вызвать на дом врача.
— Только если он придет с медсестрой.
— Я расцениваю это как согласие, Александр Юрьевич. Поэтому… — Она делает жест рукой в сторону лестницы, и теперь я чувствую себя пленником, которого ведут на расстрел.
«Интересно, — думаю, пока ползу вверх, — может, сегодня день ВДВ? Ну или другая известная дата, о которой стыдно забыть, и потому подсознание целое утро подкидывает мне эти ассоциации на военную тему?»
— Еще шаг, — раздается сзади команда. — Еще один — ну же!
То, что Маргарита Аркадьевна идет позади, — хорошо, держит в тонусе. Все же упасть на женщину я не смогу, буду и дальше пыхтеть. Но какого черта мне в спину дышит всклокоченный?
— Емеля, если тебе нечем заняться и хочется досмотреть это Коперфильд-шоу, лучше встречай наверху, — буркаю я. — Будешь махать приветственными флажками!
— Я Есений!
— Не беси меня, Евграфий. А то я решу, что страдаю деменцией, перечитаю контракт, чтобы проверить, и как знать, может, захочу там что-то подкорректировать.
Он тут же взлетает вверх, чем бесит меня еще больше. А я, стиснув зубы, ползу под предводительством горничной и стараюсь на него не смотреть.
Кое-как доковыляв до комнаты, получаю награду — таблетку, которая должна быстро помочь. И даже водичку мне подают, ту самую, до которой я не мог дотянуться. Пью жадно, много, и уже от этого становится легче.
— Вот видите, — торжествующе говорит Маргарита Аркадьевна. — Вы уже полюбили воду без газа!
— Я просто пытаюсь протолкнуть таблетку побыстрей и подальше.
Радуюсь своей предусмотрительности — рубашку не застегнул, и поэтому она так легко задирается. Снять тоже можно, но это лишние движения.
— Полежите минутку, — предлагает мне горничная, — я схожу за мазью. Она вас быстро на ноги поставит! Но врача я тоже вызову, не надейтесь!
Я лежу. Боли нет. Я согласен на все. Перед глазами лежит мой смартфон, благосклонно скидываю звонки. Раз так активно трезвонят — значит, уже напортачили. Пусть отдохнут, пока я тут при смерти. Оживу — разберусь.
— Ну вот и все, я сейчас…
Даже карканье горничной кажется милым. Помогает сосредоточиться, например, потому, что ты не заслушиваешься. Сирена из нее так себе, но кто бы подумал, что выйдет такая заботливая сестра милосердия.
Осторожно так водит ладонями по спине, со знанием дела. Расслабляет. Закрываю глаза и неохотно открываю один, когда опять звонит мой смартфон. Правда, он уже не у меня на подушке, кто-то убрал его в сторону.
— Емеля…
Щелкнув пальцами, получаю смартфон. Принимаю вызов. А потом меня осеняет. На руке, которая мне подала телефон, ногти были накрашенными! Резко обернувшись, вижу, что горничная стоит чуть поодаль и держит в руках баночку с кремом, а надо мной склонился Емеля. И он-то и растирает меня так старательно.
— Не переживайте, Александр Юрьевич, — тараторит он, встретив мой взгляд. — Я буду с вами осторожен. Боли не будет! Я умею, я знаю. Вот так, когда я прикасаюсь, не больно же?
Я резко выдыхаю.
Считаю до десяти.
Не помогает, даже когда дохожу до тридцатника.
— Вообще, — говорит Емеля, активно разминая меня, — все, кому я делал это до вас, были в восторге. Говорят, у меня талант. А вам как? Вам нравится?
Счет подползает к полтиннику.
— Слушай, я думал, уже все прошло, — слышится голос Ярова в трубке. — А у тебя там что, гей-парад продолжается?
— Тебе-то какое дело? — ворчу я, сбившись со счета. — Я тебя приглашал — ты день открытия пропустил.
— А, — тянет понятливо Яров, — то есть зрители уже разошлись, остались только участники?
— Вот так, Александр Юрьевич, — пыхтит у меня над головой Емеля. — Расслабьтесь, так вам сразу станет чуточку легче.
Я дергаю плечом, чтобы он оставил меня в покое, но горничный принимает это за предложение намазать кремом и там. А запах у крема, кстати, такой, что чай Луки отдыхает. Наверное, мне все же становится легче, если я обращаю на это внимание.
— Ага, еще здесь… — тарахтит он. — Или мне опуститься руками чуть ниже?
— Свободен.
— Но я ведь еще не…
— Мне стало легче!
Я делаю попытку развернуться и слышу, как хлопает дверь.
— Жестокий, — журит меня Яров, который, оказывается, не прервал связь, а все это время прислушивался. — Самому стало легче, а пареньку теперь мучайся.
Услышав какой-то звук, кошусь в сторону. Маргарита Аркадьевна закрывает баночку с кремом и неторопливо выходит из комнаты.
— Отдыхайте, — распоряжается она, прежде чем выйти. — Вам нужно набраться сил.
— А что у тебя там случилось? — интересуется Яров.
— Если ты такой любопытный и тебя настолько интересует моя личная жизнь, установил бы прослушку, а так долго рассказывать.
— Личная жизнь? То есть ты все-таки не зря до глубоких дыр стер с брюнеткой паркет в ресторане?
— Тебе-то кто уже наплел?
— Ты не поверишь, но есть все-таки люди, которые любят поговорить. Не все объясняются в танце. Ну и кто она?
— Морочь голову своим подчиненным, которые, идя к тебе в кабинет, надеются, что ты не в курсе их косяка, и пытаются что-то придумать. Ты уже наверняка знаешь, кто она.
— Верно, перепутал вопрос. Ну и как она?
Понятия не имею, но вряд ли в таком же разобранном состоянии. Молодая, да и анестезию из шампанского я ей обеспечил. Я дергаю машинально плечом, и невольно вырывается стон.
— Даже так, — понимает по-своему Яров. — Настолько понравилась. На других женщин у тебя никогда не было такой яркой реакции.
— Это я еще сдерживаюсь, — отвечаю, стиснув зубы, и переворачиваясь на бок.
— Со мной ладно. Это даже правильно. Но, надеюсь, ей-то ты показал, на что способен?
— Да. Открыл для нее зубами бутылку шампанского. Слушай, Яров, я занят. Так что, если ты звонишь только из-за этого, буду рад попрощаться.
— Вообще, я звоню, потому что один мой знакомый ищет толкового юриста, который представлял бы его интересы. Но раз ты так занят… И потом, с учетом твоего нового хобби, понятно,
