляет собой; хотя в ней и ничего не скрывается, она, именно благодаря собеседованию, приятна.
