не услышать в своем голосе нотки горечи.
«Мы так пели и смеялись хором с Рени».
Рени.
Костер.
Вивьен…
Элиза медленно опустила руки, а затем и гордо вздернутую к небу голову. Миг спустя ее немигающий взгляд застыл на огне. Элиза плавно провела пальцами по своему запястью, снимая с руки четки. Она зажала их в кулаке и подняла перед лицом, так, чтобы они оказались между ней и огнем, а крест, болтающийся среди бусинок, блеснул, отражая блики пламени.
«Я люблю тебя», – подумала она, и те же слова, но произнесенные голосом Вивьена Колера зазвучали в ее ушах, словно призрачное эхо.
«Я люблю тебя. Ты не какая-то. Ты — моя».
– Он говорил мне правду? – зажмурившись, тихо спросила Элиза.
Легкий порыв ветра всколыхнул ее распущенные волосы и прозвенел в беззастенчиво развешанных на груди и шее амулетах.
Да… – словно прошуршали травинки под ее ногами, вторя качнувшемуся туда-сюда кресту на четках.
Элиза победно улыбнулась.
– Любит ли он меня и сейчас? – прошептала она и прерывисто вздохнула. Страшно было задать этот вопрос вслух, пусть даже и самой себе. Она страшилась ответа, но больше не могла бежать от него. И каким бы он ни был, своих решений она бы не изменила.
Ветер, уже несколько раз задувавший легкими порывами, подул с неожиданной силой, разметав волосы Элизы по плечам и бросив их ей в лицо, взметнул к небу пламя костра и заставил заскрипеть и зашуршать деревья.
Ведьма отступила на шаг, торжествующе оглядывая опасно разросшийся костер и пляшущий в нем огонь.
«Как в ту ночь. Как в нашу первую ночь. Могла ли я сомневаться?»
Она подняла глаза. Растущая луна на небе, еще недавно безоблачном, теперь мелькала за легкой дымкой облаков.
«Этот ветер несет дожди. Зиму. Мою любовь к тебе. Я люблю тебя. Что бы ни происходило с нами до этого, что бы ни произошло в будущем – я люблю тебя! Слышишь? Когда в Руане задует ветер, несущий зиму, прислушайся к нему, вдохни его, и ты услышишь меня! Я приду к тебе, я скажу тебе об этом. Я обязательно скажу тебе об этом».
***
Вскоре после рассвета Паскаль Греню спустился в трапезную залу, куда первым делом попадали все посетители, зашедшие с улицы на постоялый двор. Он знал, что некоторые путники оказываются в Кане с утра, и им может понадобиться кров и еда, а значит, для него может найтись работа.
Окинув помещение немного ленивым взглядом, он отметил, что несколько скамей заняты проснувшимися спозаранку гостями, которые уже подзывали к себе подавальщицу, желая выпить эля или перемолвиться парой слов перед предстоящей дорогой. Однако новых лиц не наблюдалось.
Не обнаружив для себя работы, хозяин постоялого двора уже собрался удалиться, как вдруг его отвлек скрип открывающейся двери. Паскаль подобрался и натянул на лицо дружественную улыбку, собравшись встречать посетителей порцией привлекательной информации о дешевизне и чистоте комнат и умелости местной кухарки, но через миг оторопел, увидев Элизу.
В длинной накидке с капюшоном поверх сюрко, с корзиной на плече и следами росы и недавно прошелестевшего небольшого дождя на платье, она едва ли замечала Паскаля и остальных людей, проходя по трапезной зале. Взгляд ее был отрешенно устремлен в никуда. Не поворачивая головы, она направилась к лестнице, ведущей к комнатам.
Паскаль хотел окликнуть ее, но замер, смешавшись в чувствах. Одно из них можно было расценить, как тревогу. Элиза выглядела странно, и сейчас он вдруг остро осознал, кем она являлась.
Язычница. Ведьма.
Паскаль относился к странностям своей гостьи снисходительно, считая их временной блажью, ведь Элиза не отрицала христианской веры, а значит, рано или поздно должна была просто отказаться от своих привычек.
Однако сейчас, видя ее странную отрешенность и рассеянный, но такой выразительный взгляд, Паскаль почувствовал веянье того чуждого, опасного, непонятного ему мира, к которому принадлежала эта женщина. Почувствовал – и испытал неприязнь. На ум мигом пришло множество народный поверий, заставивших Паскаля задаться вопросом, откуда могла вернуться Элиза в столь ранний час. И где она провела ночь? Неужто на шабаше?
Другая посетившая его мысль тоже была досадной. Что, если эта красивая женщина попросту нашла себе в городе любовника и возвращалась после ночи, проведенной с ним? Паскаль уже успел привыкнуть, что скрытная и печальная Элиза не обращает внимания на мужчин, поглощенная своим горем. Что только с ним, Паскалем, она ведет себя дружелюбно. Он был уверен, что со временем боль, причиненная ей темноволосым инквизитором, о котором она все же нехотя упомянула, выветрится из ее сердца. И тогда, оглянувшись вокруг, она заметит того, кто отнесся к ней с настоящим добром и пониманием. Нужно только подождать.
Он не давил на нее, не оказывал навязчивых знаков внимания. Она должна была оценить его тактичность и уважение к ее состоянию! Однако, может он чересчур медлил? Может, кто-то другой смог соблазнить ее, пока Паскаль выжидал правильного момента?
Пока он молча стоял, пораженный этими неприятными чувствами и мыслями, Элиза уже дошла до лестницы, и, качнув подолом длинной юбки, скрылась в коридоре второго этажа.
‡ 22 ‡
Руан, Франция
Год 1361 от Рождества Христова
Подсчет дней заключения, который Вивьен пытался вести с момента ареста, начал сбиваться. Периодически теряя сознание от боли и слабости, он не понимал, сколько прошло времени, и сомневался, стоит ли перечеркивать еще один день.
К его камере иногда приходил дежурить стражник, и Вивьен опасался спать, боясь, что во сне может начать бормотать что-то лишнее. Он молился о бессоннице, и, когда стражников не осталось рядом, она пришла… Терзая и без того измученного усталостью узника, она полностью лишила его чувства времени. Дни и ночи смешались в одно болезненное полотно, потерявшее всякий смысл.
Несмотря на восстановившееся после первого допроса горло, Вивьен чувствовал себя прескверно. Ожоги, усеивающие грудь, живот, бока и руки, все еще болели и не спешили заживать, невзирая на усилия приглашенного врача. Тот, как мог, промывал их и обрабатывал, однако грязь, въевшаяся почти в каждый участок тела арестанта, неумолимо пыталась добраться до них. Кожа потемнела, как покрытая слоем пыли мебель, линии на ладонях сделались бурыми, под ногти намертво въелась чернота. Грязные волосы сплелись в крупные тяжелые пряди, цеплявшиеся к липкому от испарины лицу. По ним скакали кусачие тюремные блохи, а у корней копошились вши. А ведь прежде Вивьен слыл чистюлей! Теперь его было не узнать.
– Надо терпеть, – осмелился прошептать Вивьен вслух, пока стражника не было
