После краха Сондерс провел почти три года, приходя в себя от несправедливостей и неприятностей, связанных с борьбой за Piggly Wiggly, и отбиваясь от попыток врагов и кредиторов окончательно испортить ему жизнь. Какое-то время он носился с идеей привлечь фондовую биржу к суду по обвинению в сговоре и нарушении договорных обязательств, но после неудачного пробного процесса, затеянного группой мелких акционеров, от этой идеи отказался. Потом, в январе 1926 года, он узнал, что федеральная прокуратура хочет возбудить против него дело по обвинению в почтовом мошенничестве. Речь шла о попытке по почте продавать акции Piggly Wiggly. Сондерс был убежден, что обвинение инспирировал его старый компаньон — Джон Берч из Мемфиса, ставший секретарем-казначеем Piggly Wiggly после банкротства. Терпение Сондерса снова лопнуло. Он приехал в штаб-квартиру Piggly Wiggly и встретился с Берчем. Встреча прошла для Сондерса без физических последствий. Если верить ему, то Берч, «заикаясь, отрицал все» обвинения, после чего Сондерс ударил его правой в челюсть, разбил очки, но после этого драку прекратил. Берч потом заявил, что удар был боковым и скользящим, и добавил то, что говорят все побитые боксеры: «Нападение было таким неожиданным, что я просто не успел в ответ ударить мистера Сондерса». Берч отказался подавать жалобу в суд.
Приблизительно через месяц против Сондерса действительно было выдвинуто обвинение в почтовом мошенничестве, но теперь, удостоверившись, что Берч невиновен, Сондерс, как обычно, источал оптимизм и дружелюбие. «В связи с этим делом я сожалею только об одном — об ударе, нанесенном Джону Берчу», — любезно сообщил он. Новое дело длилось недолго; в апреле обвинение было снято Мемфисским окружным судом, и Сондерс окончательно распрощался с Piggly Wiggly. Компания к тому времени снова пошла в гору. После значительной структурной перестройки она благополучно дожила до 1960-х; домохозяйки продолжали подолгу бродить в проходах сотен магазинов, заключивших договоры о франчайзинге с Piggly Wiggly Corporation. Ее штаб-квартира находилась теперь в Джексонвиле.
Сондерс тоже пошел в гору, оправившись от пережитых потрясений. В 1928 году он основал новую сеть продуктовых магазинов, которую (никто кроме него не смог бы придумать такое название) окрестил Clarence Saunders, Sole Owner of My Name, Stores. Скоро его магазины стали известны под названием Sole Owner. Явная неправда, ибо без поддержки верных помощников эти магазины существовали бы только в воображении Сондерса. Однако название было выбрано не для того, чтобы ввести публику в заблуждение. Наоборот, после того как Уолл-стрит обобрала его до нитки, Сондерс хотел подчеркнуть, что имя — это единственное, что осталось у него в собственности. Поняли ли покупатели или управляющие биржей этот намек — вопрос спорный. Как бы то ни было, новые магазины оказались весьма успешными, и Сондерс из банкрота снова превратился в богача и купил себе имение в ближайших окрестностях Мемфиса. Кроме того, он организовал профессиональную футбольную команду. Должно быть, он получал большое удовольствие, слыша, как болельщики на мемфисском стадионе скандируют название сети его магазинов.
Второй звездный час Сондерса длился недолго. Первая же волна депрессии нанесла такой сокрушительный удар по сети Sole Owner Stores, что в 1930 году он объявил себя банкротом и снова разорился дотла. Но опять сумел собраться и пережить катастрофу. Найдя спонсоров, запланировал организацию новой сети продуктовых магазинов, для которой придумал еще более эксцентричное название — Keedoozle. Сондерс больше не пытался сорвать большой куш, не покупал имений стоимостью в 1 млн долл., хотя было ясно, что он все же и на это надеялся. Все его надежды были теперь, однако, прочно связаны с магазинами, устроенными в абсолютно эклектичном стиле. Сондерс посвятил последние 20 лет жизни их непрерывному усовершенствованию. В магазинах Keedoozle товары были разложены за стеклянными панелями со щелями, как в торговых автоматах. Правда, на этом сходство заканчивалось, так как в щели не бросали монеты, а вставляли ключ, полученный на входе в магазин. Но мысль Сондерса на этом не успокоилась. Ключ не просто открывал створку панели; название выбранного товара записывалось в виде кода на ленте, вделанной в ключ, а сам товар автоматически переносился на транспортер, который доставлял его к выходу из магазина. Когда покупатель заканчивал покупки, он показывал ключ служителю на выходе, который расшифровывал данные на ленте и составлял счет. Как только покупатель его оплачивал, приобретенные товары, упакованные и уложенные в сумку, выпадали с ленты транспортера прямо в его руки.
Пробные магазины Keedoozle были открыты один в Мемфисе, другой в Чикаго, но механизмы оказались слишком сложны, чтобы конкурировать с обычной тележкой для покупок. Однако это не сломило Сондерса, он внедрил в своих магазинах еще более сложный механизм — Foodelectric, — делавший все, что умел Keedoozle. Кроме того, он еще и печатал чек. Сондерс больше не монополизировал акции своих магазинов, так как их оборудование не было еще доведено до совершенства, когда владелец умер. Это случилось в октябре 1953 года, за пять лет до «монополии» Брюса, над которой Сондерс имел бы полное право посмеяться как над пустячной склокой биржевых клерков.
Дэвид Лилиенталь, бизнесмен
Во время президентства Франклина Рузвельта, когда Уолл-стрит и Вашингтон дружили, как кошка с собакой, ни один сторонник нового курса, если, конечно, не считать «Того, в Белом доме», не олицетворял этот самый новый курс в глазах Уолл-стрит лучше, чем Дэвид Эли Лилиенталь. Объяснение такой оценки этого человека в Южном Манхэттене следует искать не в каких-либо его действиях, направленных против Уолл-стрит. В самом деле, немногие финансисты (среди них можно выделить Уэндела Уилки), лично общавшиеся с Лилиенталем, обычно находили его вполне разумным человеком. Дело в том, что он из-за своих тесных связей с Tennessee Valley Authority, государственной электроэнергетической компанией, и пренебрежения к связям с компаниями частными стал в глазах дельцов Уолл-стрит символом наступающего социализма. Так как Лилиенталь был видным и энергичным членом триумвирата директоров T.V.A. с 1933 по 1941 год, а с 1941 по 1946 год — его председателем, бизнес-сообщество того времени, по его собственным словам, считало: от него исходит запах серы, а на голове растут рога. В 1946 году он стал первым в США председателем комиссии по атомной энергии, и, когда оставил этот пост в феврале 1950 года в возрасте 50 лет, «Таймс» назвала его, «вероятно, самой противоречивой фигурой послевоенного Вашингтона».
