Вспомнить смогу ли, – одна все ж есть достойная песня:
«О Галатея, приди! В волнах какая забава?
40 Здесь запестрела весна, земля возле рек рассыпает
Множество разных цветов; серебристый высится тополь
Возле пещеры, шатром заплетаются гибкие лозы.
О, приходи! Пусть волны, ярясь, ударяются в берег!
Ликид
А не пропеть ли нам то, что, помнится, ясною ночью
45 Пел ты один? Я знаю напев, – слова бы припомнить!
«Дафнис, зачем на восход созвездий смотришь ты вечных?
Цезаря ныне взошло светило, сына Дионы[85],
То, под которым посев урожаем обрадован будет,
И на открытых холмах виноград зарумянится дружно.
50 Груши, Дафнис, сажай – плоды пусть внуки срывают!»
Мерис
Всё-то уносят года, – и память. Бывало, нередко
Мальчиком целые дни проводил я, помню, за пеньем.
Сколько я песен забыл! Сам голос Мериса ныне
Уж покидает его. Онемел я от волчьего взгляда.
55 Все же ты песни мои от Меналка нередко услышишь.
Ликид
Мерис, так говоря, ты мои лишь удвоил желанья.
Ради тебя приумолкла вода и не движется; ветры
Стихли. Только взгляни – совсем не колеблется воздух.
Здесь как раз полпути до города. Вон Бианора[86]
60 Холм погребальный уже показался. Тут, где селяне
Лоз прорезают листву, давай пропоем свои песни!
Рядом козлят положи. Мы вовремя в город поспеем.
А коли страшно, что ночь нагонит дождя до прихода
В город, можем идти мы и петь – так легче дорога.
65 А чтоб идти нам и петь, тебя я избавлю от ноши.
Мерис
Нет мальчуган, перестань: сперва неотложное справим.
А как Меналк подойдет, тогда и споем на досуге.
К этой последней моей снизойди, Аретуза[87], работе.
Галлу немного стихов сказать я намерен, но только б
И Ликориде[88] их знать. Кто Галлу в песнях откажет?
Пусть же, когда ты скользить под течением будешь сиканским[89],
5 Горькой Дорида[90] струи с твоей не смешает струею.
Так начинай! Воспоем тревоги любовные Галла,
Козы ж курносые пусть тем временем щиплют кустарник.
Не для глухих мы поем, – на все отвечают дубравы.
В рощах каких, в каких вы ущельях, девы наяды,
10 Были, когда погибал от страсти своей злополучной
Галл? Ни Пинд[91] не задерживал вас, ни вершины Парнаса,
Ни Аганиппа[92], что с гор в долины Аонии льется,
Даже и лавры о нем, тамариски печалились даже,
Сам, поросший сосной, над ним, под скалою лежащим,
15 Плакал и Менал тогда, и студеные кручи Ликея[93].
Овцы вокруг собрались, – как нас не чуждаются овцы,
Так не чуждайся и ты, певец божественный, стада, –
Пас ведь отары у рек и сам прекрасный Адонис[94].
Вот пришел и овчар, с опозданьем пришли свинопасы,
20 Вот подошел и Меналк, в желудевом настое намокший.
Все вопрошают: «Отколь такая любовь?» Появился
Сам Аполлон: "Что безумствуешь, Галл, – говорит, – твоя радость,
В лагерь ужасный, в снега с другим Ликорида сбежала".[95]
Вот пришел и Сильван[96], венком украшенный сельским,
25 Лилии крупные нес и махал зацветшей осокой.
Пан, Аркадии бог, пришел – мы видели сами:
Соком он был бузины и суриком ярко раскрашен.
«Будет ли мера?» – спросил. Но Амуру нимало нет дела.
Ах, бессердечный Амур, не сыт слезами, как влагой
30 Луг не сыт, или дроком пчела, или козы листвою.
Он же в печали сказал: "Но все-таки вы пропоете
Вашим горам про меня! Вы, дети Аркадии, в пенье
Всех превзошли. Как сладко мои упокоятся кости,
Ежели ваша свирель про любовь мою некогда скажет!
35 Если б меж вами я жил селянином, с какой бы охотой
Ваши отары я пас, срезал бы созревшие гроздья.
Страстью б, наверно, пылал к Филлиде я, или к Аминту,
Или к другому кому, – не беда, что Аминт – загорелый.
Ведь и фиалки темны, темны и цветы гиацинта.
40 Он бы со мной среди ветел лежал под лозой виноградной,
Мне плетеницы плела б Филлида, Аминт распевал бы.
Здесь, как лед, родники, Ликорида, мягки луговины,
Рощи – зелены. Здесь мы до старости жили бы рядом.
Но безрассудная страсть тебя заставляет средь копий
45 Жить на глазах у врагов, при стане жестокого Марса.
Ты от отчизны вдали – об этом не мог я и думать! –
Ах, жестокая! Альп снега и морозы на Рейне
Видишь одна, без меня, – лишь бы стужа тебя пощадила!
Лишь бы об острый ты лед ступней не порезала нежных!
50 Я же достану свирель, стихом пропою я халкидским[97]
Песни, которые мне сицилийский передал пастырь.
Лучше страдать мне в лесах, меж берлогами диких животных,
И, надрезая стволы, доверять им любовную нежность.
Будут стволы возрастать, – возрастай же с ними, о нежность!
55 С нимфами я между тем по Меналу странствовать буду,
Злобных травить кабанов, – о, мне никакая бы стужа
Не помешала леса оцеплять парфенийские[98] псами.
Вижу себя, – как иду по глухим крутоярам и рощам
Шумным. Нравится мне пускать с парфянского лука
60 Стрелы Цидонии[99], – но исцелить ли им яростный пыл мой?
Разве страданья людей жестокого трогают бога?
Нет, разонравились мне и гамадриады[100], и песни
Здешние. Даже и вы, о леса, от меня отойдите!
Божеской воли своим изменить мы не в силах стараньем!
65 Если бы даже в мороз утоляли мы жажду из Гебра[101]
Или же мокрой зимой подошли к берегам Ситонийским[102],
Иль, когда сохнет кора, умирая, на вязе высоком,
Мы эфиопских овец пасли под созвездием Рака.
Все побеждает Амур, итак – покоримся Амуру!"
70 О Пиериды, пропел ваш поэт достаточно песен,
Сидя в тени и плетя из проскурников гибких кошелку.
Сделайте так, чтоб они показались ценными Галлу,
Галлу, к кому, что ни час, любовь моя так возрастает,
Как с наступленьем весны ольховые тянутся ветки.
75 Встанем: для тех, кто поет, неполезен сумрак вечерний,
Где можжевельник – вдвойне; плодам он не менее вреден.
Козоньки, к дому теперь, встал Геспер, – козоньки, к дому!
Как урожай счастливый собрать, под какою звездою
Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы
Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем
Скот разводить и каков с бережливыми пчелами опыт,
5 Стану я здесь воспевать. Ярчайшие светочи мира,
Вы, что по кругу небес ведете бегущие годы,
Либер с Церерой[103] благой! Через ваши деяния почва
Колосом тучным смогла сменить Хаонии[104] желудь
И обретенным вином замешать Ахелоевы чаши![105]
10 Также и вы, для селян божества благодатные, фавны[106]!
С фавнами вместе сюда приходите, о девы дриады!
Ваши дары я пою. И ты, кто ударом трезубца
Из первозданной земли коня трепетавшего вывел,
Грозный Нептун![107] И ты, покровитель урочищ,[108] где щиплют
15 Триста коров белоснежных траву среди зарослей Кеи[109]!
Рощи покинув свои, Ликея тенистые склоны,
Пан, блюститель овец, приди, коли помнишь свой Мёнал,
Вудь благосклонен ко мне, о тегеец! Минерва, маслину[110]
Нам подарившая! Ты, о юноша, нам показавший
20 Плуг,[111] и Сильван, кипарис молодой несущий с корнями!
Боги, богини! Вы все, которых о поле забота!
Вы, что питаете плод, чье было не сеяно семя,
Вы, что обильно с небес дождем поливаете всходы!
25 Ты, наконец, – как знать, какие собранья бессмертных
Вскоре воспримут тебя, – города ли увидеть, о Цезарь[112],
Иль все пределы земли пожелаешь, иль целой вселенной
Ты, как земных податель плодов и властитель погоды,
Будешь смертными чтим, материнским увенчанный миртом[113]?
Станешь ли богом морей беспредельных, и чтить мореходы
30 Будут тебя одного, покоришь ли ты крайнюю Фулу[114],
Куплен ли Тефией[115] будешь в зятья за все ее воды,
Новой примкнешь ли звездой к медлительным месяцам лета
Меж Эригоной и к ней простертыми сзади Клешнями?
Их Скорпион пламенеющий сам добровольно отводит,[116]
35 Освобождая тебе в небесах пространства избыток.
Кем ты ни будь (назвать царем тебя Тартар[117] не смеет,
Ты не сгораешь и сам столь сильною жаждою власти,
Хоть Элизийским полям[118] дивятся исстари греки,
И не спешит выходить Прозерпина на зов материнский),[119]
40 Легкий даруй нам ход, начинаньям способствуй отважным
И, пожалев поселян, еще не знакомых с дорогой,
Нас предводи, наперед призывания наши приемля.
Ранней весною, когда от седых вершин ледяная
Льется вода и земля под Зефиром[120] становится рыхлой,
