Аристофан - Женщины на празднике Фесмофорий

К вам, Олимпийские и боги и богини,
И к вам, Пифийские и боги и богини,
И к вам, Делосские и боги и богини,
И к остальным богам мольбу возносим нашу.
Да будет проклят тот, кто хочет сделать зло
Народу женскому; кто сносится тайком
Иль с персами,[31] иль с Еврипидом нам во вред,
Народу женщин. Кто тираном хочет стать
Иль водворить тирана; кто разоблачит,
Что женщина присвоила дитя; раба,
Которая супругу разболтает все
Иль извратит доверенную весточку;
Любовник, если он любовницу надул
И дар обещанный дарить не хочет ей;
Старуха, что дары любовнику дает,
Гетера, что бросает друга за дары,
И все кабатчики, кабатчицы, хоть раз
Нам недолившие, обмерившие нас, –
Да будут прокляты, погибнет подло пусть
Вся их семья! Просите также для себя
Благополучия и счастья у богов.

Помолимся о том, чтоб эти пожеланья
На благо городу и вольности гражданской
Исполнились.
И та бы женщина в собранье победила,
Которая подаст полезнейший совет.
А тех, которые обманывают нас
И клятвы данные бесчестно нарушают
С корыстной целью и с ущербом для других,
И тех, которые стремятся ниспровергнуть
Народные указы и закон
Иль нашим недругам о тайнах сокровенных
Дерзают доносить,
И тех, которые порабощенья ради
Приводят персов к нам, – всех объявляем мы
Безбожными врагами государства.
О всемогущий Зевс!
Воззри на нас, хоть женщины мы только,
И повели богам
Нам помощь оказать.

Внимайте все![32] В Совете женском решено
Под председательством Тимоклии, – вела
Лисилла протокол, а мненье подала
Сострата, – чтоб созвать в день средний Фесмофор,
Когда свободны вы, всеженский общий сбор.
Предмет занятия: обидчик Еврипид
И как его казнить. Прекрасно знаем все:
Он оскорбляет нас. Желает кто сказать?

Я!

Прежде чем начать, сперва надень венок!

Молчите, слушайте! Прокашлялась она,
Как все ораторы: знать, будет длинной речь.

Не из тщеславия, богинями клянусь,
Пред вами, женщины, я эту речь держу.
Страдаю я давно за женщин всей душой,
Страдаю оттого, что с грязью нас смешал
Отродье овощной торговки,[33] Еврипид.
Всегда и всячески он унижает нас.
Нет гадости такой, которую бы он
На нас не взваливал. Где хоры есть, поэт
И публика, везде на нас клевещет он.
Что и развратны-то, и похотливы мы,
Изменницы, болтуньи мы и пьяницы,
И вздор несем, что мы – несчастие мужей.
И вот, вернулся муж – в театре побывал, –
Сейчас исподтишка осматривает все,
Не спрятан ли куда возлюбленный у нас.
Бывало, что хотим, все делать мы могли,
Теперь уже нельзя: предубедил мужей,
Презренный, против нас. Плетет жена венок, –
Мужчина думает: «Наверно, влюблена».
В домашних хлопотах вдруг выронит сосуд, –
Сейчас готов упрек: «Ты что посуду бьешь?
Наверно, вспомнила коринфского дружка!»[34]
Хворает девушка – сейчас же скажет брат:
«Не нравится совсем мне цвет лица сестры!»
Но дальше! Женщина бездетная не прочь
Дитя чужое взять, сказать, что родила, –
Так не удастся: муж из спальни ни на шаг!
На девочках женились раньше старики,
Но он нас замарал настолько, что они
Не женятся уже, ссылаясь на слова:
«Над престарелым мужем властвует жена».[35]
Благодаря ему покоев женских дверь
Закрыта на запор; поставлена печать,
Болты приделаны, а сверх того еще
На страх любовникам молосских держат псов.[36]
И это мы простим. Но вспомним же, как мы
Хозяйничали здесь: свободно было нам
Таскать из кладовой вино, муку и жир.
Не та уже пора: муж носит все ключи,
А сделаны они куда как мудрено!
С тремя зацепками, лаконский механизм.
Бывало, стоило ценою в три гроша
Нам перстень заказать, – и дверь открыть могли,
А ныне бич семьи – писатель Еврипид –
Мужьям внушил носить на поясе печать
Из древесины, сглоданной червем. Итак,
Я предлагаю: надо погубить его.
Хоть яд подсыпать, хоть иначе – только смерть!
Вот то, что я могу открыто вам сказать,
А остальное изложу я письменно.

Не слыхали мы ни разу,
Чтобы женщина умела
Речь искусно так построить,
Правду всю в ней изложить.
Всесторонне обсудила
И продумала отлично,
Изложила очень точным,
Сочным, ярким языком.
Если б даже сын Каркина,
Сам Ксенокл произносил здесь
Речь, то все единогласно –
Мы уверены – признали б,
Что болтун он.

И я вам несколько сказать решаюсь слов.
Все обвинения уже подобрала
Вам первая из выступавших. Я скажу,
Как мне он повредил. На Кипре умер муж,
Оставив пятерых детей, которых я
Кормила кое-как продажею венков
Работы собственной. Мы жили впроголодь.
Теперь же Еврипид своими пьесами
Настроил всех мужчин не признавать богов.
И половины мы венков не продаем.
Поэтому и я проект такой вношу:
Злодея наказать за все его грехи.
Немало оскорблял он грубо, злостно нас.
Чего нам ждать еще? Питомец рынка он.

Пора мне на базар: заказ имею я
На двадцать штук венков, так надо их сплести.

Пред нами женский ум блеснул не в первый раз,
И прежней речи блеск пред новою померк.
Как говорит она!
Ни слова лишнего! В ней виден здравый смысл,
Видна находчивость и ясность мысли в ней,
И убедительность, и верю я, что он
Заплатит все сполна; сомненья в этом нет.

Что наши женщины возмущены весьма
Тем, как унизил их хулитель Еврипид,
И что кипит в них злость, не удивляюсь я.
Клянуся счастием детей моих, должна
Я вам сочувствовать, раз не сошла с ума.
Но нам и на себя, – мы здесь среди своих,
Здесь нет предательниц, – не лишнее взглянуть.
За что же всю вину мы валим на него,
Безмерно злобствуя? Ведь он разоблачил
Два-три греха, а их за нами миллион!
Я о других молчу, но за собой грехов
Немало знаю я, и вот из них один.
То было в третью ночь замужества. Муж спал,
Имела я дружка, которым лет семи
Была я растлена; вот он затосковал,
Пришел к моим дверям и стал скрести слегка.
Я поняла, ползу с постели крадучись,
Но вдруг проснулся муж. «Куда идешь?» – «Куда?
Терпенья нет: урчит и режет в животе.
Мне выйти надобно». – «Иди». Тут он взялся
Толочь анис, шалфей, плод можжевельника,
И я в дверные петли подлила воды
И выбралась к дружку, и тут, держась за лавр,
Нагнувшись, отдалась на улице ему.
Об этом Еврипид нигде не говорит.
Молчит он и о том, как отдаемся мы,
Когда другого нет, погонщикам, рабам,
Как, возбужденные излишеством ночным,
Принуждены чеснок жевать мы поутру,
Чтоб муж, вернувшись с караула к нам домой,
Не заподозрил нас ни в чем дурном. Нигде
Об этом нет у Еврипида. Федру он
Бранит. Но нам-то что? Зато молчит о том,
Как женщина одна взяла красивый плащ,
Чтоб мужу показать при свете утреннем,
И, им укрыв, любовника спровадила.
Другая женщина родами десять дней
Все мучилась, нигде ребенка не купив,
А муж по городу все бегал и искал
Лекарство, чтоб жене ускорить роды им.
Ребенка принесла старуха им в горшке,
Набивши воском рот ему, чтоб не пищал.
По знаку, данному старухою, жена
Давай вопить: «Уйди! Я чувствую, сейчас
Рожу». И правда: плод в горшке ногою бил.
Обрадованный муж сейчас же убежал,
Воск живо вынут был, ребенок закричал.
Старуха подлая, принесшая дитя,
С улыбкою к отцу бежит и говорит:
«Лев народился, лев! Ни дать ни взять – ты сам!
И даже то, что под животиком висит,
Совсем как у тебя: как шишечка с сосны…»
Вот подло как мы поступаем, видит бог!
За что ж на Еврипида гневом мы кипим?
Мы терпим меньше зла,[37] чем сами мы творим.