Комитет начал с того, что установил точное число дам легкого поведения в Петербурге. В первые же дни зарегистрировали четыреста «ночных бабочек», которым вместо паспорта выдали «желтый билет». Всех проституток было решено сосредоточить в домах терпимости. Однако в Министерстве внутренних дел вскоре поняли, что всех особ легкого поведения невозможно сосредоточить в закрытых заведениях, и разрешили «свободную» проституцию. Тем не менее, как отмечают историки Наталья Лебина и Михаил Шкаровский, «Петербург хоть и считался лидером в индустрии продажной любви, но одновременно стремился к внешнему благообразию в этой области»…
Впрочем, вернемся в Шлиссельбург. Городской голова Флоридов, ознакомившись с челобитной своих жителей, отправил депешу петербургскому губернатору: «Жители города Шлиссельбурга, проживающие по правому берегу канала императрицы Екатерины II (он же Лейманский) в числе двенадцати человек, 28 июля сего года подали прошение, адресованное на мое имя, в котором пишут о безобразиях, происходящих в их местности от существующего в оной дома терпимости, содержимого вдовой Екатериной Петровой. Просят моего ходатайства о переводе того дома в другую, более отдаленную от них местность».
На рапорте господина Флоридова сохранились резолюция столичного вице-губернатора: «Предписать шлиссельбургскому исправнику оказать содействие в удовлетворении оной претензии». Однако все оказалось не так-то просто. Местный исправник серьезно занялся этим вопросом и выяснил, что… лучшего места для публичного дома, где он действует, и быть не может. Впрочем, обо всем по порядку.
Как сообщал исправник в петербургское губернское правление, исполняя предписание, он поручил своему помощнику «понудить содержательницу дома терпимости перевести заведение из своего дома в один из домов той местности города, которая будет ей указана полицией». Екатерина Петрова не противилась, изъявила готовность исполнить это требование и даже согласилась вообще закрыть дом терпимости, если того потребуют власти.
Однако же, когда исправник стал обсуждать с городским головой, где же можно разместить публичный дом таким образом, чтобы он никому не мешал, выяснилось, что он находится в самом подходящем месте. Поскольку, если перевести его в другую часть города, там тоже неизбежно возникнут подобные жалобы обывателей, «так как все остальные части города населены торговцами и более интеллигентной публикой». И вообще, резюмировал исправник, в Шлиссельбурге несколько лет назад уже закрывали дом терпимости, но потом его все равно открыли, поскольку уж лучше закрытое заведение, чем распространение уличной проституции.
Городской голова Шлиссельбурга Флоридов посвятил особую записку, в которой оправдывал существование в городе дома терпимости. «В Шлиссельбурге существует большая фабрика, лесопильные и пороховые заводы, пристани буксирных и пассажирских пароходов, большой проход и остановка разных судов, отчего бывает и большое скопление народа, особенно в летнее время. Вот в этих видах, по крайнему разумению моему, существующий в городе дом терпимости не должен быть закрытым. Означенный дом находится на канале императрицы Екатерины II в местности от центра города удаленной и потому самой удобной, а засим и переводить его в другую какую-либо местность я не нахожу возможным».
На том дело и закончилось. Что же касается жалобы обывателей, у которых уже не было больше сил терпеть рядом со своими жилищами безобразия и непотребства, то о них никому просто не было дела. Правда, помня об их беде, вице-губернатор Петербурга начертал резолюцию: «Учредить по сказанному заведению строгий надзор».
«Фривольные» открытки конца XIX – начала XX века
Увы, нам неизвестно, сколько лет просуществовало заведение мадам Петровой. Но прошло три года, и в августе 1886 года на стол петербургскому губернатору легло прошение жившей в селе Путилово Шлиссельбургского уезда жены запасного писаря Аксиньи Ивановны Силаваевой, в котором она просила дозволения открыть… публичный дом: «Честь имею покорно просить разрешить мне открыть в городе Шлиссельбурге дом терпимости согласно прилагаемом при сем свидетельстве Шлиссельбургской городской управы за № 1697». Правда, прошение писал, очевидно, либо муж Аксиньи, либо какой-то конторщик, поскольку в самом низу бумаги следовала подпись, сделанная корявым, дрожащим почерком малограмотного человека: «Ксения Силаева».
Каким же свидетельством прикрывалась жена запасного писаря, пожелавшая стать хозяйкой дома терпимости? Документ этот весьма любопытный. Вот он – перед вами.
«Выдано сие от Шлиссельбургской городской управы жене запасного писаря Аксинии Ивановой Силаевой в удостоверение того, что в открытии здесь в Шлиссельбурге дома терпимости, по народонаселению, признается необходимым, на основании того, что за отсутствием такового дома в последнее время тайная проституция развилась в сильной степени. Не далее как 29 минувшего июля сего года было собрано полицией для освидетельствования числом двадцать две проститутки, из которых шесть оказались зараженными сифилисом и оставлены на излечении в городской больнице». Подписал это «свидетельство» 2 августа 1886 года городской голова Шлиссельбурга.
Однако на этот раз «отцу города» не удалось разжалобить петербургские власти: петербургское губернское правление, взвесив все «за» и «против», решило все-таки отказать: «В открытии в Шлиссельбурге указанного заведения не представляется надобности». А потому прошение Аксиньи Силаевой оставили без последствий…
«Полный беспорядок и нарушение всех требований»
Одним из любимых увеселений времен «блистательного Санкт-Петербурга» начала ХХ века являлся, конечно, кинематограф. «Теперь в Петербурге почти на каждой улице можно встретить несколько театров-кинематографов, украшенных электрическими лампионами, с громкими, полными дурного вкуса названиями, – отмечал режиссер Всеволод Мейерхольд в черновом наброске своей статьи «Кинематограф и балаган», над которой он работал в 1912 году. – Подобное явление само по себе очень характерно как показатель настроения и вкуса современной публики».
Кинематограф развивался быстро, и очень скоро «синема» появились и в Петербургской губернии. К примеру, в Луге кинематографы особенно охотно посещались офицерами. Летом 1910 года публике представили новые картины – «Бой быков в Севилье», «Дочь каторжника» и «Адмирал находится в плавании». Среди зрителей были замечены исправник, предводитель дворянства, податной инспектор и земский начальник.
Как известно, кинематограф был в ту пору делом частным. Государственным он стал только после революции: в августе 1919 года советское правительство (Совнарком) утвердило (а В.И. Ленин подписал) декрет о национализации кинематографа («О переходе фотографической и кинематографической торговли и промышленности в ведение Народного комиссариата по просвещению»).
Ну, а поскольку кинематограф до революции был частным, то помещение для просмотров фильмов оборудовалось владельцем каждого заведения на свой вкус. Специальных помещений было крайне мало: как правило, речь шла о приспособлении больших залов, порой совсем непригодных для массового скопления людей. Естественно, посещать такие кинематографы было весьма небезопасно. Власти закрывали на это глаза, пока не произошло несколько случаев с печальным исходом. Только после этого вопросом безопасности кинематографов озаботились всерьез.
«Театры-кинематографы существуют у нас недавно, всего лет шесть, – говорилось в 1907 году в „Петербургском листке“. – Увы, приходится констатировать весьма грустный факт непригодности в пожарном отношении тех квартир и магазинов, которые заняты большинством кинематографов. Заведующие кинематографическими аппаратами, за редким исключением, – люди без всякого технического образования, не имеющие даже технической подготовки. Целлулоидные ленты кинематографов очень пожароопасны: достаточно одной искры, попавшей на такую ленту-катушку, чтобы она вспыхнула. Но если опасны ленты иностранного производства, то еще более опасны ленты отечественного кустарного изготовления, так как их материал самый дешевый и горючий. Электрические провода для кинематографов сплошь и рядом прокладываются монтерами-самоучками – их работа стоит гораздо дешевле специалистов.
Дешевые кинематографы напоминают арестантскую полицейского участка. Много кинематографов разбросано по окраинам. Они манят к себе пестрыми афишами, коленкоровыми вывесками и флагами. Можно с уверенностью сказать, что из десяти таких балаганчиков только один мало-мальски безопасен».
Дабы оградить население «от опасности в пожарном отношении, представляемой кинематографом», в январе 1911 года Санкт-Петербургская земская управа постановила поручить техникам управы произвести в осмотр всех подобных заведений, существующих в пределах губернии, «для выяснения вопроса о принятии необходимых противопожарных мер». К участию в осмотрах привлекались представители местных пожарных дружин, а о дне осмотра следовало обязательно уведомить полицию.
