«Уехал, что ли, путник?» — подумала Калдыргач-аим, не сразу из-под чангала выбравшись. Посмотрела — на расстоянии, глазу доступном, увидела: едет он, а конь, на котором верхом он сидел, похож на верхового коня брата ее, Алпамыша, — на Байчибара похож.
Узнав его, побежала Калдыргач вдогонку путнику, — убедилась, что действительно он — Алпамыш. Бежит она, такое слово говоря:
— Своего коня э, путник, не гони!
Осади его, поводья натяни!
Ты меня не видел, — на меня взгляни,—
О судьбе моей, терпение храня,
Расспроси получше!.. Придержи коня!..
Если из краев калмыцких держишь путь,
Страхи все забудь — и не таись ничуть!
Или я глупа, иль это ты, мой брат!
На Чибара только стоит мне взглянуть, —
Или я слепа, иль это ты, мой брат!
Мне подшитый ситцем твой чепрак знаком, —
Потрудилась я над этим чепраком… —
Птица кобчик любит сесть на горный склон.
Как превратен свет, как бессердечен он!
Что Барчин, бедняжке, испытать пришлось!
Брата по его коню узнать пришлось! —
И в слезах она бежит пешком за ним…
Чей-то зов как будто слышит Хакимбек, —
Ехать стал немного тише Хакимбек;
Обернулся — видит, — Калдыргач идет;
Повод натянув, остановился — ждет,
Думает: к добру ли встреча приведет?
Мужество в себе вторично ль обретет?
Жалости слеза глаза батыру жжет…
Подбегает к брату Калдыргач-аим, —
Конские поводья сразу же берет —
И себе на шею, бедная, кладет,[43]
Плачет и о стремя бьется головой:
«Брат мой, ты вернулся!.. Брат мой, ты живой!..»
Алпамыш, в седле сидящий, сам не свой,
Размышляет: «Если ей откроюсь я
И скажу: „Я брат твой, ты — сестра моя“, —
Ведь она ко мне прилепится тогда,
Не отстанет ведь, не пустит никуда.
Надо сделать сердце холоднее льда!..»
Как подумал, так и поступает он, —
У нее поводья вырывает он,
Говоря: «Хоть нам чубарый конь — родня,
Все ж ты возвела неправду на меня…»
Дернул он поводья — тронул в путь коня…
Горько зарыдала Калдыргач-аим:
— Поступаешь так зачем, ака-Хаким?
Пред родной сестрой прикинулся чужим!.. —
И назад за черным наром, за своим,
Бедная бредет — и стонет от тоски.
И своей дорогой едет бек Хаким, —
Сердце у батыра рвется на куски:
«Бедная моя, несчастная сестра!» —
Плачет он — вся грива у коня мокра.
Содрогалось небо, слыша этот плач.
Алпамыш пускает Байчибара вскачь, —
Едет — подъезжает к пастбищу батыр…
На пастбище этом паслось несметное стадо. Алпамыш, к пастухам обращаясь, спросил, чьих баранов пасут они:
— Слуги вы какого дома, пастухи?
Стадо вами чье пасомо, пастухи?
И налево брошу, и направо взгляд —
Сколько здесь баранов, сколько здесь ягнят!
Не видал нигде таких больших я стад.
Кто хозяин их, узнать я был бы рад.
Дело пастуха — кормить стада в степи.
На хороших травах — ешь себе да спи.
Скот умножишь — сам силен тогда в степи!
Разузнать от вас мне надо, пастухи,
Чье вы тут пасете стадо, пастухи?..
Отвечают пастухи Алпамышу:
— Байбурибий этим обладал скотом.
Бек наш Алпамыш, коль слышал о таком.
Бию Байбури наследовал потом.
Ныне Ултантаз, наш самозванный хан,
Этим всем скотом владеет, негодяй!
Слуги мы его, — что ведает чабан?
Мало ль, что еще затеет негодяй!
Угнетеньем богатеет негодяй!..
Раскормленные бараны всю степь заполнили. Проезжает мимо несметного скота Алпамыш, — удивляется: семь лет в темнице проведя, забыл он про такие богатства.
Едет он, едет, видит — на краю стада стоит почтенного вида белобородый человек, плачет, в горькой тоске восклицая:
— Э, с ребенком своим любимым разлучился я, — нет на старости покоя душе моей!
Взглянул Алпамыш, — узнал его: был это Култай-старик, друг его дорогой. Подъехал к нему Алпамыш, неузнавшим притворился, спрашивает:
— Дедушка, о чем рыдаешь, слезы льешь?
Верблюжонком, что на старости ревешь?
Печень просолишь и сердце разорвешь!..
Ты дитя ль какое ищешь — не найдешь?
Небо ль на тебя обрушило печаль?
Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль?
Иль умершего тебе ребенка жаль?
Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?
Отвечает ему старый Култай:
— Ой! Мною оплакиваемый — не сын и не внук мой, — он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими — был его рабом дед Култай. Как хочешь — так и считай. Ушел он на чужбину, — там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…
Сказал Алпамыш:
— Э, дед, если я тебе Алпамыша покажу, что ты дашь мне за это?
Рассердился Култай, — ответил:
— Требуху горячую брата его младшего! Алпамыш сказал:
— Взгляни-ка, я на кого похож, дедушка?
— На могилу мою ты похож! — сердито закричал Култай. — Много бродяг, тебе подобных, приходило к нам, — каждый говорил, что от Алпамыша весть принес. Сколько на радостях подарков мы роздали им, сколько пожрали они барашков и коз, а потом уходили! Каждый думал: «Приду-ка и я, скажу: „Алпамыш!“ Култай поверит — что-нибудь мне даст, — в дураках останется. Видно, и ты задумал обманом козу получить, а получишь — уйдешь своим путем. Еще и тебя принесло нам на горе!»
— Э, дед Култай! — рассмеялся Алпамыш. — Не узнал ты меня. У Алпамыша твоего не было ли отметины какой-нибудь?
Ответил Култай: — У Алпамыша на правом плече был святой пятерни отпечаток.[44]
Оголил Алпамыш плечо свое, посмотрел Култай, — закричал:
— Ой, ты сам и есть ребенок милый мой!
Ты не снег ли чистый с той горы крутой?
В караване ль верблюжонок молодой?
Ока моего зрачок, ты вновь со мной,
Господин народа и страны родной!..—
И вокруг Хакима, восклицая так,
Ходит дед Култай, его любовно чтя:
— Это ты ль, мое любимое дитя!
Ты ушел — и все мы, по тебе грустя,
Верблюжатами ревели день и ночь.
Где тебя найти и как тебе помочь?!
Думали — погиб во вражеской дали,
Думали, что ветры прах твой размели.
Но теперь, из дальней возвратясь земли,
Вражью грудь пронзи — и солью просоли!..
Благ былых найти в Конграте не мечтай, —
Беды да обиды кровные считай.
На меня взгляни, мой дорогой сынок, —
Выплакал глаза твой старый дед Култай!.. —
Плача, он Хакима к сердцу прижимал:
— Ты, сынок, в плохое время к нам попал, —
Свищет над Конгратом Ултантаза плеть.
На его дела немыслимо глядеть,
Поглядишь — и сам не сможешь утерпеть…
— А теперь дело такое: тридцать дней уже идет свадебный той Ултантаза, — жену твою взять он намерен. Если бездействуя сидеть будешь, так он ведь своего и добьется!
Алпамыш ответил: — Мы вот как сделаем, дедушка: оба на пир пойдем, — вы — в моей одежде, я — в вашей. Кто друг мне, кто враг, своими глазами посмотреть хочу, чтобы, поскользнувшись, в яму, кем-нибудь вырытую, не попасть мне.
Култай сказал: — Если так сделаешь, хорошо будет, сынок! В радостный день твоего прихода и я участие приму в пиршественном козлодрании.
Сняли они свои одежды — поменялись ими. Култай в роскошной одежде Алпамыша сел на Байчибара верхом — совсем как важный-важный аксакал. Алпамыш на плечи свои набросил рваный кебанак пастушеский, небрежно кушаком повязался, на голову чабаний тумак надел, на ноги — сапоги чабаньи… Зарезали они белую козу, — мясом и шурпой насытился Алпамыш. Вырезал батыр из белой козьей шкурки бороду себе, из кожи — ножницами нос приставной выкроил.
Озеро было поблизости.
Посмотрел Алпамыш с берега в воду — увидел себя сгорбленным, — точь-в-точь Култай пастух. Култаев посох он взял — на пир отправился. Проходит он мимо одного ряда юрт, — увидала его молодуха одна, подумала — Култай идет. Как-то пустила она в стадо к нему трех коз своих.
«Спрошу-ка о козах», — подумала она и побежала за мнимым Култаем, крича на бегу:
— Дед Култай, послушай-ка меня, постой!
Я тебя узнала, — ты идешь на той?
Я тебе задать один вопрос хочу…
Ой, устала я! Остановись! — кричу, —
Про своих узнать красавиц-коз хочу!..
Вы ко мне зайдите, я вас угощу…
Козочки мои здоровы, живы ли?
Веселы-резвы ль, набрались жиру ли?
Верно, утомились вы с пути, ой-бой!
Дедушка, прошу вас, в дом войдите мой, —
Я вас накормлю отличною шурпой!..
Алпамыша озорство разобрало, — отвечает:
