Во времена Платона эти спартанские черты угасали после недолгого господства Спарты над Грецией между битвами при Айгоспотами и Левктре. Однако теории Платона также учитывали это угасание. Он считал, что правительства проходят естественный путь упадка с уровня идеальной простой аристократии, через тимократию, олигархию, демократию и деспотизм, каждая из которых менее «справедлива», чем предыдущая. Поскольку такой спад является глобальным и неизбежным процессом, идеальное правительство следует искать в отдаленном прошлом. Хотя и современные правительства, несомненно, можно было бы исправить, если бы их возглавили такие философы, как Платон.
Платон полагал, что основная причина такого нравственного упадка – алчность. Посему коммерция для него была грязна и отвратительна, а сельское хозяйство и служение в армии благородны и прекрасны. Платон дошел до крайности, разбирая стандартную тему античной философии: несправедливость «низкого» бизнеса. Претерпев вырождение из-за любви к золоту, занимающийся торговлей и утопающий в роскоши Карфаген-Атлантида должны сдаться непритязательным крестьянским Афинам-Спарте. Мудрость и воинственный дух Афины должен восторжествовать над мореходными метаниями Посейдона.
Возможно, Платон завидовал претензиям египтян на древность истории и тайную мудрость. Со времен Солона зажиточные греки ездили в Египет. Когда жрецы, водившие гостей по храмам, показывали иероглифы, которые, по их словам, и стали источником сведений об истории со времен Сотворения мира, туристам, не владевшим египетским языком, приходилось верить на слово. Отодвинув свои рассказ на 9 тысяч лет назад, Платон оспорил эти претензии, показав, что и Греции цивилизация была дарована напрямую богами в период Сотворения мира. А поместив свое повествование за тысячи лет до возникновения истории греков и египтян, он защитил себя от критики, поскольку никто не мог опровергнуть его слова. Для афинянина все это происходило в бесконечной отдаленности и могло с тем же успехом случиться хоть сто тысяч лет назад.
Однако, по-видимому, Платон нажил себе неприятности из-за своего сюжета. Так, странное окончание «Крития» может иметь особый смысл. Вероятно, состарившийся Платон утратил интерес. Или, что вероятнее, понял, что в процессе создания сам загнал себя в угол, из которого не выйти. Он начинал свой труд, чтобы показать, как идеальная «Республика» будет работать на практике, попутно оправдать отношение богов к людям и прояснить такие вопросы, как соотношение судьбы и доброй воли, происхождение человеческих пороков.
И вот тогда, чтобы его повествование казалось осмысленным, ему пришлось избавиться и от Атлантиды, и доисторических Афин, поскольку о них не упоминалось в истории. Для Атлантиды погружение из-за землетрясения вполне подходило, ибо всецело вписывалось в представления о силе подземных толчков и существовании атлантических отмелей. Для Афин Платон тоже выбрал землетрясение, чтобы разрушить город, тем самым обеспечив пробел в истории между вымышленными и реальными Афинами. Такие лакуны всегда необходимы в художественной литературе для того, чтобы объяснить, почему мир таков, как он есть. Так Сетнау Хемуаста убеждают вернуться к «Книге Тота» с ее непреодолимым притяжением к могиле Неферкапта. Медную голову Роджера Бэкона по глупости сломал его слуга Майлс. Меч короля Артура Эскалибур брошен обратно в озеро. Аристотель прекрасно знал этот принцип, что и показал в насмешке над стеной ахейцев в «Илиаде».
Афины представляли идеальное государство Платона. Атлантида – государство, которое началось с тех же добродетелей и преимуществ и разложилось из-за разбавления божественной крови людей и их любви к богатству. Пока все понятно. Закат Атлантиды также вписывался в его теорию политической эволюции.
Но тут возникает одна загвоздка. Если этот закат – естественный и неизбежный процесс, как он говорит в своей «Республике»: «Раз все, что имеет начало, также приходит к концу, даже такое государство, как ваше, не просуществует вечно, но должно претерпеть распад», почему же сей процесс не затронул Афин одновременно с Атлантидой? А ведь оба государства основали боги. Если боги, как утверждал Платон, добры, всесильны и всеведущи, отчего же Посейдон потерпел неудачу?
Помимо того, такое разбавление божественной наследственности, которое привело Атлантиду к закату, является естественным процессом. Разве можно наказывать людей за то, что их вынуждают совершать неподвластные им поступки? Без сомнения, Платон планировал, что Зевс даст разумное объяснение своих действий в речи, обращенной к богам. Но, когда дошло до дела, вдохновение оставило Платона. Но и это еще не все. Если атлантов уничтожило землетрясение, можно ли верить добродетельным афинянам в том, что они их победили? И проявляется ли божественная справедливость в том, что боги стерли с лица земли и безупречные Афины, и порочную Атлантиду? Если Зевс, будучи добрым богом, намеревался только исправить своих заблудших детей с помощью соответствующего наказания, зачем он истребил их целиком?
А правда в том, что Платон попался на тот же крючок, на котором потом извивались целые поколения теологов. Если, как он говорит, Бог или боги добры, всемогущи и всезнающи, откуда тогда в прекрасный божий мир пришло зло? Ведь если Он, будучи идеально хорошим, создал все, то и это все тоже должно быть идеально хорошим, а также и то, что получилось или произошло из этого всего. Более того, обладая всеведением, Бог должен предвидеть в точности, как все Им сотворенное обернется. И если в чем-то содержатся зачатки испорченности, Он должен знать об этом и предпринимать шаги к исправлению.
Иудейские, христианские и мусульманские теологи пытались ответить на этот вопрос различными способами, например, говоря, что зло призрачно и его на самом деле нет или что Бог дал человеку право выбирать между добром и злом, чтобы он таким образом заслужил свое спасение. Но все эти объяснения – просто дымовые завесы, за которыми кроется логическая дилемма. На настоящий момент ее разрешили лишь последователи Заратустры, для которых существуют два противоборствующих бога, равных по силам, один из них – добро, второй – зло.
К тому же у многих беллетристов, пытавшихся сочинить занимательную историю и в то же время показать победу добра над злом, злодеи получались привлекательными, а герои – напыщенно ничтожными. Платон попал в ту же западню. Афины, его героический персонаж, превратились в унылое, скучное место, а преступная Атлантида веками будоражила умы людей своей привлекательностью. Даже сам Платон попал под очарование Атлантиды, отдав ей в «Критий» в три раза больше места, чем Афинам.
Дойдя до речи Зевса, Платон, вероятно, обнаружил, что «Критий» складывается совсем не так, как ожидалось. История получалась хотя и захватывающая, но с нравственной точки зрения путаная. Наверное, он отложил ее, слегка содрогнувшись от отвращения. Он, светоч мировой нравственности, опустился до уровня простонародного странствующего менестреля? Как бы там ни было, в последнем диалоге «Законы» он повернулся спиной к воображению и выдумке, которыми отличались предыдущие его произведения, и предался прямым наставлениям, которые нынче мало кто читает.
Несомненно, Платон был бы ошарашен тем, что последующие поколения уделяли почти столько же внимания его истории об Атлантиде, которую он даже не счел нужным закончить, сколько его прочим работам, вместе взятым. Он был бы уязвлен тем, что эти люди сосредоточиваются на Атлантиде, нарушительнице миропорядка, и намеренно игнорируют скучного героя – Афины. Более того, Платон пришел бы в возмущение от того, что они пренебрегают нравственным и философским аспектом его произведения, что для него было главным поводом его создания, а интересуются геологической, антропологической и исторической стороной, то есть материалистическими вопросами, не имевшими для него никакого значения.
Платон не был первым создателем романов-утопий. Некоторые его современники также разрабатывали эту тему. Аристофан написал пьесу, высмеивавшую претендующих на роль реформаторов мира, таких как Фалеса из Халкедона, который предлагал распределить поровну всю собственность. Аналогичные произведения появлялись в литературе других цивилизаций, например китайской. Некоторые предсказания о приходе Мессии иудейских пророков, скажем, Исайи, за несколько веков до Платона содержали утопические зарисовки идеального Израиля, где «и лев, как вол, будет есть солому»[23].
Просто сказание Платона первый из античных трудов, дошедший до нас целиком. Его последователи написали немало подобных историй: Зинон из Китиона, основатель движения стоиков, пробовал себя в таком виде литературы; также и Амометий, описывавший идиллическую жизнь гималайского племени. Евмерий, который определил происхождение богов от людей, сочинил вполне целостную утопию об архипелаге Панхайя в Аравийском море, где царили богатство и плодородие. Он рассказал о его столице Пана-ре на острове Гиера, храме Зевса-громовержца с беломраморными статуями, золотыми колоннами, на которых были начертаны истории Урана, Крона и Зевса, священном источнике и кастах жрецов, военных и крестьян. Сходство с Атлантидой не означает непременного заимствования, но показывает тенденцию греков думать похожими категориями при описании своих представлений о красоте, порядке и изобилии.
