проявляются и сегодня. Пинкер отмечает, что Россия и Восточная Европа сегодня представляют собой более жестокую периферию за пределами основного европейского пространства (с. 89, 229), а в ХХ веке Россия страдала от утопической идеологии, причинившей советскому народу невообразимые страдания.
Красной нитью, объединяющей эти разрозненные отношения к насилию, является стремление к мобилизации ресурсов. Для обеспечения своего выживания российское государство единолично контролировало насилие среди индивидов и групп, используя уголовное право и судебные процессы о чести. Для получения трудовых ресурсов оно предпочитало ссылку расстрелу. Для утверждения власти царя казни совершались быстро, но на театрализованные ритуалы не было ни времени, ни средств, ни культурного вдохновения. Чтобы не отстать от европейских геополитических конкурентов, он насильственно европеизировал дворянство и образованные слои, но ради экономической выгоды и политической стабильности сохранял крепостное право. Имперская политика "политики различий" мало вмешивалась в повседневную жизнь многочисленных и разнообразных колониальных подданных, обеспечивая стабильность, но оставляя многих в подчинении суровой дисциплине обычаев. Государство рационально применяло или минимизировало насилие для максимизации своих человеческих ресурсов в качестве стратегического выбора.
Эти размышления о роли насилия в уголовном праве России раннего Нового времени позволяют предположить, что разные государства по-разному оценивают полезность насилия и используют или ограничивают его в зависимости от своих возможностей. Как отмечает сам Пинкер, географическая изоляция и бедность препятствуют снижению уровня насилия в обществе, так и Россия в погоне за ограниченными ресурсами применяла насилие в самых разных формах, не приближаясь к устойчивому маршу снижения. Этот беспорядочный, изменчивый результат и есть материал для истории.
Глава 11. Некрология ангелов. Насилие в истории Японии как объектив критики
Майкл Верт
В 2019 г., похоже, прошло достаточно времени с момента публикации книги Пинкера "Лучшие ангелы", чтобы мы могли относиться к ней не как к научному произведению, а как к полемике и идеологии, как к первоисточнику, раскрывающему контекст своего времени. В то время, когда проблемы капитализма стали неоспоримыми, появляется Пинкер, который убеждает сторонников капитализма в том, что, несмотря на все его недостатки, он, по крайней мере, не порождает насилия. Это старое утверждение, восходящее, по крайней мере, к XIX веку. Таким образом, хотя "Лучшие ангелы" - это книга своего времени, она также вне времени. Ажиотаж вокруг тезисов Пинкера, вызванный Биллом Гейтсом, Washington Post и т.д., сродни спиритическому сеансу: соединяясь, они призывают духи давно умерших утверждений о мирной природе "нежной коммерции", цивилизационном процессе, Просвещении и поступательном движении Запада к большему богатству, ненасилию и отказу от идеологии. Подобные утверждения до сих пор пользуются успехом у определенной аудитории, даже несмотря на то, что давно доказана их ошибочность. Пинкер - лишь последний представитель научной традиции, включающей в себя "Цивилизацию" Нила Фергюсона и "Богатство и бедность наций" Дэвида Ландеса: Why Some are So Rich and Some So Poor", в которых рациональный выбор индивидов и величие западных технологий играют определяющую роль в сравнении богатства с бедностью или насилием. Другими словами, любовь Билла Гейтса к тезисам Пинкера легко объяснима - в версии Пинкера мировой истории Билл Гейтс является ее пророком.
Я предлагаю использовать насилие в японской истории как зеркало, отражающее параллельное разворачивание истории и историографии по отношению к насилию. Попутно моя некрология ангелов перечисляет некоторые мертвые утверждения о насилии, функциях истории и идеологии и якобы ненасильственной природе капитализма - утверждения, которые с XIX в. остаются верными для тех, кто не осознает своих собственных идеологических обязательств. Насилие в истории Японии не является уникальным, в нем нет японских черт. Насилие в Японии не является примером того, как ошибочны "факты" Пинкера; моя работа не является позитивистской критикой.
Моя интеллектуальная некрология следует трем взаимосвязанным подходам, которые критикуют, отражая тезис Пинкера: исторический метанарратив, структура и индивидуальный агент. Во-первых, аналогичный аргумент о "цивилизационном процессе" был выдвинут в отношении ранней современной Японии, где основное внимание уделяется элитарной культуре и привилегированным текстам, а не народной культуре или действиям. Во-вторых, я использую японский промышленный капитализм конца XIX - начала XX в., чтобы показать, как капитализм симптоматически проявлял насилие. Другими словами, насилие - это симптом напряженности, присущей капитализму. Несмотря на искреннее стремление к конституционному правительству в конце XIX века, только к 1920-м годам эти мечты стали реальностью для небольшого состоятельного среднего класса, да и то слишком поздно. Наконец, поскольку тезис Пинкера возлагает ответственность на свободно плавающего индивида, обладающего более или менее "самоконтролем", мы должны учитывать, по крайней мере, одно влияние на действия индивида - идеологические фантазии.
Я не имею в виду идеологию в старомодном понимании как нечто противоположное реальности, своего рода ложное сознание, скрывающее то, что "происходит на самом деле", и не имею в виду идеологию в политологическом понимании как политическое мировоззрение определенной группы или политической партии. В этом более старом употреблении "идеология" имеет негативный оттенок; по Пинкеру, идеология есть только у исторических злодеев - фашизма и коммунизма. Идеология, как он использует это понятие, видима - ее можно принять или отвергнуть; таким образом, эмпатия, интеллект и самоконтроль индивида могут превзойти идеологию. Скорее, идеология, как ее определяют Зизек и другие, - это рамки, которые определяют повседневную жизнь. Утверждение о том, что мы живем в эпоху великого мира, который должен был наступить благодаря Просвещению, повышению уровня интеллекта, росту благосостояния и изменению "взглядов", которые больше не прославляют насилие, - это, по сути, идеологическое утверждение.
Ученые на протяжении XX века использовали философию, социологию и историю, чтобы опровергнуть многие утверждения, на которых основываются предположения Пинкера. Например, хотя Пинкер и утверждает, что его подход является научным, на самом деле он является сциентистским; он повторяет облик позитивизма, утверждая, что разум и эмпирические факты "не зависят от психологического склада мыслителей, которые пытаются их постичь"; это в значительной степени миф. Огромный объем книги Пинкера равносилен наукообразной версии "если вы говорите это достаточно, это становится правдой" - настроение, прекрасно переданное в теистической похвале научного журналиста Тима Рэдфорда: "Я не знаю, прав ли он, но я думаю, что эта книга - победитель". Разум никогда не очищался от суеверий, как показал Джейсон Джозефсон-Сторм, и мы "не уходим от трайбализма [и] авторитетов".
Мнимая нейтральность "фактов" игнорирует то, как факты развертываются; они никогда не представляют сами себя. Лучше всего это выразил Фуко: "Как только исторический смысл овладевает сверхисторической перспективой, метафизика может согнуть его для своих целей и, приведя в соответствие с требованиями объективной науки, навязать свой собственный "египтизм"". Пинкер показывает, что даже он с подозрением относится к
