не отводил взгляда от серьезного ожога – напротив, он смотрел прямо на него, не отрываясь. – Вивьен, эта боль ужасна. Мне доставляет страдание один взгляд на нее.
«То есть, ты смотришь на нее безотрывно, чтобы пострадать?» – нервно усмехнулся про себя арестант, но ничего не сказал. Вместо этого он пытался дышать ровно и не концентрироваться на боли в центре своей груди.
– Просто скажи мне хоть слово, Вивьен, и эта боль кончится, – мягко попросил де Борд.
О, какой сладостный это был обман! И ведь многие еретики после этого действительно сдаются, лишь бы больше не испытывать этих страданий. Вивьен и сам был бы рад это сделать, но прекрасно понимал, что стоит ему заговорить, и его не оставят в покое, пока не вытянут из него все до последней капли.
– Всего лишь слово, – продолжал увещевать де Борд. – Что угодно. Ты должен начать говорить, Вивьен, иначе нам придется продолжить.
«Пошел к черту!» – хотелось сказать в ответ и плюнуть этому лжецу в лицо, но этого нельзя было делать. Перед Вивьеном стояла сложная задача: не просто выдержать пытки, но и сохранить лицо своей невиновности. А значит, он должен был просто молчать, другого выхода у него не было.
– Это мой долг перед Господом, – закатив глаза, покачал головой архиепископ и снова кивнул. – Палач, продолжайте.
На этот раз одним прикосновением раскаленного прута не ограничилось. Сначала огненный край коснулся плечевой части левой руки, затем – снова груди, а после – живота. Вивьен не сумел сдержать отчаянного болезненного стона, хотя до боли закусывал губу, чтобы не издать ни звука.
Теперь пытка не останавливалась. Де Борд продолжал задавать прежние вопросы и увещевать Вивьена прекратить молчать, но все, чего он мог от него добиться – это стоны боли и извивающиеся движения, насколько позволяли кандалы.
Вивьен не знал, сколько прошло времени, но догадывался, что гораздо меньше, чем ему показалось. В какой-то момент де Борд кивнул палачу и тот под аккомпанемент его вопросов прочертил вторую болезненную полосу поверх старого шрама от ожога на правом боку.
Вивьен дернулся и закричал, запрокинув голову, из глаз брызнули слезы. Второй ожог на давно зажившую плоть оказался куда болезненнее, чем все предыдущие раны. Он едва не взмолился прекратить пытку. Пока арестант пережидал волну нестерпимой боли, второй палач нагревал прутья на смену чуть остывшим, чтобы не приходилось делать слишком долгих пауз. Когда первый палач собирался прикоснуться к его телу прутом вновь, Вивьен с болезненным вздохом попытался рвануться прочь, но не сумел.
Белая вспышка боли ослепила глаза, и на миг все поглотила тьма.
Очнулся Вивьен от выплеснутой в лицо воды. Он лихорадочно вздохнул, начав озираться по сторонам, в панике думая, что сейчас его снова начнут пытать водой. Тело перестало отдавать ему отчет в том, где боли больше – все оно превратилось в сплошной агонизирующий очаг, но палач находил все новые и новые участки, не затрагивая лица, куда можно было прикоснуться прутом и прочертить болезненную полосу. Казалось, он уже подумывает, какой узор составить из этих жутких ожогов.
Несколько раз Вивьен выл от боли, словно раненый зверь, и лишался чувств. Каждый раз его приводили в себя, и пытка начиналась заново.
Вопросы де Борда слились в единую кашу, и Вивьен уже почти ничего не разбирал. Он только жалобно стонал и отчаянно пытался увернуться от прикосновения нового раскаленного прута.
Сколько прошло? Не может быть, чтобы всего час! Больше? Меньше? Вивьен потерялся во времени.
В какой-то момент, когда тьма поглотила его снова, выплеска холодной воды не последовало. Тьма продлилась достаточно долго, чтобы в следующий миг Вивьен открыл глаза и вокруг увидел лишь темную камеру. Рубаха лежала недалеко от него на полу. Тело продолжало гореть от боли, и, когда абсолютная темнота накатила на него, Вивьен не сопротивлялся ее нежным объятьям.
Последней его мыслью было: я выдержал.
Не сказать, что она принесла ему хоть сколько-нибудь удовлетворения, он радовался лишь тому, что пытка закончилась, и старался не думать о том, что вскоре может начаться новая.
***
Он очнулся, почувствовав чужое прикосновение, и тут же с легким стоном отпрянул: кто-то коснулся одного из горящих ожогов на его груди.
«Новый допрос? Боже, нет!» – мелькнуло в голове Вивьена, однако поняв, что кто-то находится в его камере, он тут же вспомнил, что должен молчать, и заставил себя не издавать больше ни звука.
Когда он сумел наконец вынырнуть из омута боли и понять, кто рядом с ним находится, он увидел перед собой незнакомого мужчину, опасливо оглядывающегося на дверь, перед которой стоял молчаливой тенью Ренар.
– Не дергайся, – заметив взгляд Вивьена, сказал он. – Тебе необходимо залечить раны.
«Стало быть, врач», – подумал Вивьен. Ренару он не ответил, хотя поговорить с другом очень хотел.
– Он из Кана, – через какое-то время уточнил Ренар.
Вивьен напрягся, как струна. Он прекрасно понимал, что может значить это уточнение.
«Из Кана?! Элиза…»
Больше всего на свете ему захотелось вскочить и закричать, что он признается в чем угодно, лишь бы ее не тронули. А он ведь попросту не подумал, что, будучи на стороне инквизиции, Ренар может применить к нему подобный метод воздействия. И ведь, черт возьми, это был бы действенный метод.
«Господи, нет! Только не это, неужели Ренар на это пойдет? Элиза ведь и его друг тоже, неужели, чтобы сломить меня, он предаст ее?»
Ренар качнул головой, словно предвосхитив его вопрос.
– Там… спокойно, – многозначительно сказал он, выдержав напряженный взгляд арестанта.
Вивьен прерывисто выдохнул, почти полностью перестав ощущать боль от ожогов, которыми занимался перепуганный приезжий врач.
Ренар не выдал Элизу де Борду. И сейчас – несмотря на то, что Вивьен ему фактически враг – не стал использовать ее, чтобы выбить признание. Хотя мог. Мог и должен был. Вивьен закусил губу, почувствовав, как слезы обжигают глаза. Он хотел поблагодарить его, но побоялся, что и впрямь заплачет, если скажет хоть слово.
Они хранили молчание, пока врач не закончил обрабатывать раны. В какой-то момент на замутненный болью разум вновь накинулась мутная пелена, и Вивьен не сумел расслышать, что врач объясняет Ренару – он говорил что-то о движении звезд и о восстановлении баланса жидкостей.
Когда осмотр завершился, Ренар молча вывел врача из камеры, больше не взглянув на Вивьена. Их шаги быстро смолкли в коридоре, и повисла тишина.
Оставшись один, Вивьен понадеялся, что от боли провалится в забытье, но вместо того им завладели воспоминания. Последние слова Ренара,
