Песнь тридцатая
Земной Рай — Появление Беатриче
1Когда небес верховных семизвездье,
Чьей славе чужд закат или восход
И мгла иная, чем вины возмездье,
4Всем указуя должных дел черед,
Как указует нижнее деснице
Того, кто судно к пристани ведет,
7Остановилось,* — шедший в веренице,
Перед Грифоном, праведный собор
С отрадой обратился к колеснице;
10Один, подъемля вдохновенный взор,
Спел: «Veni, sponsa, de Libano, veni!»* —
Воззвав трикраты, и за ним весь хор.
13Как сонм блаженных из могильной сени,
Спеша, восстанет на призывный звук,
В земной плоти, воскресшей для хвалений,
16Так над небесной колесницей вдруг.
Возникло сто, ad vocem tanti senis,*
Всевечной жизни вестников и слуг.*
19И каждый пел: «Benedictus qui venis!»*
И, рассыпая вверх и вкруг цветы,
Звал: «Manibus о date lilia plenis!»*
22Как иногда багрянцем залиты
В начале утра области востока,
А небеса прекрасны и чисты,
25И солнца лик, поднявшись невысоко,
Настолько застлан мягкостью паров,
Что на него спокойно смотрит око, —
28Так в легкой туче ангельских цветов,
Взлетавших и свергавшихся обвалом
На дивный воз и вне его краев,
31В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина,* облачена
В зеленый плащ и в платье огне-алом.
34И дух мой, — хоть умчались времена,
Когда его ввергала в содроганье
Одним своим присутствием она,
37А здесь неполным было созерцанье, —
Пред тайной силой, шедшей от нее,
Былой любви изведал обаянье.
40Едва в лицо ударила мое
Та сила, чье, став отроком, я вскоре
Разящее почуял острие,
43Я глянул влево, — с той мольбой во взоре,
С какой ребенок ищет мать свою
И к ней бежит в испуге или в горе, —
46Сказать Вергилию: «Всю кровь мою
Пронизывает трепет несказанный:
Следы огня былого узнаю!»
49Но мой Вергилий в этот миг нежданный
Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,
Вергилий, мне для избавленья данный.
52Все чудеса запретных Еве рощ
Омытого росой* не оградили
От слез, пролившихся, как черный дождь.
55«Дант, оттого что отошел Вергилий,
Не плачь, не плачь еще; не этот меч
Тебе для плача жребии судили».
58Как адмирал, чтобы людей увлечь
На кораблях воинственной станицы,
То с носа, то с кормы к ним держит речь,
61Такой, над левым краем колесницы,
Чуть я взглянул при имени своем,
Здесь поневоле вписанном в страницы,
64Возникшая с завешенным челом
Средь ангельского празднества — стояла,
Ко мне чрез реку обратясь лицом.
67Хотя опущенное покрывало,
Окружено Минервиной листвой,*
Ее открыто видеть не давало,
70Но, с царственно взнесенной головой,
Она промолвила, храня обличье
Того, кто гнев удерживает свой:
73«Взгляни смелей! Да, да, я — Беатриче.
Как соизволил ты взойти сюда,*
Где обитают счастье и величье?»
76Глаза к ручью склонил я, но когда
Себя увидел, то, не молвив слова,
К траве отвел их, не стерпев стыда.
79Так мать грозна для сына молодого,
Как мне она казалась в гневе том:
Горька любовь, когда она сурова.
82Она умолкла; ангелы кругом
Запели: «In te, Domine, speravi»,*
На «pedes meos» завершив псалом.
85Как леденеет снег в живой дубраве,
Когда, славонским ветром остужен,
Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве,
88И как он сам собою поглощен,
Едва дохнет земля, где гибнут тени,*
И кажется-то воск огнем спален, —
91Таков был я, без слез и сокрушений,
До песни тех, которые поют
Вослед созвучьям вековечных сеней;*
94Но чуть я понял, что они зовут
Простить меня, усердней, чем словами:
«О госпожа, зачем так строг твой суд!», —
97Лед, сердце мне сжимавший как тисками,
Стал влагой и дыханьем и, томясь,
Покинул грудь глазами и устами.
100Она, все той же стороны держась
На колеснице, вняв моленья эти,
Так, речь начав, на них отозвалась:
103«Вы бодрствуете в вековечном свете;
Ни ночь, ни сон не затмевают вам
Неутомимой поступи столетий;
106И мой ответ скорей тому, кто там
Сейчас стоит и слезы льет безгласно,
И скорбь да соразмерится делам.
109Не только силой горних кругов, властно
Велящих семени дать должный плод,
Чему расположенье звезд причастно,
112Но милостью божественных щедрот,
Чья дождевая туча так подъята,
Что до нее наш взор не досягнет,
115Он в новой жизни* был таков когда-то,
Что мог свои дары, с теченьем дней,
Осуществить невиданно богато.
118Но тем дичей земля и тем вредней,
Когда в ней плевел сеять понемногу,
Чем больше силы почвенной у ней.
121Была пора, он находил подмогу
В моем лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.
124Но чуть я, между первым и вторым
Из возрастов,* от жизни отлетела, —
Меня покинув, он ушел к другим.*
127Когда я к духу вознеслась от тела
И силой возросла и красотой,
Его душа к любимой охладела.
130Он устремил шаги дурной стезей,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья — лишь посул пустой.
133Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву,* чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
136Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда.
139И я ворота мертвых посетила,
Прося, в тоске, чтобы ему помог
Тот, чья рука его сюда взводила.
142То было бы нарушить божий рок —
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк
145Раскаянья, обильного слезами».
1Ты, ставший, у священного потока, —
Так, речь ко мне направив острием,
Хоть было уж и лезвие* жестоко,
4Она тотчас же начала потом, —
Скажи, скажи, права ли я! Признаний
Мои улики требуют во всем».
7Я был так слаб от внутренних терзаний,
Что голос мой, поднявшийся со дна,
Угас, еще не выйдя из гортани.
10Пождав: «Ты что же? — молвила она. —
Ответь мне! Память о годах печали*
В тебе волной* еще не сметена».
13Страх и смущенье, горше, чем вначале,
Исторгли из меня такое «да»,
Что лишь глаза его бы распознали.
16Как самострел ломается, когда
Натянут слишком, и полет пологий
Его стрелы не причинит вреда,
19Так я не вынес бремени тревоги,
И ослабевший голос мой затих,
В слезах и вздохах, посреди дороги.
22Она сказала: «На путях моих,
Руководимый помыслом о благе,
Взыскуемом превыше всех других,*
25Скажи, какие цепи иль овраги
Ты повстречал, что мужеством иссяк
И к одоленью не нашел отваги?
28Какие на челе у прочих благ
Увидел чары и слова обета,
Что им навстречу устремил свой шаг?»
31Я горьким вздохом встретил слово это
И, голос мой усильем подчиня,
С трудом раздвинул губы для ответа.
34Потом, в слезах: «Обманчиво маня,
Мои шаги влекла тщета земная,
Когда ваш облик скрылся от меня».
37И мне она: «Таясь иль отрицая,
Ты обмануть не мог бы Судию,
Который судит, все деянья зная.
40Но если кто признал вину свою
Своим же ртом, то на суде точило
Вращается навстречу лезвию.*
43И все же, чтоб тебе стыднее было,
Заблудшему, и чтоб тебя опять,
Как прежде, песнь сирен не обольстила,
46Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,
Куда мой образ, ставший горстью пыли,
Твои шаги был должен направлять.
49Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем облик мой, распавшийся в могиле.
52Раз ты лишился высшей из отрад
С моею смертью, что же в смертной доле
Еще могло к себе привлечь твой взгляд?
55Ты должен был при первом же уколе
Того, что бренно, устремить полет
Вослед за мной, не бренной, — как дотоле.
58Не надо было брать на крылья гнет,
Чтоб снова пострадать, — будь то девичка
Иль прочий вздор, который миг живет.
61Раз, два страдает молодая птичка;
А оперившихся и зорких птиц
От стрел и сети бережет привычка».
64Как малыши, глаза потупив ниц,
Стоят и слушают и, сознавая
Свою вину, не подымают лиц,
67Так я стоял. «Хоть ты скорбишь, внимая,
Вскинь бороду, — она сказала мне. —
Ты больше скорби вынесешь, взирая».
70Крушится легче дуб на крутизне
Под ветром, налетевшим с полуночи
Или рожденным в Ярбиной стране,*
73Чем поднял я на зов чело и очи;
И, бороду взамен лица назвав,
Она отраву сделала жесточе.
76Когда я каждый распрямил сустав,
Глаз различил, что первенцы творенья*
Дождем цветов не окропляют трав;
79И я увидел, полн еще смятенья,
Что Беатриче взоры навела
На Зверя, слившего два воплощенья.*
82Хоть за рекой и не открыв чела, —
Она себя былую побеждала*
Мощнее, чем других, когда жила.
85Крапива скорби так меня сжигала,
Что, чем сильней я что-либо любил,
Тем ненавистней это мне предстало.
88Такой укор мне сердце укусил,
Что я упал; что делалось со мною,
То знает та, кем я повержен был.
91Обретши силы в сердце, над собою
Я увидал сплетавшую венок*
И услыхал: «Держись, держись, рукою!»
94Меня, по горло погрузи в поток,
Она влекла и легкими стопами
Поверх воды скользила, как челнок.
97Когда блаженный берег был над нами,
«Asperges me»,* — так нежно раздалось,
Что мне не вспомнить, не сказать словами.
100Меж тем она, взметнув ладони врозь,
Склонилась надо мной и погрузила
Мне голову, так что глотнуть пришлось.*
103Потом, омытым влагой, поместила
Меж четверых красавиц* в хоровод,
И каждая меня рукой укрыла.
106«Мы нимфы — здесь, мы — звезды в тьме высот;*
Лик Беатриче не был миру явлен,
Когда служить ей мы пришли вперед.*
109Ты будешь нами перед ней поставлен;
Но вникнешь в свет ее отрадных глаз
Среди тех трех, чей взор острей направлен».*
112Так мне они пропели; и тотчас
Мы перед грудью у Грифона стали,
Имея Беатриче против нас.
115«Не береги очей, — они сказали. —
Вот изумруды, те, что с давних пор
Оружием любви тебя сражали».
118Сто сот желаний, жарче, чем костер,
Вонзили взгляд мой в очи Беатриче,
Все на Грифона устремлявшей взор.
121Как солнце в зеркале, в таком величье
Двусущный Зверь в их глубине сиял,
То вдруг в одном, то вдруг в другом обличье.*
124Суди, читатель, как мой ум блуждал,
Когда предмет стоял неизмененный,
А в отраженье облик изменял.
127Пока, ликующий и изумленный,
Мой дух не мог насытиться едой,
Которой алчет голод утоленный, —
130Отмеченные высшей красотой,
Три остальные, распевая хором,
Ко мне свой пляс приблизили святой.
133«Взгляни, о Беатриче, дивным взором
На верного, — звучала песня та, —
Пришедшего по кручам и просторам!
136Даруй нам милость и твои уста
Разоблачи, чтобы твоя вторая
Ему была открыта красота!»*
139О света вечного краса живая,
Кто так исчах и побледнел без сна
В тени Парнаса, струй его вкушая,
142Чтоб мысль его и речь была властна
Изобразить, какою ты явилась,
Гармонией небес осенена,
145Когда в свободном воздухе открылась?