воды бьют по плечам, ползут по спине. В какой-то момент даже кажется, что становится легче. Но когда чищу зубы и склоняюсь над раковиной, боль стреляет по позвоночнику, заставляя вновь выпрямиться.
— Мой старшина мною гордился бы, — ворчу своему слегка побледневшему отражению.
Проблема усугубляется, когда начинаю одеваться. Рубашку надел, а вот брюки… Чтобы решиться и наклониться, даю себе пару секунд отдышаться. И все равно прорывается стон.
— Александр Юрьевич! — тут же слышится стук в дверь, и в проеме появляется всклокоченный парень. — Вы хорошо себя чувствуете?
О, явился. Переживает, что, если вдруг окочурюсь, некому будет платить ему такую зарплату. Только у меня так, наверное: в доме две горничные, в былые времена я так далеко не заходил, все было чинно, а толку? Все приходится делать самому. Вряд ли он мечтает застегнуть на мне брюки.
— Уйди, Емеля! — отсылаю его от греха подальше.
— Я Есений! — обиженно пыхтит он, натыкается на мой взгляд, и его будто ветром сдувает.
Ну что ж, похвально. В отличие от меня у него с чувством самосохранения все в порядке.
На то, чтобы застегнуть рубашку, сил не остается, и я оставляю ее на потом. Без брюк было бы не очень, этот вариант только для спальни. А так — без галстука и нараспашку сойдет.
Идти нормально, а вот спуск по лестнице снова дается с трудом. Ладно, главное — дожить до ближайшей аптеки. Закинусь каким-нибудь обезболивающим, а потом все само рассосется.
— Доброе утро, Александр Юрьевич! — раздается у меня за спиной уже почти привычное карканье.
И тут мне что-то стреляет в голову и напоминает о том, что не очень-то вежливо общаться с женщиной, стоя к ней крупом. Оборачиваюсь и едва не слепну от новой вспышки боли.
— Твою мать… — цежу я сквозь зубы.
А заодно понимаю, что ностальгия не для меня. Собственно, как и танцы.
— Александр Юрьевич, ваш завтрак готов, — немного хмурясь, сообщает мне горничная.
— Что на этот раз? Творог, гречка? Или, может быть, смузи? Ладно, без разницы. Я уже привык без него.
Горничная поджимает губы, как будто и правда рассчитывала, что сегодня я наконец соблазнюсь. Не обращая внимания на ее капризы, осматриваюсь в поисках своей обуви. Теперь-то, с новым витком боли в спине, я понимаю, что в первую очередь думать нужно о себе.
— Александр Юрьевич, — холодно звучит ее голос, — вы забыли застегнуть рубашку.
— Ничего я не забыл. Это я закаляюсь.
Пытаюсь наклониться, чтобы обуться, и боль с садистским удовольствием опять меня скручивает.
— Александр Юрьевич…
— Не сейчас.
Я пытаюсь отдышаться и навести резкость, чтобы попасть в обувь с разгона и с первой попытки. Присматриваюсь к тапочкам: размер большой, растоптанные. Только не могу припомнить: это мои или нет? Оборачиваться и сверять стопы не хочется. Никаких лишних движений. Хорошо, если не мои — отберут.
— Александр Юрьевич…
— Не сейчас, говорю же!
— Александр Юрьевич, я вас никуда не пущу!
А, ну понятно, значит, чужие. А я как раз попадаю одной ногой в тапку. Сбрасываю его, хотя за такую зарплату могла бы потом купить себе десять пар. Одну, да еще растоптанную, для меня пожалела! Это я добрый болван — столько мяса позволяю ей переводить каждое утро, а ведь мог потихоньку откладывать на обувную империю.
— Я же говорю: вы никуда не пойдете! — настойчиво повторяет горничная.
И тут я совершаю вторую ошибку за день: от удивления опять поворачиваюсь и получаю новый удар по ребрам и позвоночнику. А самое поразительное, что перед глазами появляются не искры и не пелена, а страницы контрактов, на которых отчетливо видно: «Маргарита Аркадьевна» и «Емеля» — и жирным шрифтом, красивым курсивом выведено самое главное: «Расторгнут».
Замечтавшись, упускаю момент, когда эта парочка оказывается возле меня. Маргарита Аркадьевна ловко закидывает себе на плечо мою левую руку. Емеля проделывает такой же трюк с правой. Не поминай черта всуе… Вспомнил про старшину, теперь у меня ощущение, что дом кто-то атаковал, а эти двое собираются тащить на себе раненого командира.
И главное, усердствуют так, пытаясь меня сдвинуть с места. Одна поджимает губы так сильно, что они белеют. Но тут ладно, не придираюсь — главное, что на них нет морковной помады. Хуже то, что с другой стороны мне активно пыхтят куда-то в область подмышки.
— Слушайте, — говорю я, вдоволь налюбовавшись макушками. — А мы далеко собрались?
— В кровать, — голосом палача выдает Маргарита Аркадьевна.
Если бы это предложила мне прошлая горничная, я уже спешил бы по ступенькам. А так…
— Втроем? Думаю, нам будет там тесно.
Я убираю руки с их плеч, и оба облегченно выдыхают. Но Маргарита Аркадьевна воинственности не теряет.
— Если вы не хотите, чтобы вас несли на руках пожилая женщина и еще не окрепший молодой человек, пожалуйста, вернитесь в постель сами.
В представлении горничной еще ярче видно, как круто я подбираю себе персонал. К счастью, с работниками в конторе обстоит все иначе, иначе я бы уже сам у кого-то прислуживал.
— Все сам, — вздыхаю я, глядя на этих двоих. — Уже вторую неделю все сам. До чего докатился!
— Мне кажется, — подает голос Емеля, — Александр Юрьевич все-таки настаивает на том, чтобы его на второй этаж подвезли.
— Договоришься ты у меня, — ворчу я, отчего он мгновенно тушуется, а его лицо меняет окраску.
Наверное, потому его так и рекомендовала Маргарита Аркадьевна, что он как символ правильного питания — худой, злой, вечно голодный и часто зеленый. Последний пункт, правда, срабатывает, только если я в доме.
— Александр Юрьевич… — заводит прежнюю песню горничная.
— Я вот понять не могу, — почти что взрываюсь, — на кой черт вы так настойчиво пытаетесь затащить меня в комнату? Ничего приятного там не ждет ни вас, ни меня.
Она поправляет воротник строгого платья и рапортует, как генералу:
— Хочу, чтобы вы прилегли. Вам нужно растереть спину. Судя по всему, вы ее потянули. Хотя для более точного диагноза я рекомендовала бы вам
