«Землевладельцев же, которые, подобно американцам — фермерам, работали бы со своим семейством, я <…> не знаю <…>, — писал А. Энгельгардт, — Не знаю и таких землевладельцев из интеллигентных, которые, имея батраков, работали бы сами наряду с батраками, у которых бы батраки, подобно тому, как у американских фермеров, жили бы, ели и пили вместе с хозяином. Не знаю и таких хозяйств, в которых бы все работы производились батраками с помощью машин, а сам хозяин — землевладелец, умеющий работать, понимающий работу и хозяйство, все распоряжался, смотрел за работой, подобно тому, как в больших американских хозяйствах. Ничего подобного у нас нет. И, прежде всего, землевладелец есть барин, работать не умеет, с батраками ничего общего не имеет, и они для него не люди, а только работающие машины»{323}.
«Американский мужик и работать умеет, и научен всему, образован. Он интеллигентный человек, учился в школе, понимает около хозяйства, около машин. Пришел с работы — газету читает, свободен — в клуб идет. Ему все вольно. А наш мужик только работать и умеет, но ни об чем никакого понятия, ни знаний, ни образования у него нет. Образованный же интеллигентный человек только разговоры говорить может, а работать не умеет, не может, да если бы и захотел, так боится, позволит ли начальство. У американца труд в почете, а у нас в презрении: это, мол, черняди приличествует»{324}. Н. Некрасов обращал внимание на эту данность словами одного из своих литературных героев:
Россия — не неметчина…
Сословья благородные
У нас труду не учатся{325}.
«Помещичье хозяйство в настоящее время <…> только потому еще держится, — отмечал А. Энгельгардт, — что цены на труд баснословно низки». Все помещичье хозяйство держится только на «необыкновенной, ненормальной дешевизне труда». «Крестьянин получает за день работы, на своих харчах, со своими орудиями, не более 15 копеек»{326}.
«В сущности, — указывал А. Энгельгардт, — хозяйства эти дают содержание только приказчикам, которые, в особенности их жены, барствуют в этих имениях, представляют самый ненавистный тип лакеев-паразитов, ушедших от народа, презирающих мужика и его труд, мерсикающих ножкой перед своими господами, которые в свою очередь, мерсикают в столицах, не имеющих ни образования, ни занятий, ни даже простого хозяйственного смысла и готовящие своих детей в такие же лакеи-паразиты»{327}. «За отсутствием служащих владельцев, эти ничего в хозяйстве не понимающие услуживающие приказчики суть настоящие хозяева имений…»{328}
Помещики выжимали из своих имений все до последнего: земли выпахивались, леса вырубались, окрестные крестьяне разорялись, находясь в долговой кабале у помещика. «Помещики в наших местах всегда вели и теперь ведут истощающую землю хозяйство», — писал А. Энгельгардт{329}. И это при том, что уже за первые 10 лет (1863–1872) помещики получили около 800 млн. рублей выкупных и оброчных платежей, но они, отмечал М. Покровский, «были пущены, в основном на непроизводственные расходы»[31]. И действительно, свидетельствовал А. Энгельгардт, «ни в одном хозяйстве нет оборотного капитала. Усадьбы, в которых никто не живет, разрушились…, все лежит в запустении… Большая часть земли пустует под плохим лесом, зарослями, лозняком в виде пустырей, на которых нет ни хлеба, ни травы, ни лесу, а так растет мерзость всякая»{330}.
Что касается крестьян, то «работа летом в страду, в помещичьем хозяйстве разоряет мужика, и поэтому на такую работу он идет лишь из крайности…». Для крестьян «сдельные работы в страду в помещичьих хозяйствах — беда, разорение»{331}. «Поистине, нелепое положение вещей. Что же тут удивительного, что при всех наших естественных богатствах мы бедствуем. Работает мужик без устали, а все-таки ничего нет»{332}.
Когда помещики доводили дело до того, что из останков собственных имений и окрестных крестьян уже выжать было больше нечего, они вновь, как и при крепостном праве, закладывали свои имения под кредиты (в 1870 г. ими было заложено 2,1 млн. дес, в 1880 уже — 12,5 млн.). Отличие от времен крепостного права заключалось в том, что теперь закладывались десятины земли, а не души крестьян.
Задолженность землевладельцев, млн. руб.{333}
Задолженность стала особенно быстро расти после учреждения, для содействия в получении кредитов дворянским сословием, Дворянского банка в 1885 г. Уже к 1886 г. он выдал своим клиентам, составлявшим 1,2% населения страны[32], кредитов на сумму 69 млн. руб., что было в шесть раз больше объема кредитов выданных Крестьянским банком[33] (11 млн. руб.) для сельских сословий составлявших — 81,5% населения. Пять лет спустя после открытия Дворянского банка «сумма выданных им ссуд превышала то, что до этого времени было выдано банками, вместе взятыми, за 20 лет»{334}. При этом цели кредитов двух банков также были различны. Крестьяне брали кредиты в основном для покупки земли{335}. Средства же, выданные Дворянским банком, отмечал М. Покровский, «были отвлечены от производительного употребления, (но) — это, конечно, озабочивало меньше всего»{336}.
Второй скачкообразный рост задолженности землевладельцев произошел после введения в 1897 г. золотого стандарта, когда процентные бумаги стали приносить больший доход, чем ведение собственного хозяйства. Всего на 1903 г. в залоге у всех банков находилось почти 59 млн. дес, т.е. более половины всей частновладельческой земли, в том числе большей части помещичьей{337}.
Помимо залога земли, для привлечения кредитов помещики нередко использовали земства. М. Вебер в 1906 г. приводил пример с Новоархангельском, где «крестьяне одобрили заем в 8 тыс. руб., но помещики добились займа в 102 тыс.», в то же время «недоимки помещиков по земским налогам составляли здесь 160 тыс. руб. (!). Некоторые помещики не уплатили ни копейки (налогов) за все время существования земств»{338}. М. Вебер указывал на «колоссальные недоимки с крупных (особенно принадлежащих знати) частных владений (2–3 тыс. десятин)»{339}.
Возможность использовать земства дал дворянам Закон о земских начальниках 1889 г., который устранил выборность этой должности, и не оставил «от «гражданских прав» сельского обывателя… почти ничего. Статья 61 положения… предоставила земским начальникам право арестовывать крестьян без суда и без объяснения причин… В одной Тульской губернии с 1891 по 1899 год статья 61 была применена 24 103 раза… А между тем статья 61, в сущности, — роскошь. Земские начальники имели полную возможность подвергать не только аресту, но и телесному наказанию, не вмешиваясь в дело непосредственно, через волостной суд, прямо им подчиненный»[34]. В уездных земских управах дворян и чиновников было 55,7%, в числе гласных губернских и земских собраний — 81,5%, в составе губернских управ — 89,5%{340}.
Не случайно один из крупнейших промышленников России П. Рябушинский призывал: «Нужно стремиться ускорить процесс разложения дворянского сословия, нужно всеми силами содействовать его обезземеливанию, — и всякий купец, работающий в этом направлении, несомненно, содействует прогрессу России»{341}. Помещичье землевладение начнет исчезать только в результате революции 1905 г., когда «за короткий срок помещиками будет продано около 10,5 млн. десятин земли»{342}. П. Столыпин сделал это простым, но весьма дорогостоящим способом: «Крестьянский банк так поднял цены на землю, что помещики стали предпочитать продажу имений риску самостоятельного хозяйствования»{343}. П. Милюков по этому поводу замечал, что П. Столыпин «“экспроприирует” казну в интересах 130 000 владельцев»{344}. «Бережное отношение к интересам крупных землевладельцев, — добавлял М. Вебер в 1906 г., — этим не ограничивалось. Министр сельского хозяйства выступил против введения подоходного налога на том основании, что имущим классам «предстоит пережить тяжелые времена»»{345}.
Казалось бы, выкуп помещичьей земли, установление капиталистических отношений, даст, наконец-то возможность перейти к экономически эффективным формам землепользования. Новых владельцев земли М. Салтыков-Щедрин уже в 1880 г. изобразил в образе купца Колупаева: «…с упразднением крепостного права… около каждого “обеспеченного наделом” выскочил Колупаев…»{346} В отличие от помещиков купцы не страдали барскими замашками и относились к делу с предельным прагматизмом. Наглядным примером тому являются методы, которые они использовали для получения прибыли:
Первым — была аренда помещичьей земли. Характеризуя ее, А. Энгельгардт отмечал, что: «обыкновенно частные арендаторы вовсе не хозяева, а маклаки, кулаки, народные пиявицы, люди хозяйства не понимающие, искры божьей не имеющие <…> арендатор <…> стремится вытянуть из имения все, что можно, а затем удрать куда-нибудь, для новой эксплуатации, или уйти на покой, сделавшись рантьером»{347}. «Труды податной комиссии» бесстрастно свидетельствовали: «Земли, переходящие из рук помещиков к купцам для этих последних служат только средством эксплуатации крестьян. Купец, пользуясь их малоземельем, доводит арендную плату за землю до крайних размеров…»{348}
