Усилием ветра на поверхности воды возникла тысяча волн (chīn),
а на каждой волне — тысяча китайских (Chīn) мускусных мешков.
И поверхность земли стала веселой и радостной от тепла горячих испарений. Природные силы [живых организмов] пришли в движение с их ростом и развитием, и запели птицы в лугах.
Теперь мы должны испить сладкого вина,
Ведь запах мускуса поднимается от ручья;
Каждый сад покрылся лепестками цветов;
Каждый холм — тюльпанами и гиацинтами [1577].
Великолепие зелени и свежести украсило лик мира. Ветви [деревьев] вытянули шеи и выставили зеленые головы. Сады, подобно веселым женам с прекрасными формами, расцветали с каждым днем (rūz-afzūn āmadand), приближая мечту своего сердца. Сотни тысяч цветущих фруктовых деревьев и водяных лилий радовали глаз восхитительной красотой и великолепием. Багряник похитил румянец у ланит, а ромашки одолжили, сияние и чистоту у зубов возлюбленных. Фиалки благоухали, как локоны, умащенные галией [1578], и склонились (tūi bar tūi), подобно лицам влюбленных. Бутоны цветов напоминали кокетливых красавиц и радость, не вызывающую боли. Жасмин приковывал к себе взоры всех обитателей лугов, а жонкилии (nasrīn) украсили землю, как два орла (nasrain) [1579] в небесах. Нарциссы, подобные тюркам, несущим колчаны, осветили сад сиянием высоко поднятых голов. И уста тюльпанов были подобны краям кубка, доверху наполненного розовым вином. /26/ И от усеявших их поверхность цветов каналы можно было принять за индийские мечи с стальными клинками, украшенными искусной гравировкой. Сладкоголосый соловей, как лилия с десятью языками, пел тысячи песен во славу сада и луга, и музыканты подыгрывали песне жаворонка. И эта двуязычная (mulammaʽ) кита, которую сахиб-диван тех земель [1580] (да продлит Аллах его дни!) написал и сложил в дни своей юности, как дыхание восточного зефира, стала припевом, который утром и вечером исполняли дискант и бас арфы и органа (arghanūn):
Горлицы причитают на дереве, и сад благоухает подобно коморийскому алоэ.
Воздух наполнился ароматом: ты умастился мускусом, и теперь должен бодрствовать [с нею] всю ночь.
Передавай кубок по кругу, о мой друг, будем же беззаботны, как дикое племя (khuzāma) или прожигатели жизни (bahār).
Губы бутона раскрылись в улыбке при виде весеннего облака.
Улыбается сад, усыпанный ромашками, словно мерцающие звезды появились на горизонте.
Все готово к веселью, и ты не откажешь мне и проведешь со мной эту единственную ночь.
Погода, подобная любви красавицы с родинкой на щеке, была так приятна, как только можно было желать, и болезнь года сменилось его выздоровлением. Мир превратился в розовый сад, и дни поражали великолепием.
Эта весна и ее свет — прекрасны ее ночи,
и прекрасны ее дни [1581].
Большинство царевичей уже собрались на Келурене. Они отправили Шилемуна-битикчи [1582] /27/ к Огуль-Гаймиш и ее сыновьям Ходже и Наку и Алам-Дара-битикчи [1583] к Есу-Менгу со следующим посланием: «Большинство членов семьи Чингисхана уже собралось, и дело, из-за которого созван курилтай, откладывается из-за вас. Нет больше времени для оправданий и отсрочек. Если вы хотите единства и согласия, вы должны как можно скорее прибыть на курилтай, чтобы единогласно решить дела государства и снять грязный покров отчуждения (vaḥshat) с лица гармонии».
Перед этим Сиремун уже посылал гонцов к Ходже и Наку, поскольку между ними возникли отношения любви и дружбы, ибо
во времена бедствия дурные чувства исчезают [1584].
Когда они поняли, что из задержки не выйдет добра, Наку-Огуль отправился в путь. Выступили из своих ставок и Кадак-нойон и некоторые эмиры двора Гуюк-хана. И /28/ Есун-Тока-Огул [1585], брат Кара-Хулагу, [выступив] из своих владений, прибыл с ними к Сиремуну, так что все они собрались в одном месте; и пошли слухи, что они замышляли недоброе против мусульман.
После этого и Ходжа стал потихоньку собираться, говоря то «сегодня», то «завтра» и оттягивая время своими «может быть» и «возможно». И они все еще рассчитывали, что дело, ради которого был созван курилтай, не пойдет или не будет иметь успеха без их присутствия и что вопрос [вступления на трон] не будет решен. Поскольку Сиремун и Наку были очень близки, царевичи, эмиры и нойоны, бывшие с Менгу-кааном, отправили им совместное послание, в котором говорилось: «Если вы проявите медлительность и нерасторопность и не прибудете на собрание, мы [сами] возведем Менгу-каана на трон ханства». Увидав, что промедление и отсрочки не приведут к достижению их целей и желаний, они пообещали прибыть на собрание в такое-то время. И они отправились в путь со скоростью неподвижных звезд, двигаясь медленно с лошадьми, всадниками и войском, /29/ с навьюченными верблюдами и бесчисленными повозками.
Как медленна поступь верблюдов, несут ли они камни
или железо, или людей, сидящих на них, согнувшись! [1586]
Когда назначенное время прошло, а они все еще не торопились появиться и их задержка и опоздание превысило все пределы, несколько присутствовавших там мудрецов и астрологов назначили дату 9 раби II 649 года [1 июля 1251], поскольку по гороскопу в этот день счастливые планеты должны были принести удачу, Юпитер — усилить ее влияние, а Венера — озарить ее своим светом. И одним из признаков возраставшей с каждым днем удачи было то, что за эти несколько дней набежали облака, и хлынули дожди, и солнечный лик был скрыт за покровом дымки и за ширмой тумана; и в назначенный час астрологи делали свои записи, но черные тучи затмили солнечное сияние, и они не могли определить высоту. И вдруг солнце, сбросив чадру, подобно невесте, которую показали жениху после того, как стерегли ее, и скрывали от него, и не позволяли на нее взглянуть, в назначенный час явило свой прекрасный лик, и небо очистилось настолько, что стал виден солнечный шар, и освободилось от плотного тумана; и /30/ астрологи стали измерять высоту. Мир украсился светом и блеском, а с лица земли исчезли тень и темнота. Восход дома Великого Покровителя [1587] был определен движением небес, была измерена сила угла Восхождения; влияние неблагоприятных планет и Темных Уровней [1588] уменьшалось из-за благоприятного Восхождения, Великое Светило [1589] находилось в апогее в десятом доме, а Анареты (qavāṭiy’) [1590] — в двенадцатом доме.
