Жестокость вращающегося свода достигла такой меры,
что большую меру вообразить невозможно.
Но когда насилие и несправедливость достигли наивысшей точки, а неправедность и злоба дошли до предела, предание: «Когда оно станет невыносимым, оно уменьшится» сбылось, и слова: «Ведь, поистине, с тягостью легкость» [1547] подтвердились; и ворота того, «что откроет Аллах людям из Своей милости» [1548], были распахнуты настежь, а приготовления к
Отчаянному положению, за которым следует облегчение,
завершены.
Радость пришла вслед за горем, как осенней порой налетает ветер, словно отзвук прелести ранней весны.
Плач лютни, звуки песен и сетование арфы поднялись к зеленым небесам мира.
/15/ Из всего этого видно [лишь], что Аллах явил свою милость, чтобы поддержать нас.
И так ключи царства — «Ведь земля принадлежит Аллаху: Он дает ее в наследие, кому пожелает из Своих рабов» [1549] — были вложены в могущественную руку Верховного Монарха, Владыки всего человечества, Хана всех ханов, арабских и иных, Менгу-каана (да продлится его жизнь до скончания века!); и поверхность лица земли вновь украсилась и похорошела из-за его всеобъемлющей справедливости, и дела всего человечества и в особенности мусульман вновь пришли в порядок и достигли расцвета. Обстоятельства этого проявляются в событиях, которые будут описаны в следующих главах. «И мы полагаемся на милость Аллаха. Истинно, к Нему мы обращаемся за помощью».
Вату выступил из своей орды в стране булгар и саксинов, чтобы проследовать ко двору Гуюк-хана, и, прибыв в Алакамак [1550], что в неделе пути от города Каялыка, получил сообщение о /16/ смерти Гуюк-хана. Он остался там, где находился, и стал слать одного гонца за другим ко всем своим родственникам, чтобы сообщить о своем прибытии: он просил их прибыть [к нему туда]. Менгу-каан выступил из области Каракорума. А что до Сиремуна и других внуков и жен Каана, которые находились в том краю, они послали своим представителем Конкуртакай-нойона [1551], эмира Каракорума, передав с ним такое письмо: «Бату-ага [1552] всех царевичей. Что бы он ни приказал, его слово — закон. Мы соглашаемся со всем, что он посоветует и что сочтет наилучшим, и не будем возражать против этого». А что до других царевичей, [а именно] сыновей Гуюк-хана, то они, поскольку находились уже поблизости, явились к Бату раньше [остальных]. Они пробыли там день или два, а потом, не испросив разрешения, повернулись и отправились в свою собственную орду под тем предлогом, что люди, искусные в науке кам, не разрешили им задерживаться на более длительное время. Они оставили у Бату своим представителем Темур-нойона, наказав ему, когда ожерелье собрания будет полностью нанизанным, выразить свое согласие со всем, с чем согласятся ага и ини [1553].
Вскоре все царевичи собрались. От сыновей Каана прибыл Кадаган-Огул, а от сыновей и внуков /17/ Чагатая — Кара-Хулагу и Мочи [1554]. [Также прибыл] Менгу-каан со своими братьями Моге и Ариг-боке, а от эмиров — Ухатай [1555] и Есу-Бука [1556]; и из других земель прибыли эмиры и нойоны и другие царевичи и племянники Бату. Они устроили великое собрание и после пиршеств, продолжавшихся несколько дней, стали размышлять о том, что управление ханством нужно доверить человеку, который подходил бы для этого и испытал бы добро и зло, горе и радость, и вкусил бы сладость и горечь жизни, и водил бы войско в далекие и близкие земли, и прославился бы на пирах и в бою. Несколько дней и ночей они взвешивали и обсуждали это, то есть кто из царевичей из племени и рода (urugh) Чингисхана своим здравым суждением и проницательным умом подходил для того, чтобы управлять землями и охранять дороги; поскольку если бы дела Империи по-прежнему оставались в запустении, сама основа благосостояния оказалась бы опрокинута, а узлы управления ослаблены, так что их нельзя было бы привести в порядок рукой мудрости и благоразумия и немыслимо исправить /18/ обсуждением.
И ни один господин не будет потерян для нас, но мы взрастим
среди нас юношу, чтобы он стал нашим господином [1557].
Наконец после долгих раздумий и размышлений все, кто присутствовал на том сборе, царевичи, эмиры и нойоны, пришли к решению, что поскольку Бату был старшим из царевичей и вождем среди них, ему лучше было известно, что хорошо, а что плохо в делах государства и династии (daulat). Ему решать, стать ли ему самому ханом или предложить другого. Все присутствующие согласились с этим решением и написали письменные обязательства в том, что они никоим образом не отступят от своего слова и не нарушат приказания Бату. И, завершив и закончив таким образом обсуждение, они стали пить и веселиться.
На следующий день, когда было развернуто знамя дневного света и снято покрывало тьмы, —
Такой день, что ослепил [даже] освещающее мир светило;
Его рассвет поднялся над Раем, а его ветер — дыханье Мессии.
ожерелье собрания царевичей, как и в предыдущий день, было нанизано, подобно Плеядам. В тот день первым говорил Бату, а поскольку к сказанному им никто не смог ничего добавить, он продолжил: «Управление таким великим государством и решение такого непростого вопроса /19/ может быть исполнено только тем человеком, кто сможет найти выход из затруднительного положения, кто знает ясы Чингисхана и обычаи Каана и следует им, кто в состязании мудрости и на скачках мужественности перехватил стрелу [1558] превосходства у себе равных и лично занимался важными делами, и решал серьезные вопросы, и преодолением трудностей и подавлением мятежников обеспечил тому бесспорные доказательства. И в роду (urugh) Чингисхана есть Менгу-каан, знаменитый своей мудростью и храбростью и прославившийся своей дальновидностью и доблестью. Дела ханства должны решаться и управляться его непревзойденными, украшающими мир решениями, и благосостояние земли и людей будет обеспечено удачей, способствующей его ослабляющим узлы решениям и предусмотрительности.
В этом мире всегда найдется человек для любого дела
и дело для любого человека.
«Есть люди, способные на любое дело, и все доступно тому, кто создан для этого». Я хочу вложить бразды управления этими делами в руки его умения и надеть печатку империи на палец его решимости и опыта, ибо мир, этот необъезженный жеребец, будет укрощен шпорами его строгости и доблести, а меч, оберегающий государство и защищающий границы, не будет извлечен из ножен его решимости и бесстрашия».
