Да где ж это мой слуга Ганджерин-князь?»
«Он ушел-то, бежал королю Литвы служить,
Служить верой-правдою, без изменушки».
Воскликнул православный царь громким голосом:
«Вы подайте-ка мне доброго коня,
Еще дайте вы мне золоту трубу,
Я пойду в чистое поле на высок курган,
Посмотрю я воздалече-воздалеченько».
Не пыль, не кура по дороге курить-подымается,
Не туман в поле расстилается,
По той по дороге бежит слуга Ганджерин-князь.
В поводу он ведет двух предобрых коней,
В тороках он везет две головушки,
Две головушки, две не простые – княженецкие.
Солдаты жалуются на тяготы государевой службы
Как за реченькой за Волгою
Не камыш-трава в поле шатается,
Зашатался душа добрый молодец;
Он не сам собой, не своей охотою,
Он не охотушкой – большой неволюшкой.
Как неволюшка – наша жизнь боярская,
Жизнь боярская, служба государская,
Нашего царя белого Петра Первого.
Петр Первый же объявил солдащину,
Молодых ребят идут во солдаты брать.
У солдатушки нам идти не хочется,
А хоть и хочется – назад не ворочаться;
Хоть и вернемся – к сердцу не привернемся.
Ты злодей, злодей, земляна тюрьма!
Не для меня, доброго молодца, крепко строена,
А нонче мне, доброму молодцу, пригодилась.
А дотолева ты, тюрьма, людьми-людна,
А нонче ты, земляна тюрьма, пустым-пуста,
А нонче мне, доброму молодцу, пригодилась.
Один-то я, добрый молодец, во тебе сижу.
Ровно тридцать лет и три года!
Появилась во русых кудрях сединушка,
А бородушка у молодца – ровно белой лен.
По двору, по дворочку государеву
И ходит-гуляет тут православный царь
Петр Алексеевич.
Он увидел невольничка во неволюшке:
«О гой еси все мои затюремные
Главные сторожи,
Что ето гуляет за невольничек?»
И возговорит удалый доброй молодец:
«Я сижу во неволюшке и тридцать лет и три года,
И появилась в моих во русых кудрях сединушка,
Бородушка – ровно белый лен».
И возговорит православный царь Петр Алексеевич:
«И воля тебе прощает, сударь, жалует:
Выпусти доброго молодца из неволюшки!»
А ходил-гулял добрый молодец по чисту полю,
Искал себе поединщичков
И находил во чистом поле:
Сидят шестьдесят удалых добрых молодцев
И поделяют ёны золоту казну.
И приходит этот дородний добрый молодец,
Сам говорит таковы слова:
«Ай же вы удалы дородни добры молодцы!
Дайте мне-ка-ва золотой казны,
Хоть малый жеребеечек!»
И проговорят все удалы добры молодцы:
«Голечок ты, удаленький молодец!
Не можешь нажить себе золотой казны!
А не дадим тебе малого жеребеечка,
А не дадим тебе и трех рублей,
А не дадим тебе и трех алтын!»
Показалось ему это слово
За досаду, за обиду за великую.
Ухватил черленый вяз
И ударил черленым вязом по сырой земле!
От того удара богатырского
Мать сыра земля сколыбалася,
А добры молодцы испугалися,
По чисту полю разбегалися,
И оставили ёны золоту казну.
Взял удалый добрый молодец золоту казну
И понес в каменну Москву.
Приходит в каменну Москву на царев кабак,
И купил-брал зелена вина,
Сам говорил таковы слова:
«А пейте, братцы, зелена вина!
Не пропить моей золотой казны:
Есть у меня золотой казны сорок тысячей»,
И пригодилися служки монастырские,
И доносили его царскому величеству.
И приводят этого удалого добра молодца,
И стал царь его допрашивати:
«Скажи, скажи, удалый дородний добрый молодец,
Был ли ты красть монастыря Румянцева
И был ли ты нести золотой казны?»
Говорит удалый добрый молодец:
«Ай же ты царь Петр Алексиевич!
А не был я красть монастыря Румянцева
И не был я нести золотой казны.
А ходил-гулял по чисту полю
И находил во чистом поле
Шестьдесят удалых добрых молодцев,
И поделяют ёны золоту казну,
И золотой казны сорок тысячей.
И просил я у них золотой казны
Хотя малого жеребеечка,
А ёны говорят, удалые молодцы:
«Голечок ты, удаленький молодец!
Не можешь нажить себе золотой казны!
А не дадим тебе малого жеребеечка,
А не дадим тебе и трех рублей,
А не дадим тебе и трех алтын!»
Показалось мне это слово
За досаду, за обиду за великую,
Ухватил я черленый вяз
И ударил черленым вязом по сырой земле.
От того удара богатырского
Мать сыра земля сколыбалася,
А добры молодцы испугалися,
По чисту полю разбегалися,
И оставляли ёны золоту казну».
Проговорит его царское величество:
«Ай же ты удалый дородний добрый молодец!
Ходи-гуляй по чисту полю
И стой за веру християнскую!»
Рождение царевича Алексея
Как у нас было во царстве, каменной Москве У царя-то у Петра-то у Первого
Идет пир-пированьицо, Пьют на веселе, на радости Со князьями, со боярами:
Родился у него милый сын Алексей Петрович.
Уж и кличет царь клич, гаркает,
По три утра да по три вечера,
По три зори, зори утренние:
«Уж и есть ли в Москве плотнички,
Государевы работнички?
Уж вы сделайте, плотнички, золотую колыбелюшку
Младому царевичу Алексею Петровичу,
Ее мудрую, хитрую из кипарисного деревца.
В головах-то вырезывайте: всходи красное солнышко,
В ногах-то вырезывайте перекатный светел месяц,
По праву руку вырезывайте частые звездочки,
По леву руку вырезывайте коня доброго, сивого,
косматого».
На утре было на утречке, на сходимом красном
солнышке,
Приходили к царю плотнички с золотой колыбелею.
Уж и эта же ему колыбелюшка весьма да приглянулася,
Младому царевичу Алексею Петровичу.
Царевича Алексея хотят казнить
Вы не каркайте, вороны, да над ясным над соколом,
Вы не смейтеся, люди, да над удалым молодцем,
Над удалым молодцем да над Алексеем Петровичем.
Уж и гусли, вы гуслицы!
Не выигрывайте, гусельцы, молодцу на досадушку!
Когда было мне, молодцу, пора-времечко хорошее,
Любил меня сударь-батюшка, взлелеяла родима матушка,
А теперь да отказалася, царски роды помешалися,
Что ударили во колокол, во колокол нерадостен:
У плахи белодубовой палачи все испужалися,
По сенату все разбежалися…
Один Ванька Игнашенок-вор,
Не боялся он, варвар, не опасился.
Он стаёт на запяточки ко глухой да ко повозочке,
Во глухой-то во повозочке удалой доброй молодец
Алексей Петрович-свет…
Без креста он сидит да без пояса,
Голова платком завязана…
Привезли повозочку на поле на Куликовое,
На степь да на Поташкину, ко плахе белодубовой.
Посылает Алексей Петрович челобитную
Ко родимому дядюшке ко Миките Романовичу.
Его дома не случилося, в терему не находилося,
Он ушел да во мыльну во парушу
Да помыться, да попариться.
Приходят челобитьице ко родимому ко дядюшку
Во мыльну теплу банюшку.
Он не помылся, да не попарился,
Он кладет да на шелков веничек
На дубовую на лавочку,
Кладет да костромское мыльцо
На косящето окошечко,
Он берет да золоты ключи,
Он идет да во конюшну белокаменну,
Он имает да коня доброго,
Он седлает да седло черкасское,
И поскакал он ко плахе белодубовой,
Ко любезному племянничку к Алексею да Петровичу,
Воротил он своего племянничка
От казнения от вешанья.
Приезжает он во свои палаты белокаменны,
Завел он пир-гуляньице навесело.
А у его-то родимого батюшки,
У Петра-то да у Первого,
В дому-то печаль да кручинушка,
Призавешаны окошечки черным бархатом.
Он зовет к себе да требует
Любезного зятюшку да Микиту Романовича:
«Что, любезный зятюшко, пьешь на радости, навеселе,
А у меня-то тоска да кручинушка:
Нету сына милого Алексея да Петровича».
Отвечает Никита Романович: «Пью я навеселе, на радости, У меня-то в гостях родимый племянничек
Алексей да Петрович…». Царь-государь весьма этому обрадовался,
Приказал он свои створчаты окошечки Открыть для света для белого Да призавесить алым бархатом.
Жалобы царицы, заточенной в монастырь
Ахти во Москве у нас, братцы, нездорово!
Заунывно во царь-колокол благовестили:
Видно, царь на царицу прогневилса
И хочет сослать ее в ссылку,
Во славной Суздаль-городочек.
Во пречестной монастырь во Петровской.
Тут заплакала благоверная царица,
Во слезах говорит такое слово:
«Ох вы гой естя мое белокаменны палаты!
Уж мне в вас, палатушки, не бывати,
От свова царя ласкова слова не слыхати!»
Собирал-та царь возочек,
Высылал царицу в городочек.
Тут возговорит благоверная царица:
«Ох вы гой естя извозчички моё молодые!
Вы потише поезжайте, не свищите
Авось ли царь да на меня не умилитса,
Не велит ли мне назад воротиться».
Подъезжают они к Петровским воротям.
Встречат ее игуменья с сестрами,
