Александр Коротич - Сказания о Гора-Рыбе. Допотопные хроники

Тут-то наконец Митрофанка до берега доковылял. Как увидел Антипа в крови так закричал, стал из пугача в небо палить. Сбежался народ, бабы вой подняли. «Тише!»-прикрикнул на них Панкратий, потому что увидел, что жив ещё Антип. А тот успел только прохрипеть: «Прости меня… Пётр это…» А потом душу отпустил. Показалось скитникам, что Антип перед кончиной прощенья у сына пропащего просил, а никто в толк не взял, что это он имя убивца назвать успел.

Кровь антипову приняло в себя заветное озеро, растворилась она в глубину и до дальних берегов. Встрепенулась каждая рыба и каждый рак придонный, почуяв вкус крови. Содрогнулась Гора-Рыба, узнав, что совершилось в её владениях убийство человеческое, и во второй раз вспомнила она пророчество Кали-Оа. В тот вечер печальным стало небо, а закат алым цветом воду покрасил, будто бы от берега до берега озеро кровью налилось.

Схоронили убиенных старцев за околицей у Большого Камня. В скале-то глубокой могилы не выроешь. Выдолбили с молитвой сколько смогли, уложили гробы простые, а сверху камнем завалили. Кресты деревянные им справили о восьми концах, как у поморских староверов принято.

Чёрная печаль опустилась на таватуйский берег. Чёрные думы одолели скитников, а среди семей, что старейшин своих лишились, жажда мести проснулась. Стал разведывать Васька Орлов, не появлялось ли окрест унхов-рыбарей али какого ещё народу бродячего. Тут-то и вывалил ему Митрофанка Зелютин, что якобы Тришка Кабаков на бычихинском пастбище унха какого-то видел, но это ото всех скрывает. Призвали Тришку к ответу. Куда тут денешься? Пришлось рассказать ему и про унха в рыбьей чешуе, что рыжего быка спас, и про хвост волчий. «Ясно тут всё, — нахмурился Василий. — Он-то злодей и есть, больше некому!». И как не пытался отговорить их Тришка, стали мужики собираться на охоту за убивцем.

Изо всех лишь старец Панкратий Фёдоров поборол в сердце своём тоску да отчаяние, потому как отчаяние — это грех смертный. Отчаявшийся подобен цветку, что распускаться не хочет и жизнь отвергает. А ещё опасен отчаявшийся человек для других людей, потому как не ведает, что творит. Помолился Панкратий, взял двух сыновей своих старших в охрану и пошёл за большой мыс, чтобы с Гора-Рыбой совет держать. Как пришли на место, наказал он сыновьям поворотиться в сторону леса и следить, чтобы злодей не смог к нему со спины подобраться. Оборачиваться же к озеру строго настрого запретил.

Стукнул Панкратий камнем о камень и явилась перед ним как раньше рыба-остров. Не стала Рыба вопросов ждать, а сразу сказала: «Знаю: беда большая у тебя случилась, только куда большая беда твоих людей впереди ждёт. Тот, на кого они зло подумали, не убивал стариков ваших. Три жизни этого человека защищают, и горе тому, кто тайно или явно намерится зло ему учинить». — «А знаешь ли ты, кто истинный злодей?», — спрашивает Панкратий. «Ты сам знаешь, потому что названо тебе его имя». Больше ничего Гора-Рыба не сказала, растворилась в тумане, словно бы и не было её.

Поспешил Панкратий с сыновьями в скит, а слова Рыбы из головы у него не идут. «Вроде перед смертью Антип Петра поминал, сына своего пропащего. Да могло ли так быть, чтобы тот спустя много лет объявился отца престарелого жизни лишить?». Вернулся Панкратий, а в скиту волнение немалое, потому как Васька Орлов увёл людей за собой, чтобы унха бродячего поймать. А ушли с Васькой брат его младший Егор, три пономарёвских внука и мать их Вера Ивановна и Антипа Седого сыновья Прохор и Фрол. Увязался за ними и Митрофанка-пастух, что себя винил боле прочих в антиповой смерти. Приказал Панкратий немедля вдогонку отправляться, чтобы вернуть мстителей, да куда там! Не догнали.

Васька Орлов был следопытом знатным, потому как много охотился с батюшкой своим покойным по окрестным лесам. Ухо на землю положил, веточку сломанную понюхал, да и повёл отряд свой на север. К вечеру второго дня увидели они добычу свою. Не прячась шёл унх среди сосен, спокойно, будто бы и не было у него на руках стариковой крови. Разглядел его Васька и понял, что силищи в этом унхе на семерых хватит. «Нападём тайно, — сказал он своим. — Дождёмся пока уснёт и повяжем». Только Митрофанка, который доселе из всех самый решительный был, вдруг засомневался, мол, а вдруг этот унх и не причём вовсе, уж больно он мирно по лесу разгуливает. Злодеи-то, дескать, себя так не ведут. «Трусишь?», — спрашивает его Васька. «Ну уж дудки!» — встрепенулся Митрофанка и про сомнения свои забыл.

Выбрал унх для ночлега лысую горку, подстелил себе хвою, да и прикорнул. Обождал немного Васька Орлов, чтобы убедиться, что враг беззащитен, и стал руками махать, мол, окружай его, братцы! Бросились на унха скитники, того и гляди повяжут. Только чувствуют они, что ноги идти отказываются. Будто бы тяжестью каменной каждый шаг наливается. Закричал тут Митрофанка, разглядев, что каждый из нападавших уж по пояс каменным сделался. Вскочил на ноги Уйго, глядит, как вокруг него люди в камень уходят, а сделать ничего не может — так уж наречено, что всякий, кто тайно на него нападёт, в камень обратится. Вера Ивановна Пономарёва бросилась в сторону, а от заклятья ногами не убежишь. Пока сама камнем не стала, пришлось ей смотреть, как трое детей её каменными столбами делались. А от такого любая мать окаменеет.

Воздел к небу руки Уйго и просил небо вернуть жизнь человечью в каменные столбы, потому как не желал он зла тем, кто напал на него. Но ничего не ответило ему небо, и камни остались камнями, — то, что на небе написано, человеку исправить не дано. Тогда стал молить он небо, чтобы даровало оно ему третий глаз, способность видеть то, что у него за спиной делается. Сжалилось небо, и с того дня обрёл Уйго внутри себя око недремлющее, что видело всё вокруг и во тьме ночной, словно при солнце ясном.

Как случилось это дело страшное, в кержацком скиту все свечи ветром задуло. Догадался Панкратий Клементьевич, что не вернутся мстители в скит и что судьба их свершилась. Так оно и вышло. Искали пропальцев всем миром, а без толку. С той ночи встали на лысой горке, что вниз по течению Нейвы, семь камней к небу простёртых. Со временем окрестил их народ «Семь Братьев», а восьмой камень поменьше, что на отшибе примостился, «Сестрой» нарекли. Стоят они и по сей день и напоминают нам, что злая память к добру-то не ведёт.

С тех тревожных дней, как восьмеро скитников сгинули, приказал старец Панкратий нести сторожевую службу вокруг скита, опасаясь новых несчастий. Днём и ночью бдила вооружённая чем можно охрана, вглядываясь в чащу, не прячется ли злыдень таватуйский среди сосновых стволов. Так прошло три дня, а на четвёртый прибежал в дом к Фёдоровым младший из Кабаковых — Фома, которого в скиту «Агнцем» прозвали, за волосы светлые да кучерявые.

«Деда Панкратий! — кричит с порога Фома. — Деда Панкратий, там брательник человека в кустах нашёл».

«Какого такого человека?», — заволновался Панкратий.

«Мёртвого да белого! — выпучив зенки, прошептал мальчишка. — Не наш он».

Сбежались скитники и видят: лежит под кустом рябины седой человек в такой рваной одёжке, будто она из одних дыр сшита. Лицом вниз лежит, точно мёртвый, а в плече у него кость вострая рыбья торчит, а под костью пятно кровавое. Дурак не заметит — кость-то в точности такая, какими старики их на небо отправлены были.

«Ох, гореть тебе в аду, убивец!», — кричат бабы и в сторону Большого камня кулаком грозят, будто видят, как злодей за соснами прячется.

Перевернули тело, видят — лицо незнакомое, кожа в морщинах, а стариком не назвать. Подошёл поближе Фома Кабаков, чтобы мертвеца разглядеть, да отскочил, как ужаленный.

«Шевелится он!», — кричит Фома, за старших прячась.

Пригляделись — и вправду дышит. Подхватили несчастного на руки и бегом в скит. Панкратий сыновьям своим приказал чужака к нему в дом нести, да скорее звать травницу Лукерью из береговых углежогов.

Уложили горемычного странника на полатях, сняли с него ветхие одежды, обмыли водою тело исхудалое. Тут и Лукерья Ильинична подоспела, осторожно вынула из плеча рыбью кость, отваром кровохлёбки рану умыла да лоскутами подорожник примотала. После того, бедолага раненый вроде как дышать ровнее стал. Глядит на него Лукерья внимательно и головой качает: «Знакомое лицо, — говорит, — а с кем схож понять не могу».

Как раз тут-то и застонал раненый, и глаза открыл. А глаза у него белые, будто рыбьи.

«Чей будешь, человек?», — пытают его скитники.

«Долго странствовал я, — еле шепчет раненый. — Теперь к дому отчему решил податься. Антипа Седого старший сын я, Петром звать. Где же батюшка мой, скажите, люди добрые?».

Опустили глаза скитники: «Батюшку твоего, Пётр Антипыч, неведомый злодей убил».