Перевозы частые!»
Провещится быстра река
Человеческим голосом,
Да и душой красной девицей:
«Я скажу те, быстра река,
Доброй молодец,
Я про броды кониные,
Про мосточки калиновы,
Перевозы частые:
Со броду кониного
Я беру по добру коню,
С перевозу частого -
По седелечку черкесскому,
Со мосточку калинова -
По удалому молодцу,
А тебя, безвремянного молодца,
Я и так тебя пропущу».
Переехал молодец
За реку за Смородину,
Он отъехал, молодец,
Как бы версту-другую,
Он своим глупым разумом,
Молодец, похваляется:
«А сказали про быстру реку Смородину:
Не пройти, не проехати
Ни пешему, ни конному -
Она хуже, быстра река,
Toe лужи дожжевыя!»
Скричит за молодцом
Как в сугонь быстра река Смородина
Человеческим языком,
Душой красной девицей:
«Безвремянной молодец!
Ты забыл за быстрой рекой
Два друга сердечные,
Два востра ножа булатные,-
На чужой дальной стороне
Оборона великая!»
Воротился молодец
За реку за Смородину,
Нельзя что не ехати
За реку за Смородину,
Не узнал доброй молодец
Того броду кониного,
Не увидел молодец
Перевозу частого,
Не нашел доброй молодец
Он мосточку калинова.
Поехал-де молодец
Он глубокими омуты;
Он перву ступень ступил —
По черев конь утонул,
Другу ступень ступил —
По седелечко черкесское,
Третью ступень конь ступил —
Уже гривы не видети.
А и взмолится молодец:
«А и ты мать быстра река,
Ты быстра река Смородина!
К чему ты меня топишь,
Безвремянного молодца?»
Провещится быстра река
Человеческим языком,
Она душой красной девицей:
«Безвремянной молодец!
Не я тебя топлю,
Безвремянного молодца,
Топит тебя, молодец,
Похвальба твоя, пагуба!»
Утонул доброй молодец
Во Москве-реке, Смородине.
Выплывал его доброй конь
На крутые береги,
Прибегал его доброй конь
К отцу его к матери;
На луке на седельныя Ерлычок написаной:
«Утонул доброй молодец
Во Москве-реке, Смородине».
Горе
От чего ты, Горе, зародилося?
Зародилося Горе от сырой земли,
Из-под камешка из-под серого,
Из-под кустышка с-под ракитова.
Во лаптишечки Горе пообулося,
В рогозиночки Горе понаделося,
Понаделося, тонкой лычинкой подпоясалось;
Приставало Горе к добру молодцу.
Видит молодец: от Горя деться некуды, -
Молодец ведь от Горя во чисто поле,
Во чисто поле серым заюшком.
А за ним Горе вслед идет,
Вслед идет, тенета несет,
Тенета несет, всё шелковые:
«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»
Видит молодец: от Горя деться некуды, -
Молодец ведь от Горя во быстру реку,
Во быстру реку рыбой-щукою.
А за ним Горе вслед идет,
Вслед идет, невода несет,
Невода несет всё шелковые:
«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»
Видит молодец: от Горя деться некуды, -
Молодец ведь от Горя во огнёвушку,
Во огнёвушку, да в постелюшку.
А за ним Горе вслед идет,
Вслед идет, во ногах сидит:
«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»
Видит молодец: от Горя деться некуды, -
Молодец ведь от Горя в гробовы доски,
В гробовы доски, во могилушку,
Во могилушку, во сыру землю.
А за ним Горе вслед идет,
Вслед идет со лопаткою,
Со лопаткою да со тележкою:
«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»
Только добрый молодец и жив бывал:
Загребло Горе во могилушку,
Во могилушку, во матушку сыру землю.
Тому хоробру и славу поют.
Братья-разбойники и сестра
По край моря, моря синего,
По край моря ай веряжского,
По край синего моря веряжского,
Там стояла да хоромина некрытая,
А некрытая хоромина, немшоная.
Там жила-была вдова благочестивая,
Было у вдовушки девять сынов,
Во десятыих была одинакая дочь.
И эти все сынова в разбой пошли,
Оставалася дочка единёшенька.
Как из-за синего моря веряжского
Наехали на дочку к нею сватова,
Она выдала дочку за синё море,
За этого за гостя за торгового.
Она там год жила – не стоснулася,
Другой жила – в уме не было,
На третий на годочек стосковалася,
Она у мужа у света подавалася,
У всей семье сдоложилася.
Состроил ей муж червончатой кораб,
Он нос делал по-змеиному,
Корму делал по-звериному,
Нос грузил чистым серебром,
Середочку грузил красным золотом,
Корму грузил скатным жемчугом.
Они сели с мужем в лодочку и поехали.
Тут не темная ноченька сустигла их,
Не частыи дождики обсыпали -
Наехали воры-разбойники,
Они гостя торгового зарезали,
Зарезали и в воду бросили,
Они жёночку-рязаночку в полон брали,
В полон брали, обесчестили.
Все эти разбойнички спать легли,
Меньший разбойничек не спит, не лежит,
Не спит, не лежит, думу думает,
У жёночки-рязаночки выспрашивает:
«Скажи, жёночка-рязаночка, с коёй орды,
С коёй орды, с коёй страны?»
– «Уж мы жили-жили по край моря,
По край синего моря веряжского,
Там стояла хоромина некрытая,
Некрытая хоромина, немшоная.
Во той было хоромине некрытоей
Жила-была вдова благочестивая.
Было у вдовушки девять сынов,
Во десятыих была одинакая дочь.
У ней все сынова во разбой пошли,
Оставалася дочка одинёшенька.
Из-за синего моря веряжского
Наехали на дочку к ней сватова,
Она выдала дочку за синё море,
За этого за гостя за торгового».
Тут разбойничек расплакался.
«Вы ставайте-ко, братцы родимые!
Мы не гостя торгового зарезали,
Зарезали и в воду бросили,
Мы зарезали зятя любимого.
Не жёночку-рязаночку в полон брали,
В полон брали и обесчестили,
Обесчестили сестрицу родимую».
Жена разбойника
Из-под кустышка было ракитова,
Из-под камешка было серого,
Протекала-то-де речка быстрая,
Речка быстрая, вода холодная.
Во этой речке быстроей, в воде холодноей
Красна девушка она мылася,
Бедна белилася.
Она мылась, слезно плакала,
Красоты она своей дивилася:
«Красота ли ты моя, красоточка!
Ох ты счастье ли мое, счастьице!
Талану-участи доля горькая!
На роду ли-то да мне написано,
На делу ли-то да мне досталося,
В жеребьи ли мне сповыпала:
Женихов ли про меня не было?
Сватовья ли на мне не сватались?
Из бояр-то ли да сватались бояра,
Из купцов-то ли сватались на мне купцы,
Из крестьян-то ли сватались молодчики.
Как ныне отдал меня родной батюшко,
Просватала родна матушка
Как за вора да за разбойника,
За ночного да подорожника.
Со вечера да он коня седлал,
Со полуночи в разбои съезжал,
К утру-светичку домой въезжал.
Он кричит-зычит собачьим голосом:
«Ты ставай-ко-ся, жена немилая!
Немилая жена, постылая,
Добывай огня скорехонько,
Затопляй-ко печь крутехонько,
Уж ты грей-ко-ся воду ключавую,
Уж ты мой-ко-ся платье кровавое,
Кровавое платье, разбойницкое».
Я ставала млада скорёшенько,
Топила печку крутёшенько,
Я нагрела воды ключавоей,
Я стирала платье кровавое
Перву вымыла я, не раздёрнула,
Втору вымыла, да развернула,
Нашла эту рубашеньку, знакомую,
Знакомую рубашечку, приметную.
Закричала я громким голосом,
Закричала я, сама заплакала:
«Ох ты гой еси, ладо немилое,
Немилый и постылый!
Ты почто убил моего брата любимого?
